Наталья Старосельская - Виктор Авилов

Старосельская Н. Д. Виктор Авилов

Предисловие

Уж сколько их упало в эту бездну,         Разверстую вдали.Настанет день, когда и я исчезну         С поверхности земли… —

эти строки Марины Цветаевой необходимо помнить. Не для того, чтобы в страхе ждать неизбежного, — для того, чтобы спокойно и просто осознавать быстротекущую жизнь, твердо зная, что мы обязаны успеть в ней многое. В частности, отдать свои долги тем, кто что-то определил в твоем земном бытии, что-то сумел приоткрыть тебе в тебе самом, потому что рано или поздно настанет час встречи и к нему надо быть готовым — очищенным не только от мирской суеты и мелких чувств, но и от своих долгов…

Имя Виктора Авилова вспоминается здесь едва ли не одним из первых. Почему? Вероятно, потому, что он был нашим современником и ушел совсем недавно, на самом взлете своей артистической карьеры. И потому еще, что был он типичнейшим человеком, сделавшим самого себя. Он начинал свою жизнь, как большинство из нас, не ведая о своем призвании, не думая о том, чему должен посвятить себя. Но судьба привела его в театр, отдала в руки талантливого режиссера и педагога Валерия Беляковича, который подобно Пигмалиону создал Виктора Авилова — звезду яркую и очень необычную: как внешне, так и внутренне. Внешне — потому что до сих пор идут споры, был ли Виктор Авилов красивым или некрасивым. Внутренне — потому что он необычайно сильно раскрылся в театре и лишь едва приоткрылся в кино и на телевидении, куда в последние десятилетия его много и охотно приглашали на самые разные роли. «Послужной список» Виктора Авилова чрезвычайно велик — он играл не только в Театре на Юго-Западе, но и в последние годы в различных антрепризах. И все равно, по справедливому замечанию Валерия Беляковича, он унес с собой свою тайну — и много нереализованных возможностей, и множество ролей, которые, кажется, просто обязан был сыграть, чтобы открыть нам неведомое в давно известном, чтобы совершенно по-новому заставить нас увидеть знакомых едва ли не наизусть героев…

Виктор Авилов прожил очень короткую, но невероятно насыщенную жизнь. Он сумел стать своеобразным знаком, символом своего поколения, поколения рожденных в самой середине XX столетия, в начале пятидесятых годов — и многим из нас объяснил своим творчеством что-то очень важное в нас самих. Когда-нибудь, спустя десятилетия и столетия, это поколение войдет в историю осмысленной и четко сформулированной строчкой — пока жизнь, выпавшая на его долю, до конца не только не осмыслена, но и не продумана; слишком многие невидимые глазу трагедии и очевидная каждому «пригашенность» эмоций и мыслей, смутность и невыверенность понятий, отчаянная попытка верности идеалам и традициям и почти лобовые столкновения с сегодняшним значением этих идеалов и традиций не описаны, не зафиксированы, не удостоены серьезного внимания.

Сквозь судьбу Виктора Авилова эти черты проступают крупно, размашисто — так же крупно и размашисто, как он жил, как он играл.

Театр на Юго-Западе, от которого Виктор Авилов неотделим, — в каком-то смысле осуждение, а в каком-то оправдание того поколения, которое неуклонно приближается к своему шестидесятилетию. Поколения, ничем конкретно в историю не вошедшего, а словно бредущего по ее обочине. Видимо, сама судьба коллектива такова именно по этой причине: мои ровесники говорят здесь о том, чем они жили прежде и чем живут теперь; не смущаясь, признаются в былых грехах нелюбознательности, непричастности, напускного равнодушия к миру и жизни; не каются, но словно констатируют свое позднее осознание тех истин, что воспринимаются сегодня уже не просто как азбучные, но как давно отжившие свое…

И каждым своим спектаклем, самим своим репертуаром объясняют — ради чего мы в конечном счете живем.

Как, видимо, и многие другие, я всегда приходила сюда, чтобы ощутить собственное неодиночество, причастность к своему поколению, из которого состоит костяк этой труппы.

Я попала сюда довольно поздно, на пятнадцатом году их жизни. Вернее будет сказать, не попала, а попалась — потому что какие-то спектакли видела и раньше, они нравились мне, вызывали интерес, но еще не возникло того гипноза, который рано или поздно приводит сюда зрителей однажды и уже навсегда. А на пятнадцатом году жизни обычно студии (если удалось выжить) начинают страдать возрастной одышкой. Не поскачешь, не покричишь, как в юности. Азарт словно воздух в шарике — чуть ткни, весь с тихим свистом выйдет. А они почему-то сохранились. Вопреки, казалось бы, естественному закону старения. И может быть, именно эта поразительная живучесть до сих пор вызывает у некоторых критиков раздражение: что, еще шумите? Не надоело? Не выдохлись? И приговор: непрофессионалы, самозванцы.

