Владимир Прасолов - Золото Удерея
Вобрал в себя лучшее от своих предков, сплавив в огне костров и закалив ледяной стужей отчаянную казачью храбрость и свободолюбие, неприхотливость и выносливость таежного народа, его умения и навыки.
Не терпела ангарская природа слабых и ленивых, да и откуда им было взяться? Получив царские подорожные, уходили добровольно в Сибирь крестьяне, землей наделяли в этих краях, да какой землей!.. Сказки о сибирской земле будоражили крестьянские умы. Уходили от помещиков в бега, зная, что по царскому указу в этих краях можно безродно представиться и получить новое имя и землю, жизнь начать вольную. Крепостных в Сибири не было, как не было и помещиков. Много и лихих людишек, спасаясь от кары за злодеяния, уходили и, не помня родства, заново представившись, обретали новую жизнь в глухомани сибирской. Старообрядцы, не склонив голову перед патриархами новой веры, шли сюда, чтобы особняком поселиться подальше от всех, никому не мешая и никому не подчиняясь. Прибывали в эти края люди из России пешим ходом и на лошадях, по два года добираясь до сибирских земель местами безлюдными, опасными, многие целыми семьями гибли в пути от бескормицы или лихого дела. Теряли в тяжком пути родичей от болезней, умирали женщины и дети; похоронив их, стиснув зубы, мужики шли дальше, и только самые сильные добирались в эти края. Так уж получалось, что женщин русских в ту пору большая нехватка была в Сибири. Царь, поразмыслив с дьяками думными, даже указ издал: воровским да разбойным женкам смертной казни не чинить, ноздрей не рвать и чело не клеймить, а ссылать в Сибирь на вечное поселение. По Ангаре пахотных земель не было, потому в эти края заходили промышленники, те, кто охотой да рыбной ловлей промышляли. Обосновываясь в угожем месте, постепенно обрастали они людьми пришлыми, и те места становились деревнями да селами, на века сохранив имена первопоселенцев в своих названиях.
— Эй, Петро! Что за деревня на берегу? — спросил Акинфий у кормчего.
— То Сметанина.
— Здесь заночуем, что ли?
— Не, барин, дальше пойдем, пока светло, в Кулаковой деревне ночевать будем, так нам сподручней.
— Ну, как скажешь, тебе видней, — согласился Акинфий.
Стало прохладно, и, запахнув кафтан, он зашел в каюту. Уткнувшись в сложенные на столе руки, спрятав заплаканные глаза, за столом сидела, делая вид, что уснула, Анюта. Акинфий, зная о ее печальных думах, не стал тревожить девушку. Его не волновали ее переживания. Время как мельница, все перемелет, из мук девичьих мука будет, а поспеет девица, так и хлеб народится. Осторожно пройдя дальше за перегородку, он устроился на топчане и скоро уснул. Анюта давно заметила неравнодушные взгляды молодого Сумарокова. Отец не раз приглашал его к столу и рядом сажал. Если бы не Федор, пригляделась бы она к Акинфию, да сердце занято было, потому неприветлива она была и молчалива в его присутствии. Не принимала его ухаживаний, дичилась и равнодушно не замечала Акинфия. Тот не обижался, казалось бы не замечая холодности Анюты, все так же мило ей улыбался при встрече. Заговаривал с ней шутя и приветливо, легко и непринужденно флиртовал. Она чувствовала, как провожал он ее удивленным взглядом, когда она, уклоняясь от возможного уединения, сославшись на что-нибудь, уходила. Отец ничего ей об Акинфии не говорил, но она видела, как недовольно хмурились его брови, когда она уперто молчала, не отвечая взаимной вежливостью в разговоре, когда торопливо покидала общество, как только появлялся сын Сумарокова. Сначала отец думал, что она просто стесняется этого человека, которого он так приблизил к семье, и это пройдет, и постепенно они станут дружны, а там, глядишь, и до свадьбы дело дойдет. Потом понял, в чем причина, и принял меры, Анюта со двора только с разрешения отца пойти могла, да еще под присмотром. Это еще более усилило неприязнь Анюты к Акинфию, хотя вины его в этом совсем не было. Не пытался Акинфий понравиться Анюте, его поведение в ее присутствии было всего лишь вежливым поведением галантного мужчины по отношению к девушке. То, что для Акинфия было допустимым и даже обязательным в поведении, для Анюты и окружающих считалось ухаживанием с далекоидущими последствиями. Она вообще не была в его вкусе. Одно обстоятельство не учитывал отец Анюты, так же как и отец Акинфия. Это то, что Акинфий, проведя долгое время в Москве, приобрел там некоторые привычки общения со светскими, образованными женщинами. В его голове сложился некий стереотип женщины, с которой он мог бы связать судьбу. Увы, здесь, в сибирской глубинке, встретить женщину, отвечающую его требованиям, просто не было возможности. После некоторых попыток он оставил эту затею, целиком и полностью отдавшись работе, надеясь вырваться в Москву, где и заняться делами личного плана. Теперь, реализуя новые замыслы, он и рассчитывал, что ему удастся уговорить отца на эту поездку. Аргументов в пользу его замыслов было много, и они были весомы, так как весомо золото, которое потечет в их закрома. Потому Акинфий спокойно спал, полный сил и желания реализовать задуманное.
Анюта не спала, она не могла успокоиться. Скандал, устроенный ее отцом, причиной которого было глупое поведение Федора, ломал все ее планы, все их с Федором думки. Теперь она уезжала, не свидевшись, не попрощавшись. Уезжала далеко и надолго, сердцем чувствуя, что ждет ее недоброе, ненадобное ей событие. А река уносила судно все дальше и дальше от родных мест, от милых сердцу подруг, от любимого и столь дорогого ей Федора. Слезы, наворачиваясь сами собой, капали из глаз. Анюта, тихо всхлипывая, утирала их, а они все катились и катились. Как несправедлива к ней жизнь, как жестока!..
Попался Яшка Спирка по глупости. Воровал он давно, сызмальства. Еще родители живы были, а сам под стол пешком ходил, норовил он из чужой миски лишнюю картофелину стырить. Бит был неоднократно, но от того привычку чужое брать не утратил, а только научился делать это так, чтоб поймать его не могли. Любил все так устроить, что искали у других и хватали других по его делам. К двадцати пяти годам мошенником стал известным в определенных кругах. Весь воровской Петербург имел честь за столом со Спиркой посидеть в ресторации, кофею испить иль шампанским побаловаться. К тому времени родители его оставили этот свет, теперь с того с ужасом взирали на проделки сына своего. Мастак был Спирка на выдумки, манеры и обличье его вводили в заблуждение самых маститых купцов и промышленников. Имея, от родителей своих, на Невском небольшую квартирку, жил он только в номерах в квартале от нее. В широких кругах представлялся как коммерсант Яков Васильевич Спиринский, дела торговые и промышленные якобы имел в Сибирской губернии, потому жил на широкую ногу. Легко говорил по-французски, знал немецкий, начитан, знакомством с Пушкиным, Державиным ненароком хвастал, мог прочесть кое-что из их стихов. Это сражало наповал женщин, и он этим умело пользовался, плетя свои многоходовые комбинации.