Татьяна Москвина - Культурный разговор
– Всё же в Петербурге было много прекрасного. И первые спектакли Юрия Бутусова в Театре имени Ленсовета со всей вашей компанией без всяких критиков прогремели.
– А как нас пинали!
– Так девяностые годы, лихие девяностые, а тут выходит компания молодых людей на большую дорогу искусства, и понятно, что никто особенно с ними церемониться не будет, и не такое уж благоприятное время для театрального искусства. Вы это понимали или, по выражению Льва Толстого, «бог молодости» вас не покидал?
– Конечно, мы были молодые, дерзкие, нам всего хотелось, мы говорили – ну ничего, ладно, 600 рублей в театре – это не предел. Можно и за меньшие деньги работать. Еще и приплачивать, чтобы на сцену выпускали. И играли – страшно вспомнить – по двадцать с лишним спектаклей в месяц, и всё было нормально.
Мы относились к себе жестко, иногда даже жестоко, как мастер учил. Вениамин Михайлович, когда мы закончили четвертый курс и можно было получить диплом, сказал: «А давайте-ка, ребята, пятый год еще поучимся – и начнем всё сначала». Мы в легком ступоре ответили: а давайте – и снова одели тренинговые костюмы и начали проходить первый курс. И ничего.
Потом уже мы организовались, у нас появился Театр на Крюковом канале, который просуществовал недолго, но все-таки был. Что поделать – лодка потонула в финансовом море.
– Нелегко рождаются в Петербурге театры. Вот, слава Богу, Мастерская Григория Козлова возникла несколько лет назад, но это исключение. А так обычно внутри академического сложившегося организма появляется совершенно другой театр, и этот организм переламывает или, увы, переламывается этой якобы академической якобы традицией. Так возник в свое время театр Юрия Бутусова, театр в театре.
Бутусов, наверное, очень важный для вас человек.
– Это не важный человек, это – наш человек. На тот момент можно ли было нас разорвать, разъединить? Мы были единым целым; мы – руки, ноги, туловище, он – голова, мысль. Но всё мы делали вместе. Мы выпустили приличное количество спектаклей, мы выпускались со спектаклем Юрия Николаевича «В ожидании Годо», мы родились вместе, мы братья.
– Насколько я поняла, у Юрия Николаевича трагическое мироощущение. Но при этом оно может выражаться в формах бурного веселья. Такое трагическое кабаре.
– Мы как раз доставляли безбашенное веселье, а он – трагедию и осмысление этого трагического мира. И когда этот симбиоз произошел, получился обжигающий ром.
– Но у вас лично трагического мироощущения нет?
– Нет. К сожалению, отсутствует это. Глубокого трагического мироощущения, такой глубокой пропасти во мне нет. Хотя, конечно, я и переживаю, и мучаюсь, и страдаю, но все-таки в моем организме токи жизни берут главенствующую силу, в уме и во всем – вперед, к солнцу!
– Евгений Львович Шварц сформулировал: «Бессмысленная радость бытия – не то предчувствие, не то воспоминание».
– Хотелось бы – предчувствие.
– Когда выходят здоровые талантливые красавцы и так замечательно представляют нам историю о том, что Годо, конечно, не придет и нечего ожидать, почему бы по этому поводу не повеселиться?
Потом совсем другой этап. Московский Художественный театр. Вы не так много там сыграли, почему так сложилось? Кино забрало все силы?
– Кино забирает очень много сил. Желание и там что-то сделать. Не так все просто. Москва оказалась намного сложнее, чем мы предполагали. И в плане искушений, и в плане быта, и в плане творчества, работы, продвижения.
Мы как-то сели с Константином Юрьевичем Хабенским в зале МХТ имени Чехова, и он сказал: «Здесь были Станиславский, Немирович-Данченко, вот верх». Потом посмотрел на меня: «Ну что, Мишка, всё?» И мы поняли – вот у нас была цель, была планка, мы двигались, двигались, пришли – что дальше? А дальше – единственная возможность – развернуться, посмотреть внутрь себя и сказать: так, подожди, самокатом ли ты докатился туда, или у тебя есть возможность включить какой-то резервный двигатель и двигаться дальше, понимая, что и это не предел, и здесь что-то можно сделать новое. И пуститься в какие-то другие авантюры.
– Массовый зритель узнал вас в образе «агента национальной безопасности» Лёхи Николаева…
– А снимал-то этого Лёху интеллигентнейший, умнейший парень Дмитрий Светозаров, он это придумал. У него своеобразные фильмы, и этот, про агента, очень своеобразен. Но когда человек так прославился в одной роли, то есть стремление показать, что он умеет и по-другому.
