Татьяна Москвина - Культурный разговор
Помню, как Кинчев спел эту песню впервые – в 1986 году, на рок-фестивале, проходившем в ДК «Невский». Он вышел из центрального зрительского входа и медленно пошел к сцене, а за ним, на небольшом расстоянии, следовал встревоженный непорядком милиционер, так они и шли – выразительно, ничего не скажешь.
Всего за год ураганно сформировалась публика «Алисы» – первое поколение алисоманов были чистые богатыри: переворачивали вагоны метро, рвали деревья с корнем. Интересно было бы понять: вождь «Алисы» отражал («актеры – зеркала») идущие в массах процессы высвобождения энергии или… или… сам их и вызывал?
(Сама-то что думаешь?)
Я-то, прям как и товарищ Сталин, всерьез подозреваю «творческих работников» в могучем влиянии на жизнь и потенциальном соперничестве с тиранами, потому что это, как правило, одна экспедиция, сошествие группы духов на землю – а потом они разделяются по интересам, что ли. Одни направо, другие налево, один стал Чаплиным, а другой Гитлером: отсюда и взаимная ненависть («Он украл мои усики!» – кричал разъяренный Чаплин). Кто-то пошел в диктаторы, а кто-то, у кого больше вкуса и снисхождения к людишкам, – в режиссеры: век их, великих диктаторов и великих режиссеров, кончился одновременно. Вагнер, и никто иной, разбудил и вывел наружу подземных германских богов, и разве не господин Н. изобрел нимфеток? Что вы мне тут толкуете о невинности!
Когда власти стали щелкать зубами, было поздно; «Костя» уже нарезал круги по вмиг освободившемуся пространству, питаясь щедрой энергией своей публики и столь же щедро отдавая ее обратно – ведь он не вампир какой-нибудь. В его нереальности нет ничего зловещего. «Я тебе не друг и не враг, а так», – честно объяснился он в композиции «Черная метка». Он занят своим путем, своей дорогой. Но преображаясь на сцене, Кинчев преображал и публику: и тут уж все зависело от личности – в конце концов, «компромисс не для нас!» мог напевать и бандит, готовя паяльник для жертвы. Вас освобождают – но что именно в вас освободится, никто не знает. Освобождение от лап одряхлевших «экспериментаторов» расчищало поле для новых «голодных духов», потому-то Кинчев никакой перестройкой и не умилялся, улавливая сущность дела.
Освобождение и преображение: нынешние мастера искусств если и мечтают о таком, то втайне – принято униженно лопотать, дескать, я так, пописать вышел, вы уж в меня не стреляйте, я всего лишь маленький гном эпохи постмодернизма, я вас ничему учить не буду никогда. Гнёту массивной атаки дерьма («миллионы мух не могут ошибаться»!) противостоять нелегко, и те, кто этому противостоит, форменные герои. У каждого своя тактика – скажем, титан Сокуров чуть лукавит, стараясь не выдавать так уж откровенно своей явной сути Учителя. А простодушный бесогон Никита Михалков воюет с открытым забралом. Кинчев же давно, как говорится, «забросил чепец за мельницу». Как четверть века тому назад объяснил своей публике – «я пришел помочь тебе встать», так и лупит в ту же точку. Да, дескать, освобождаю и преображаю, так что ты или иди ко мне, или держись от меня подальше.
В любом суде подтвержу как свидетель: он меня, лично меня освободил и преобразил. Я была советская аспирантка и ходила в синей юбке, диссертацию какую-то собиралась писать. Но от звуков «Алисы» все жалко-советское облетело и развеялось, а житейская мреть растаяла в уме. Я почувствовала себя… не знаю… падчерицей звезд или там гордой дочерью Солнца, вполне способной повелевать стихиями если не в планетарном масштабе, то хотя бы в районе Купчино. Завороженная песнями «Алисы» про Солнце, я несколько раз в те годы успешно разгоняла облака…
(А сейчас? – Не поняла, что сейчас. – Сейчас ты можешь разгонять облака? – Не пробовала. Для чего бы это?)