И все-таки я попала в этот театр удивительно вовремя, потому что за порогом сорокалетия оказалось: одиночки мы — по участи, а по призванию, по неуловимой душевной склонности так хочется ощутить себя в атмосфере своего поколения! Где только взять ее? Ведь мы лишены ее начисто. У шестидесятников были кухни, у нас — реакция на эти кухни: хохмы, анекдоты, своего рода карнавал; ощущение собственной ценности, неизбежное чувство «человека-острова». Не случайно в то время эпиграф неведомого Джона Донна к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол» входил в юные души и сознание едва ли не сильнее, чем сам роман.

Мы воспринимали все бессистемно, жадно, нахватывая со всех сторон крохи и пытаясь насытиться ими, лишь бы не глотать готовое, а потому эта интеллектуальная духовная пища скапливалась, не перевариваясь. И справляться с грузом знаний, чувств, мыслей в одиночку становилось все труднее. Надо было, чтобы прошли годы…

И надо было, чтобы кто-то где-то показал тебе твое неодиночество.

В этом смысле театр Валерия Беляковича — явление социально-психологическое. Явление, в котором необходимо тщательно разобраться.

Может быть, этот театр и есть единственный внятный символ нашего поколения? И именно по этой причине писать о тех, кто в нем служит, немыслимо трудно — ведь, значит, пишешь и о себе. И о тех, кто, придя сюда однажды и оставшись навсегда, понял: здесь, в этом невзрачном подвале, где находится театр, аккумулировались наши чувства и мысли. «Наши» — то есть тех, чья юность пришлась на конец 1960-х — начало 1970-х годов. Мы (зал) оказались разобщены, они (сцена) остались вместе. В этом — сила и слабость. Видимо, и тех и других.

И самым ярким, самым четко выраженным знаком этого поколения стал Виктор Авилов. Своей жизнью и своим творчеством.

…Спектакль «Мольер» по булгаковской «Кабале святош» числился в репертуарной афише Театра на Юго-Западе несколько десятилетий. Он перестал существовать только после смерти Виктора Авилова, хотя роль Мольера играл наряду с ним и Валерий Белякович. Когда Авилова не стало, Белякович сыграл последний спектакль в память своего первого артиста…

Сильный, мощный, заряженный такой невероятной энергией мысли и сопереживания спектакль к каждому поколению зрителей оборачивался все новыми и новыми гранями, потрясая еще и тем, что каждый раз в финале казалось: он умер по-настоящему, Мольер — Авилов. У него и в самом деле разорвалось сердце, не выдержавшее гонений, унижения, роковых обстоятельств жизни. И вот однажды был такой случай: после конца спектакля юная студентка университета рыдала у театрального подъезда, не в силах уйти домой. Вышел из театра Виктор Авилов, увидел ее, подошел и своим хрипловатым голосом негромко сказал: «Девушка, ну что ж вы так переживаете? Мольер умер триста лет назад!..»

Конечно, он просто хотел успокоить незнакомую девушку, но ведь хорошо понимал, не мог не понимать, что для тех, кто видел этот спектакль, нет отныне другого Мольера — Жан Батист Поклен де Мольер наделен уже навсегда его внешностью, его голосом, его актерским мощным дарованием. Харизмой — как модно теперь говорить.

Вообще, каждая роль Виктора Авилова отличалась именно полной слиянностью актера с образом — наверное, не только для зрителей, но едва ли не в первую очередь для него самого, и была в этом какая-то особенная грань его актерского таланта: вживание не в предлагаемые обстоятельства, а в «шкуру» своего персонажа, как говорил гений русской сцены Михаил Семенович Щепкин. Может быть, шло это от отсутствия фундаментальной актерской школы — ведь все, чему Авилов научился в профессии, было взято из одних рук — из рук режиссера Валерия Беляковича, о котором Виктор Авилов писал когда-то: «…Я не вижу режиссера, равного Беляковичу. Есть много хороших режиссеров. Он не хороший. Он гениальный». Это уже потом, значительно позже, дарование его напитывалось и обогащалось киноопытом, работой с другими режиссерами. Но равным Беляковичу для Виктора Авилова не оказался никто…