– В театре, в отличие от кино, вы сразу стали играть разнообразные роли. Кстати, не знаю таких аналогов, чтобы человек сыграл одну и ту же роль и в театре, и в кино. А вы сыграли Мышлаевского из «Белой гвардии» Булгакова и в спектакле МХТ в постановке Сергея Женовача, и в телефильме у Сергея Снежкина.
– Они разные. В театре он более легкий, озорной; у Снежкина он более жесткий, злой, и мы понимаем, что это все-таки трагедия, что он никуда не вернется, останется на поле боя. А в истории Женовача это человек, который останется в этой стране и продолжит жить. Кстати, к Снежкину я пробовался на роль Шервинского, но, к сожалению, петь по-оперному я не умею. Поэтому остался я Мышлаевским.
– Сергей Женовач работает иначе, чем Бутусов? У него другой подход?
– Юрий Николаевич – деспот. Он загружен идеями, он не дает спокойно дышать и расслабляться, он всегда в высокой творческой потенции, поэтому он давит всех, и из этой давилки капли искусства выдавливаются, иногда – большими потоками. Его способ – творчески мучить людей, для того чтобы получилось искусство. Но это его подход, его инструмент. А Сергей Васильевич другой. Он товарищ, союзник, брат, веселый и легкий человек, притом глубокий и переживающий, прекрасный, замечательный и умный режиссер.
– Главное, чтобы режиссер так или иначе шел к актерам, чтобы актеры были ему нужны, важны, а уж как он будет из них добывать искру, каким инструментом – это его дело. Но потом-то, когда зритель придет в зал, никакого режиссера не будет. Будут артисты отдуваться. Надо с ними работать поэтому, слава Богу, есть еще несколько парней, которые возятся с артистами. Это совсем в этом сезоне не так модно.
– Это вообще не модно. Поэтому все и пытаются и в кино, и в театре набрать самоигральных, с опытом, с умением. Дали им задание – сами что-нибудь слепят. И, к сожалению, это видно.
– Настоящий режиссер всегда открывает артистов. Или новые имена появляются, или он уже тех, кто есть, как-то неожиданно поворачивает. Для меня это непременная черта настоящего режиссера. Ненастоящий же режиссер их использует просто.
– Наверное, так оно и есть. Когда меня спрашивали – отчего вам не предлагают других ролей, не в боевиках, я говорил – трусы потому что! Но были смелые предложения, даже в кино, был фильм «Доктор Тырса» – это совсем другая история, не боевик. Там критики разбомбили, разорвали – обидно.
– Но совсем не все такие трусы. Например, вас же пригласили на роль Куприна в сериале по его рассказам. Некоторые зрители фыркали – дескать, «что из Пореченкова за Куприн?» – и были неправы. Пореченков вполне себе подходит на Куприна. Куприн был русский богатырь, дрался, пьянствовал. Страстный, могучий человек. Вы когда работали, читали про Куприна? Вы его любите?
– Да кто же Куприна не любит! Ну, во-первых, он журналист был мощный, а во-вторых, он ничего не боялся, яростный человек был, необузданный.
В сериале он вплетен в канву всего повествования, он один из действующих героев, но про себя он говорил, что только записывает как журналист то, что потом выливается в литературную историю. Поэтому Куприн больше наблюдает за той жизнью, которая проходит мимо него, иногда задевая его. И мы специально взяли некое отстранение Куприна от всего происходящего. Для меня это было новой попыткой что-то найти в себе, в этом моменте созерцания.
– И потом, вы играете лицо умственного труда.
– Ну наконец-то. Да… Будучи абсолютно барабанно пустым человеком, видите, какую-то маску глубокого созерцания изобразил.
Мы специально сделали, чтобы по способу выражения это были скупые эмоции, в которых тоже можно найти разнообразие. Не так просто он стоял в стороне и смотрел. Все-таки я пытался переживать за этого героя, переживать ситуацию, не давая себе возможности полностью в нее войти или повлиять на нее.
– Мне показался образ убедительным. Вообще, ваши роли в кино совсем не так уж однообразны. Скажем, минисериал «Небесный суд» режиссера и сценариста Алены Званцовой. Нашла я его случайно, гляжу – Хабенский, Пореченков. Думаю – интересно, дай-ка посмотрю… Стала смотреть – занятно. Это мини-сериал, четыре серии, действие происходит в загробном царстве, куда прибывают души усопших, и начинается тот самый суд, который нам обещали. А в суде прокурор у нас Хабенский, адвокат – Михаил Пореченков. Хитрец, ловчила, очень забавный персонаж. А с какой мерой игры и серьезности нужно подходить к таким вещам?