Существуют и другие виды творчества, прекрасно знаю и люблю, но отчего бы не быть и такому, когда тебя вырывают из реальности и переносят куда-то, где тоже есть земля, солнце, ветер, вода, огонь, небо, дождь, звезды, ночь, дорога – да только это уже совсем другие земля, солнце, ветер, вода, огонь, небо, дождь, звезды, ночь и дорога…
3Мистерия пути – так можно было бы назвать тридцатилетний путь «Алисы» (и он же путь национального духа, который очевидно прорвало именно на этом месте, да, там, где стоял человек-rock, точнее, там, где его носило и куда бросало). Собственно говоря, я ничего не смыслю в рок-н-ролле, как смыслят знатоки, вмиг вычисляющие влияния и веяния, оперирующие грудой терминов и фамилий на латинице. Может быть, это ужасно важно – правда и то, что при переходе на кириллицу все эти операции как-то мигом истлели, испарились, оставив нам от той эпохи всего лишь несколько лиц: но лица эти сверкают «небесным огнем» (заразимся уж от Кинчева приятно-высокопарным символизмом). Русские ненормальны, «русский человек – это неприлично»: они берут форму доброго европейского романа, забаву и утеху английских эсквайров, французских буржуа и немецких профессоров, добавляют туда недрогнувшей рукой исповедь и проповедь, замешивают все на крови, идущей из чахоточного горла, расплачиваются жизнью за слова – и получается… «русский роман», что-то такое, для чего надо теперь или добавлять спецкурс, или вычеркивать это из словесности как нечто беспокойно-лишнее, а вот это уже дудки. Так и с рок-н-роллом: ну кому, кроме русских, могло прийти в голову использовать его для целей иных, нежели честным образом заработать денег, скинув «катящиеся камешки» природного темперамента? 90 % рока – это «давайте дружить, нет войне, срочно займемся любовью, вчера было прекрасно, а сегодня – никакого удовлетворения»…
Сравните с этим детским садом нашего Кинчева, распевающего поэмы минут на десять («Стерх», «Ветер водит хоровод», «Дурень» и так далее), где речь идет о сложнейших переживаниях исторического пути его земли, замешанных на тоске и восторге отборной русской школы. Однажды я читала подробный разбор всяких «веяний» и «влияний» на Кинчева, и автор приводил десятки имен – было весьма характерно, что невозможно было указать точный исток, конкретную точку начала подражания. Вот будто лидер «Алисы» синтезировал, что ли, всех разом. «Беру свое, где нахожу» (изречение приписывают Мольеру).
У Кинчева много рок-н-роллов о рок-н-ролле, начиная, наверное, с уморительного «Плохого рок-н-ролла»:
Я сколько себя помню, я всегда был глуп,Я не любил учиться и не мог есть суп,Учителей я не любил, я им грубил, я им хамил,Сидел и пел – рок-н-ролл… Рок-н-ролл!
Похоже, его занимает такая рефлексия (и, заметим, кинчевские рок-н-роллы о рок-н-ролле – ироничные, забавные, даже смешные), но музыкальная форма по имени «рок» для него – форма жизни духа. Она состоит из абсолютной свободы, когда никакая власть не признается (позднее Кинчев уточнил – кроме Бога, но Бог ему никак не мешает ни в чем); из соединения «я» с «мы» (где гордое «я» властно переливается в бесформенно рыщущее «мы»), из непрестанного горения и борения в союзе с ветхими стихиями Земли, Воды, Огня и Воздуха…
(В нашем языке «рок» имеет значение «фатума», «судьбы», грозной и неподвластной человеку силы, – в английском такого значения нет, и rock по-английски всего лишь «скала».)
Кто-то в пути уже давно, счет, возможно, не на века, а на тысячелетия, но именно сейчас, сегодня, в наше время кто-то решился на новую «битву в пути», сделал отчаянный рывок. Нам же советовали: спасись сам, вокруг тебя все спасутся. Легко сказать!
Люди поют себе и поют. Зарабатывают деньги, радуют публику. А тут что-то беззаконное и нереальное: человек идет на сцену, как в бой за свободу. Нагруженный целями и значениями. Если бы он был хоть чуточку менее талантлив, его бы засмеяли – однако никто не смеялся…
К середине девяностых «Костя» разлетелся до черты, за которой мы рисковали его потерять. Нелишне напомнить, что он не знал (не знает и сейчас) проходных, халтурных концертов: выкладывается полностью, отказывает голос – дохрипывает душой, и никаких внеположных творчеству целей не имеет. (Намолотить, скажем, на дом в Испании, да хоть бы в Болгарии, где фамилия его деда, Кинчев, – уважаемая и почтенная, мне говорили, «Кинчевы держат Варну»… за десятилетия концертирования построил всего лишь домик в Лужской области, где живет по полгода и исключительно удачлив в ловле рыбы, а кто б сомневался…)
Его демонический театр сиял в ту пору полным блеском силы. Все было оформлено: красно-черная символика, армия поклонников, сценические движения с этой знаменитой отставленной полусогнутой ногой, которой он отбивал ритм восхищенных криков зрителей, гримасы, то лукавые, то высокомерные, обжигающие глаза, которые, казалось, плавали отдельно от лица, пристально смотря в глаза каждому из публики. «Я пришел помешать тебе спать!» Но освобождение произошло, и миссия как будто закончилась. Кинчев упивался свободой, но она уже оборачивалась очередным русским беспределом, лихорадкой, безумием. «Жги да гуляй!»
