Ролан Валейр - Умолкнет навсегда

Сервантес. Какой же персонаж способен выжить в ужасе нашего времени?

Тасит. Возможно, некая старинная душа с еретическими наклонностями? Возможно, человек слегка безумный, но живой? Стареющий идальго в нелепом соединении с ключницей, коей перевалило за сорок, и с девушкой, коей не исполнилось и двадцати. Придай ему еще и юношу, хорошего парня, который увлечен Овидием наравне с Маймонидом. Возраст нашего идальго приближается к пятидесяти годам; когда-то он был крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку, влюблен в книги. Он до такой степени пристрастился к книгам, которые ты называешь рыцарскими романами, находил в них такой вкус и удовольствие, что почти совсем забросил свое хозяйство и все дела…

Сервантес. Почему бы вам самому не написать эту книгу?

Тасит. Мне? О, нет. По-еврейски говорят „Ишот“: он умолкнет, будет хранить молчание, тайну. Будучи евреем в нашей бедной Испании, я должен теперь умолкнуть навсегда. Ишот.

Затемнение

Декорация 2. Гостиная в Мадриде. Мигель2 и Дульсинея 2 молча слушают рассказ М. де Сервантеса. Телло де Сандовал в отдалении.

М. де Сервантес. За эту ночь он рассказал все, что считал необходимым сказать. Незадолго до рассвета его увели. Если поднять глаза к небу Испании, то можно сказать: здесь покоится грозный идальго, который бросил вызов всей вселенной. Бесстрашие его распространилось так далеко, что, даже убив его, смерти не удалось восторжествовать над жизнью».

Телло де Сандовал (Мигелю 2 и Дульсинее 2). Мой благородный друг говорит о персонаже романа, который бросил вызов времени. Что же касается Тасита де Ангелеса, или, вернее, Эмета бен Энгели, то он умер на костре. Пламя поднялось быстро и высоко. Старый еврей улетучился беззвучно. Как и положено, убив его, смерть восторжествовала над жизнью. Доказательством служит то, что сегодня никто о нем и не помнит.

Дульсинея 2. А Дульсинея?

Телло де Сандовал. Ни в чем полезном она не созналась, но и не раскаялась ни в чем. С ней поступили так, как поступают с еретиками.

Декорация 5. Камера Сервантеса. На следующее утро после казни Тасита. С пером в руке Сервантес размышляет над чистым листом бумаги. Тюремщик впускает Сандовала.

Сандовал. Пламя поднялось чуть ли не к вашей бойнице. Вы видели?

Сервантес. Нет.

Сандовал. Редко бывает, чтобы все кончалось так быстро. Можно подумать, что его Бог собственноручно утянул к себе за волосы.

Сервантес. А Дульсинея?

Сандовал. Признаться…

Сервантес. Когда?

Сандовал. Сегодня, во второй половине дня. Мне не хотелось, чтобы казнь старика была публичной. В эти дни реакцию толпы довольно трудно предвидеть. Другое дело — тело юной женщины: истинных любителей это всегда привлекает.

Пауза.

Сандовал (Замечает перо и бумагу). Вам надо описать его жизнь, как он об этом просил. Святая Инквизиция поощряет все проявления раскаяния, даже помещенные в биографию: жития святых и мучеников, последние слова казненных, всякие смешные случаи — все это прекрасный воспитательный материал.

Сандовал уходит. Пауза. Входит Тюремщик.

Тюремщик. Я сделал, как вы меня просили. Для старого господина. Хворост сухой, как август в Кастилье, и в большом количестве.

Сервантес. Знаю.

Тюремщик. Вроде бы он не мучился. Но со слепыми — поди знай, что у них внутри происходит.

Сервантес. Спасибо.

Тюремщик. Это еще не все. К вам тут пришли. По просьбе моего брата.

Тюремщик впускает Санчо. Некоторое время Санчо и Сервантес молча смотрят друг на друга, потом бросаются друг другу в объятия.

Санчо. Молодой хозяин.

Тюремщик (Санчо). Не буду мешать невинным признаниям.

Тюремщик выходит.

Санчо. Как вы себя чувствуете?

Сервантес. Как видишь, я перестал быть молодым, но все еще в ожидании мудрой зрелости.

