Алехандро Касона - Деревья умирают стоя

Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.

Хеновева. Туфли вниз положить, правда?

Изабелла (думая о другом). Правда.

Хеновева. А платье я хорошо уложила?

Изабелла. Все равно.

Хеновева. Как же так — все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?

Изабелла (не глядя). Так.

Хеновева безнадежно вздыхает и закрывает чемодан. Наверху бьют часы.

Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.

Хеновева. Не молчите вы, хуже это! Скажите что-нибудь, ради Христа, вам же легче станет!

Изабелла. Что сказать?

Хеновева. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот — идешь, где темно… и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.

Изабелла. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?

Хеновева. Семь штук.

Изабелла. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра… Платье, в котором я поливала гортензии… Голубое, в нем я бросала камешки в реку… Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой… Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан — это как похороны.

Хеновева. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша…

Изабелла. Вы с ней говорили?

Хеновева. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.

Изабелла. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?

Хеновева. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. «В понедельник, Хеновева, в понедельник!» А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь — одни часы, когда расстаешься — другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. (Роняет носовые платки) Ой, виновата! Как это я?

Изабелла. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.

Хеновева. За что спасибо-то?

Изабелла. Ни за что, это я так.

С улицы входит Маурисьо.

Хеновева. Пойду, простирну, еще успеют высохнуть. (Уходит в кухню)

Изабелла нетерпеливо подходит к Маурисьо.

Изабелла. Есть какая-нибудь надежда?

Маурисьо. Никакой. Я ему все возможное предлагал — и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.

Изабелла. Ты разрешишь ему войти в этот дом?

Маурисьо. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.

Изабелла. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?

Маурисьо. Твоя правота ничего не значит. На его стороне сила и правда.

Изабелла. Я тебя не узнаю. Когда ты говорил со мной в первый раз, ты казался мне всесильным волшебником, чудотворцем. Любую уродливую вещь ты мог сделать прекрасной. Любую печальную истину мог ты изменить веселой игрой воображения. Потому я и пошла за тобой с закрытыми глазами. И вот к твоим дверям приходит истина, даже не величественная — и этого оправдания нет — низкая, а ты стоишь перед ней и ничего не можешь сделать!

Маурисьо. Конечно, не могу. Мы сами дали ему карты в руки, он знает нашу игру. Ему теперь незачем даже просить. Он может спокойно шантажировать нас. Надежды нет, Изабелла. Нет.

Изабелла. Ты еще можешь сделать одно доброе дело в этом доме, последнее. Расскажи сам бабушке всю правду.

Маурисьо. Зачем?

Изабелла. Это — как снять повязку. Ты можешь сделать это мягко, нежными пальцами. Не жди, пока он сорвет ее резким рывком.

Маурисьо. Не могу, я не решусь. Я боюсь увидеть рану. Ведь мы сами нанесли ее, а вылечить не можем. Уедем отсюда, скорей!

Изабелла. В твой спокойный и удобный дом? Развлекаться выдумыванием снов, у которых такое пробуждение? Нет, Маурисьо. Уезжай один.

Маурисьо. Не думаешь же ты здесь остаться!

Изабелла. Ах, если бы я могла! Но, во всяком случае, я хочу вырваться из этой выдуманной жизни не для того, чтобы вернуться вместе с тобой в другую жизнь, такую же фальшивую.

Маурисьо. Куда же ты поедешь? В свою старую жизнь?

Изабелла. Невероятно, правда? А все-таки это и есть тот великий урок, который я выношу отсюда. Моя комната была маленькая и бедная, но больше мне и не нужно, я сама небольшая. Зимой дуло в окно, но это был чистый холод, я привыкла к нему, как к домашнему платью. И не было роз на окнах, только несколько пыльных гераней. Все это было по моей мерке, все было мое: бедность моя, мой холод, мои герани.

Маурисьо. И ты хочешь вернуться к этой нищете? Нет, Изабелла!

Изабелла. Кто мне запретит?

Маурисьо. Я.

Изабелла. Ты? Послушай меня, Маурисьо. Теперь уже нет ни учителя, ни ученицы. Поговорим впервые как равные. Я расскажу тебе все, как будто это было не со мной, чтобы ты яснее видел. Однажды одинокую девочку вытащили из ее мира и перенесли в новый, чудесный, как будто в сказку. Ей дали сразу все, чего у нее не было никогда: семью… дом, окруженный деревьями… медовый месяц. Только надо было, конечно, играть фарс, но она «была лишена чувства меры» и слишком увлеклась. Подмостки стали для нее настоящим домом. Когда она говорила «бабушка» — это было не заученное слово, это жило в ней глубоко, с давних пор. Даже когда ее мнимый муж целовал ее, голова у нее кружилась от благодарности. Семь дней продолжался сон, и вот что вышло. Теперь я знаю, что одиночество будет еще тяжелее, и герани — еще несчастней, и холод — холоднее. Но они — моя единственная истина. Я не хочу опять заснуть, потому что боюсь снова проснуться. Прости, если я кажусь тебе несправедливой.

Маурисьо. Несправедливо одно. Почему ты считаешь, что это было только с тобой? Тебе ни разу не пришло в голову, что это было и со мной?

Изабелла. Что ты хочешь сказать?

Маурисьо. Я хочу сказать, что мне тоже нужно было пожить в этом доме, чтобы найти свою истину. Вчера я еще не знал, какого цвета у тебя глаза. Хочешь, я скажу тебе теперь, какие они в каждый час дня и как меняется их цвет, когда ты открываешь окно, и когда смотришь на огонь, и когда я пришел, и когда я ухожу… Семь ночей я чувствовал, что ты спишь за дверью. Ты не была моей, но мне нравилось слушать, как ты дышишь в соседней комнате. Я привык к твоему дыханию и теперь знаю одно: я не мог бы жить без него. Оно нужно мне рядом, навсегда, на моей подушке. В твоем доме или в моем, какое это имеет значение! Каждый из них может стать нашим. Выбирай ты.

Изабелла. Маурисьо! (Бросается в его объятия)

Маурисьо. Марта-Изабелла!..

Долгий поцелуй. Раздается звонок за дверью. Они испуганно смотрят друг на друга, не разжимая объятий. Снова нетерпеливо звонит звонок.

Это он. (Идет к входной двери)

Изабелла удерживает его.

Изабелла. Не надо! Оставь меня с ним одну!

Маурисьо. Ты сошла с ума!

Хеновева идет открывать дверь

Изабелла. Может быть, женщина сумеет сделать больше, чем ты. Разреши мне!

Они быстро целуются.

Маурисьо. Я буду близко.

Изабелла. Не бойся. Теперь я сильна за двоих.

Маурисьо выходит в сад. Фелиса возвращается.

Хеновева. Это вчерашний. Спрашивает сеньору.

Изабелла. Проведите его сюда.

Хеновева идет к двери. На пороге появляется Другой.

Изабелла. Не надо. По-видимому, сеньор не нуждается в приглашении.

Другой жестом приказывает Хеновева уйти. Потом идет к Изабелле, меряет ее взглядом с головы до ног.

Другой. Если не ошибаюсь, моя мнимая супруга?

Изабелла. Ваша мнимая супруга.

Другой. Чрезвычайно рад. Во всяком случае, они неплохо выбрали.

Изабелла. Благодарю вас.

Другой. Я уже в курсе дела. Ну и балаган вы здесь развели. Трогательные письма, влюбленная чета, счастливая бабушка!.. Миленькая сказочка, с моралью и всем прочим. Жаль, что она так глупо кончается.