Уилбур Смит - Ассегай
— Приветствую тебя, Лусима, — сказал лейтенант.
Женщина не ответила и, может быть, даже не слышала его.
Высокая, почти одного с ним роста, с удивительно гладкой, лоснящейся, без единой морщинки кожей цвета темного меда. Матери Маниоро должно было быть за пятьдесят, но эта женщина выглядела по меньшей лет на двадцать моложе: обнаженные груди оставались твердыми и округлыми, татуированный живот плоским и тугим, как будто она и не рожала вовсе. Характерные для женщин нильской группы черты лица поражали тонкостью и чистотой линий, а взгляд темных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные мысли, добирался до самых заветных тайн.
— Ндио. — Она кивнула. — Да, я Лусима. И я ждала тебя. Я следила за вами всю ту ночь, что вы шли из Ниомби.
Леон обрадовался, что мать Маниоро говорит не на маа, а на кисуахили — это облегчало общение, — но ее слова вызвали недоумение. Откуда ей знать, что они пришли из Ниомби? Может быть, Маниоро пришел в сознание и что-то рассказал?
— Маниоро со мной не разговаривал. Он ушел в страну теней и до сих пор спит, — произнесла Лусима. Леон вздрогнул. Она ответила на незаданный вопрос, словно прочитала его мысли. — Я была с вами, наблюдала за вами, — повторила Лусима. — Я видела, как ты спас моего сына, а потом принес его ко мне. Сделав это, ты стал вторым моим сыном. — Она взяла его руку. Ладонь у нее была прохладная и твердая, как камень. — Идем. Мне нужно взглянуть на твои ноги.
— Где Маниоро? — спросил Леон. — Ты говоришь, что он жив, но выживет ли?
— Маниоро поражен недугом, в его крови демоны. Борьба предстоит нелегкая, и исход ее не определен.
— Я должен его увидеть.
— Я отведу тебя к нему. Сейчас Маниоро спит. Ему нужно набраться сил для предстоящего испытания. До утра удалить стрелу я не смогу — чтобы работать, нужен дневной свет. И еще мне понадобится мужская помощь. Но ты должен отдохнуть, потому что даже твоя великая сила имеет предел. Она потребуется нам позже.
Лусима отвела Леона к одной из хижин, и он, пригнувшись под низкой притолокой, прошел в полутемное, затянутое дымом помещение. Она указала ему на кучку накидок-кароссов из обезьяньих шкур у дальней стены. Леон с облегчением опустился. Лусима встала перед ним на колени и принялась разматывать и отдирать тряпки, которыми он обвязал ноги. Тем временем девушки-прислужницы готовили травяной отвар в стоявшем над огнем, в центре хижины, трехногом железном котле. Девушек скорее всего захватили при набеге на какое-нибудь полузависимое соседнее племя, и они находились здесь фактически на положении рабынь; масаи брали все, что хотели — будь то скот или женщины, — и никто из соседей не смел усомниться в их праве на это и бросить им вызов.
Когда отвар был готов, служанки принесли котел к тому месту, где сидел Леон. Лусима проверила температуру и разбавила содержимое холодной, но столь же мерзко пахнущей жидкостью из другой емкости, представлявшей собой выдолбленную и высушенную бутылочную тыкву. Потом взяла его ноги и опустила в котел.
Лишь огромным усилием воли Леону удалось удержать в себе рванувшийся из горла крик — отвар был горячий, как кипяток, едкий и жгучий. Женщины, внимательно наблюдавшие за его реакцией, обменялись одобрительными взглядами — они-то прекрасно понимали, чего стоило гостю сохранить бесстрастное выражение и стоическое молчание. Потом, когда пытка закончилась, Лусима обернула ноги полосками ткани.
— А теперь ты поешь и поспишь.
Она кивнула одной из девушек, и та поднесла внушительных размеров калебас, который, почтительно опустившись на колени, и предложила гостю. Леон уловил запах содержимого, но отказаться не посмел, чтобы не обидеть хозяйку. Собрав волю в кулак, он взял чашу обеими руками и поднес к губам.
— Оно свежее, — заверила Лусима. — Я приготовила его своими руками. Оно восстанавливает силы и способствует быстрому заживлению.
Желудок восстал после первого глотка. Напиток был теплый, но сама по себе смесь свежей бычьей крови и молока представляла собой нечто желеобразное и, мягко говоря, малоприятное на вкус. На стенках горла моментально появилась пленка. Тем не менее Леон пил и пил, пока посудина не опустела. Потом опустил ее на землю и громко рыгнул, чем вызвал восторг прислужниц. Даже Лусима позволила себе улыбнуться.
— Это демоны улетели из твоего живота, — одобрительно сказала она. — А теперь спи.
Лусима уложила гостя на каросс и накрыла другим. Веки его, словно к ним привязали свинцовые грузики, сомкнулись.
Когда лейтенант снова открыл глаза, в открытую дверь били лучи утреннего солнца. Лойкот, сидевший на корточках у порога, резво вскочил, как только Леон заворочался, и, подойдя ближе, спросил о чем-то, указывая на ноги.
— Пока говорить рано, — ответил лейтенант.
Тело все еще ныло, зато голова была ясная. Он сел, размотал наложенные Лусимой повязки и с изумлением обнаружил, что опухлость спала, а воспаление заметно уменьшилось.
— Змеиное маслице доктора Лусимы, — усмехнулся лейтенант.
Настроение мгновенно улучшилось, но тут он вспомнил о Маниоро и, торопливо перевязав ноги, проковылял к стоявшему за дверью большому глиняному горшку с водой. Стащил изорванную в лохмотья рубашку, ополоснул лицо, смыл пыль с волос, а когда выпрямился, увидел, что вокруг собралась едва ли не вся деревня, старики и молодежь, женщины и мужчины. Рассевшись кружком, масаи с живым интересом наблюдали за каждым его движением, обмениваясь впечатлениями и отпуская комментарии.
— Леди! — воззвал Леон, обращаясь к прекрасной половине. — Я собираюсь помочиться, и ваше присутствие при этой церемонии нежелательно.
С этими словами он, опершись о плечо Лойкота, направился к загону для скота.
Когда Леон вернулся, Лусима уже ждала у двери.
— Идем. Пора начинать, — сказала она и повела его в соседнюю хижину.
Внутри было сумрачно, так что после яркого дневного света пришлось с минуту привыкать к полутьме. В воздухе стоял тяжелый запах дыма и чуть менее ощутимый, но еще более неприятный, тошнотворный запах гниющей плоти. Возле огня, на кожаном кароссе, лицом вниз лежал Маниоро. Леон шагнул к нему и остановился: сержант больше походил на мертвеца, чем на живого человека. Кожа утратила здоровый природный блеск, посерела и напоминала золу скопившуюся под висевшим над угольями чаном. Мышцы на спине как будто высохли. Шея неестественно вывернулась, глаза впали и походили за полуоткрытыми веками на темные, отполированные водой кусочки кварца, что встречаются у реки. Нога над коленом сильно распухла, а из раны сочился желтоватый гной, вонь от которого и примешивалась к дыму.
