Владимир Буртовой - Щит земли русской
— Василько, коня поить время.
Конь пил прохладную, пахнущую сырым камышом и влажными кувшинками воду жадными глотками. Василько ласково почесывал его за ухом. Конь обернулся и ткнул отрока в голое плечо мокрыми губами.
И вдруг…
— Отче, гляди, что это? Дым?
Антип вздрогнул от крика Миляты и, напрягая зрение, стал всматриваться в слабый дымок, который вставал над отдаленным, к югу от них, лесистым холмом. К сердцу подкатилась глухая, еще не осознанная тревога. Что за дым это? Может, от костра путника, что сушит одежду после ночной грозы? Или от огня, у которого дружинник сторожевого по ста жарит взятую стрелой куропатку?
Дымок на холме разрастался все выше и выше, темнел и клубился. Ему отозвался другой, ближе к Антипу. Недалеко от них, в трех или четырех поприщах,[25] взвился, вырвавшись из-под влажных листьев, темно-синий дым, заклубился к небу, склоняясь в сторону севера: туда дул ветер над степью.
Тревога, люди земли Русской! Тревога! Печенежская орда идет!
— Василько, прячем рало! — закричал Антип. Когда рало пристроили под ракитовый куст, Антип подхватил Миляту и почти вскинул на коня.
— Василько, держись за узду, — Антип не успел и ладонью ударить коня, как старший сын уже пустился в бег рядом.
— Ходу! Ходу! — кричал Антип, держась рукой за гриву вороного. И взмолился к богам, к старым и новому, христианскому:
«О могучий бог неба! И ты, громовержец Перун! И ты, по кровитель скота бог Велес! Вдохните свежие силы в уставшего коня, донесите его на своих могучих крыльях к родному подворью! Дайте спасти род мой для продолжения жизни, для прославления богов земли Русской».
Бежал ратай Антип, а сердце тяжелело и круглым камнем билось о ребра, норовя вырваться из груди. Соленый пот катился со лба на ресницы, ел уголки глаз у переносья, скатывался по глубоким складкам на пересохшие и горькие губы. Пожалел теперь ратай Антип, что поставил избу не в Белгороде, как брат Могута, а в поле, ближе к ниве. Не хотелось соседствовать с посадником да волостелином, мелькать ночной бабочкой у их жаркого огня: не опалить бы крылья. И не хотелось еще ему, чтобы дети росли сорной травой под стенами крепости: солнца мало там и не сияет оно во всю ширь небосклона, а косой дождь летом не смывает густой пыли с травы на подворье.
Захотелось жить на приволье. Да рано, знать, выпал птенец из родного гнезда: кинулся в лет, а крылья-то не держат! Не время и свободному ратаю отрываться от людей далеко. Защитить себя один кто сможет? А сообща отбиться можно.
Между тем конь сбежал уже с пологого увала, они обогнули небольшую рощицу из молодых берез и увидели двор. Через открытый дымник[26] земляной крыши избы-четырехстенки густо шел дым: жена Павлина топила очаг, готовила обед.
— Павлина! — закричал Антип, задохнувшись от бега. На крик выбежала темноволосая жена, взятая Антипом за большой выкуп у торка-кочевника. Приучена была жизнью с детства к постоянным тревогам, род их кочевал с разрешения князя Владимира по реке Рось, совсем рядом с печенеж ской степью.
— Кличь детей, Павлина! Печенеги идут со степи! — заторопил Антип Павлину.
В избе громко охнула старшая дочь Ждана, что-то упало на пол, крошась на куски. Антип торопливо выкатил из-за избы телегу, вдвоем со старшим сыном впрягли копя.
— Хлеба возьмите побольше! Хлеба! — крикнул Антип жене и дочерям, вновь поторопил: — Да живее! Бросайте корчаги! Куда их? Сами садитесь!
От натуги покраснело лицо Василька: тащил перед собой на вытянутых руках куль с житом, кинул в телегу и за вторым побежал. С трудом удерживая концы передника, спешила с выпеченным хлебом Ждана, волокла почти по траве торбу с мукой младшая дочь Арина. Антип принял от Павлины куль с ржаными сухарями — словно знал о будущей беде и наготовил заранее — наконец-то гикнул и ударил коня вожжами. Телега покатила по выбитой конскими копытами дороге вдоль Ирпень-реки к Белгороду. Екало что-то внутри у коня, и екало сердце у ратая Антипа, ходила по груди волна замораживающего душу страха. Гнал коня и без конца озирался, приглядывался к зарослям на берегу реки, куда лучше нырнуть, если печенеги станут настигать. Но спасут ли кусты?
По широкой степи с юга к Белгороду вместе с ними скакали верхом и тряслись в телегах или просто, спотыкаясь уже от усталости, бежали люди. Бежали под густой звон сторожевого колокола, как к муравейнику муравьи, которых вот-вот настигнет надвигающаяся гроза. На лужайке близ реки седая старуха, хватая беззубым ртом воздух, из последних сил тащила к городу бурую корову. Та упиралась, мычала и красным языком тянулась к сочной траве: не напаслась еще досыта, не хотелось ей снова в тесное стойло.
— Яку-уня-я! — вскрикивала то и дело старуха. Наконец на ее крик из-под речного обрыва выбежал мокрый отрок, увидел Белгород с раскрытыми воротами и все, что творилось во круг, взмахнул длинной хворостиной, и корова метнулась вдоль реки к городу. За нею бежали отрок и его старенькая бабка.
Антип торопил коня, торопил и не видел, как далеко позади, у горизонта, широко растянувшись по степи, уходила к крепости от печенегов дозорная застава Славича.
Последний бой Славича
Тут кровавого вина недостало;
Тут пир закончили храбрые русичи,
Сватов напоили, а сами полегли
За землю Русскую.
Слово о полку Игореве«Приходящему последним достаются лишь кости!» Князь Анбал не раз слышал эти слова от старых князей, он знал основной закон набега, походов на чужие земли, поэтому и ярил коня плетью, стараясь со своим полком первым выйти к Роси, следом за сторожевым полком, посланным каганом для разведывания брода и русских застав.
И вышел первым, увидел разгром сторожевого полка: несколько десятков всадников гнали замученных коней им навстречу. Но князь положился на бога и удачливую судьбу. Если впереди враг — значит, будет сеча, а в сече побеждает тот, кто отважнее. В отваге своих всадников молодой князь не сомневался. Его путь — через русскую заставу, на Белгород. Будет победа, тогда и другие князья склонятся к дружбе с ним, а это так важно в предстоящей драке с каганом за место в Белом Шатре.
Вот и Рось, но русичей не видно на том берегу. Может, ушли, убоявшись большого войска? Тогда в погоню!
Скользили кони, съезжая по мокрому спуску к реке, потом печенеги продирались через коряги, а наиболее нетерпеливые, разгорячив скакунов, оказывались в воде: разъяренные кони сбрасывали всадников под копыта. Гомон повис над рекой, кричали люди, ржали кони, перепуганные вороны стаей кружили над бродом.
