Приключения троих русских и троих англичан - Верн Жюль Габриэль

Жюль Верн

Приключения троих русских и троих англичан

Глава I

НА БЕРЕГАХ РЕКИ ОРАНЖЕВОЙ

Двадцать седьмого февраля 1854 года на берегу реки Оранжевой[1] у подножия гигантской плакучей ивы, тихо беседовали между собой два человека.

Эта река, прозванная голландцами Гроте-Ривер, а готтентотами[2] — Гарьеп, вполне могла соперничать с тремя крупными водными артериями Африки — Нилом[3], Нигером[4] и Замбези[5]. Как и названные три реки, Оранжевая известна своими широкими разливами, порогами и водопадами. Путешествовавшие по ней Томпсон и Александер (их имена теперь знают по всему бассейну реки), вторя одни другому, без устали восхваляли прозрачность ее вод и живописность берегов.

В том месте, где мы застали наших героев, река Оранжевая, протекая через горы Герцога Йоркского, являла взору великолепное зрелище. Неприступные скалы, огромные нагромождения камней и окаменевших под воздействием времени стволов деревьев, глубокие пещеры, непроходимые леса, которых еще не касался топор дровосека, — все это вместе, обрамленное на заднем плане Гарьепскими горами, представляло картину красоты неописуемой. Здесь воды реки, запертые в слишком узком для них ложе, стремительно падают с высоты четырехсот футов[6]. Наверху — это клокотание обрамленных гирляндами зеленых ветвей водяных потоков, там и сям бьющихся о каменные выступы. А внизу — водоворот бурных струй, увенчанный густой шапкой водяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Из этой бездны поднимается оглушительный гул, на все лады повторяемый и усиливаемый эхом в долине.

Один из собеседников, которых, похоже, привели сюда превратности судьбы, едва обращал внимание на открывавшиеся взору красоты природы. Он был охотник, бушмен, яркий представитель этого отважного племени. Само слово «бушмен» — переиначенное на английский лад и взятое из голландского «Boschjesman» — означает буквально «человек из кустов». Оно относится ко всем бродячим племенам северо-запада Капской колонии[7]. Их жизнь проходит в скитаниях между Оранжевой рекой и восточными горами, в разбойных нападениях на фермы, в истреблении урожая колонистов из империи[8], которые оттеснили их в бесплодные земли внутри страны, где камней больше, чем растений.

Бушмен, о котором идет речь, выглядел человеком лет сорока, обладал высоким ростом и хорошо развитой мускулатурой. Тело его даже во время отдыха оставалось подтянутым. Четкость, непринужденность и свобода жестов выдавали в нем энергичную личность, нечто вроде персонажа, скроенного по мерке Кожаного Чулка, знаменитого охотника канадских прерий, но только, быть может, не такого спокойного, как любимый герой Купер[9]. Это было видно по постоянно меняющемуся выражению лица, отражавшему каждое движение души.

Бушмен, рожденный от подданного Британской империи и женщины-готтентотки, бегло говорил на языке отца и уже не был таким дикарем, как его соплеменники, древние сакасы[10]. Костюм этого человека, наполовину готтентотский, наполовину европейский, состоял из красной фланелевой рубашки, куртки, штанов из кожи антилопы и самодельной обуви, сшитой из шкуры дикой кошки. На шее охотника висел небольшой мешочек с ножом, трубкой и табаком. Голову его покрывало нечто вроде фески из бараньей кожи. Пояс из кожи диких животных стягивал талию. Открытые запястья обхватывались браслетами из слоновой кости, выделанными с необычайным умением. На плечах покоился скроенный из тигровой шкуры и достававший до колен «кросс» — нечто вроде плаща со складками. Возле бушмена спала собака местной породы. Делая частые затяжки, он курил костяную трубку, всем своим видом выказывая явное нетерпение.

— Ну успокойтесь, Мокум, — говорил его компаньон. — Вы воистину самый нетерпеливый из людей, когда находитесь не на охоте! Но поймите же, уважаемый, что мы с вами ничего не можем поделать. Те, кого мы ждем, рано или поздно прибудут сюда, если не сегодня, так завтра!

Спутник бушмена, англичанин лет двадцати пяти — двадцати шести, был полной противоположностью охотнику. Спокойный характер молодого человека проявлялся во всех его движениях, а слишком «городской» костюм путешественника указывал на то, что путешествия — не его стихия. Он скорее походил на служащего, заблудившегося в дикой местности, и невольно хотелось проверить, нет ли у него пера за ухом, как у кассира, конторщика, бухгалтера или какого-нибудь другого представителя огромной семьи служащих.

И действительно, молодой англичанин был отнюдь не путешественником, но известным ученым Вильямом Эмери, астрономом, прикомандированным к Капской обсерватории[11] — весьма полезному учреждению, которое уже давно оказывает неоценимые услуги науке.

Ученый, чувствующий себя не совсем в своей тарелке здесь, в этом пустынном районе Южной Африки, в нескольких сотнях миль от Кейптауна[12], с трудом сдерживал нетерпеливого по натуре компаньона.

— Господин Эмери, — говорил ему охотник на чистом английском языке, — мы уже восемь дней как находимся на условленном месте у Оранжевой реки возле Мергедекого водопада. А ведь уже давно ничего подобного не случалось ни с одним членом моей семьи — чтобы восемь дней оставаться на одном месте! Вы забываете, что мы — кочевники, что у нас ноги зудят, когда мы вот так застаиваемся!

— Друг мой Мокум, — возразил ему астроном, — те, кого мы ждем, едут из Англии, и мы вполне можем простить им эти восемь дней. Надо учитывать величину расстояния, препятствия, которые могло встретить при подъеме вверх по Оранжевой реке их паровое судно — одним словом, тысячу трудностей, возможных при подобном предприятии. Нам было предписано подготовить все необходимое для научно-исследовательской экспедиции по Южной Африке, после чего ожидать у Моргедских порогов моего коллегу из Кембриджской[13] обсерватории полковника Эвереста. Вот они, Моргедские пороги, мы находимся в указанном месте, и мы ждем. Чего же вы еще хотите, дорогой мой бушмен?

Охотник явно хотел чего-то большего, ибо его рука лихорадочно сжимала приклад длинноствольного карабина. Это был превосходный «ментон», очень точное оружие, с коническими пулями, позволявшее сразить дикую кошку или антилопу на расстоянии от восьми до девяти сотен ярдов[14]. Отсюда видно, что бушмен отказался от колчана из дерева алоэ[15] и от отравленных стрел, коими пользуются его соотечественники, в пользу оружия европейцев.

— Но, может быть, вы ошиблись, господин Эмери, — снова заговорил Мокум. — Действительно ли у Моргедских порогов и именно в конце января назначена вам эта встреча?

— Да, друг мой, — спокойно ответил Вильям Эмери, — и вот письмо господина Эри, директора Гринвичской[16] обсерватории, которое докажет вам, что я не ошибся.

Бушмен взял в руки письмо, протянутое ему компаньоном. Он повертел его так и сяк, как человек, не слишком посвященный в тайны каллиграфии[17], и возвратил его Вильяму Эмери, сказав при этом:

— Повторите же мне, о чем говорится на этом исписанном клочке бумаги.