Санчо. Мудрым было бы послушаться папеньку и поступить в мадридскую семинарию.

Сервантес. Некоторые из нас совсем не меняются.

Санчо. Меняться? Вы что, не видите, куда приводят нас изменения! Дон Тасит теперь — просто кусочек голубого неба (Крестится). А вы…

Сервантес. А Дульсинея… Как он мог?

Санчо. Надо и его понять, дон Мигель. Он ведь отец ей. Что он мог еще сделать? И потом, барышня Дульсинея отказывалась говорить…

Сервантес. Ты видел ее?

Санчо. Я был там после дискуссии, когда их обеих привели.

Сервантес. Дульсинею и Марселу?

Санчо. Нет! Барышню Дульсинею и эту безумную интриганку, которую мы встретили на постоялом дворе.

Сервантес. Анну Феликс?

Санчо. Разум ее был особенно нетверд, однако она не отчаивалась найти своего Принца Иудейского.

Сервантес. Что дальше?

Санчо. Инквизитор спросил Дульсинею, узнаёт ли она дона Тасита.

Сервантес. И?

Санчо. Дульсинея промолчала. Болтлива, как камень! А хороша была и величественна, как богиня. Тогда Инквизитор спрашивает сумасшедшую, отец ли ей дон Тасит.

Сервантес. И что?

Санчо. Та тоже промолчала. Тогда Инквизитор приказывает подвести обеих женщин к дону Таситу, чтобы он руками определил их черты.

Пауза.

Сервантес. Продолжай, не останавливайся!

Санчо (Яростно). Тогда я закричал, что нельзя! Нельзя требовать от отца, чтобы он пожертвовал своей дочерью, как и от дочери, чтобы она пожертвовала своим отцом! Нельзя даже Инквизитору, даже Королю, даже Папе! Даже сам Господь не заставлял Авраама принести в жертву сынишку.

Сервантес. Дальше?

Санчо. Дальше, дальше…взяли меня за ноги и за руки и выбросили вон. Я немного подождал, а потом забоялся и смылся, как кошка под дождем.

Сервантес. Ее сожгут сегодня, во второй половине дня.

Санчо. Я знаю.

Входит Тюремщик.

Тюремщик. Пора.

Санчо и Сервантес обнимаются.

Санчо. Не бойтесь, молодой хозяин. Ваша семья знакома с архиепископом.

Санчо уходит. Затемнение.

Декорация 5. Камера Сервантеса во второй половине того же дня. Сервантес пишет. С улицы доносятся крики толпы. Входит Инквизитор. Сервантес перестает писать и прикрывает написанное белым листом бумаги.

Инквизитор. Будете ли вы смотреть, на сей раз?

Сервантес. …

Инквизитор. Она как будто смирилась, ведет себя спокойно. Мне казалось, вы захотите запечатлеть в душе этот ее образ.

Сандовал подходит к столу и приподнимает белый листок, чтобы увидеть, что написал Сервантес.

Инквизитор. Архиепископ? Вы что, думаете, я сгибаюсь при сильном ветре? Прогибаюсь перед кем бы то ни было? Неужели вы принадлежите к той части людей, которые до сих пор полагают, будто Инквизиция служит Церкви? Инквизиция не нуждается больше ни в чем и ни в ком, дон Мигель, кроме разве что жертв. Сегодня церковь служит Инквизиции, как Король, как все его подданные, как все учреждения этой страны. Поверьте, битва за чистоту крови гораздо важнее битвы за веру. Я вношу в нее мой скромный вклад, но она будет продолжаться и после меня.

Снаружи толпа замолкает. Барабанная дробь. Сервантес с тоской смотрит на окошко.

Сандовал. Это она. Ваша Дульсинея. Достанет ли у вас сил не знать этого до конца?

Сервантес не в силах больше усидеть на месте. Как бы против воли он вскакивает, бежит к окну и выглядывает наружу.

Пауза. Все громче становится треск хвороста.

Голос Анны Феликс. Это ты! Мой принц! Принц мой Иудейский! Я буду Дульсинеей, если ты назовешь меня Дульсинеей. Взгляни, я поднимаюсь вверх! Я воспаряю. Небо мой покров…Давай, воспарим вместе, мой принц Иудейский. Я покажу тебе сады Кордовы.