Юрий Нагибин - Гардемарины, вперед!
— Коли явятся за мной опять, так уж лучше быть одетой, — сказала она своему отражению и начала песню: «Ах маменька, маменька, погубила ты мою молодость…»
Лиза тем временем вернулась с роскошным платьем. Начала облачать барыню, но Анастасия раздраженно хлопнула ее по рукам.
— Да не тяни так сильно! — слезливо крикнула она. — Волосы уложи!
Лиза занялась прической Анастасии, а та стала примерять драгоценности из материнского ларца, напевая самой себе:
— Это не подходит… Жемчуг требует томности… Алмазы для радости… Бирюза для ожидания… и кораллы для любви… Не носить мне камни драгоценные. Лишь один камень, большой и черный, приготовила мне судьба. Повесить его на шею и в омут… И поплакать будет некому…
Лиза перекрестилась.
— Смотри, Лиза, крест, — Анастасия показала камеристке большой крест в алмазах и перестала петь. — Его пожаловал прадеду моему царь Федор, — она вдруг упала головой в раскрытые ладони и заплакала, потом справилась со слезами и голосом деловым и строгим сказала: — Коли придет этот… француз — принять немедля!..
Саша был так взволнован, что не заметил, как на улицу въехала дорожная карета и остановилась поодаль, и только когда какой-то человек в плаще вошел в дом, Саша насторожился. Он оглянулся по сторонам, шпиона нигде не было. Саша вскинул глаза, осматривая нижний сук, и полез на дерево. Комната видна была ему как на ладони. Человек вошел в комнату Анастасии, сбросил плащ и что-то быстро и, как показалось Саше, раздраженно заговорил, отчаянно жестикулируя. Анастасия закрыла окно и задернула шторы.
— Беда… — тоскливо прошептал Саша.
Шевалье кончил длинную восторженную фразу по-французски и замер, глядя на Анастасию.
— Насколько я поняла, — сказала она, — вы предлагаете мне любовь неземную и себя в попутчики. Так?
— Так… звезда моя.
— Вот славно! Вы говорите по-русски!
— Направляясь в вашу варварскую страну… — начал француз, но Анастасия перебила его.
— Вы богаты? У вас много душ?
— Я богат, но душа у меня одна, — улыбнулся де Брильи. — Во Франции нет рабства, мадемуазель…
— К делу, месье!
— Мой род знатен. Герцог Франзак по материнской линии, шурин моей тетки по отцовской линии. Маркиз де Ламот-Туффье…
— Не старайтесь, — перебила девушка. — Мы с царями в родстве.
— Поэтому я не решался просить вашей руки. Но сейчас, когда моя преданность… в этих грустных обстоятельствах… Я льщу себя надеждой… — де Брильи окончательно запутался. Анастасия смотрела на него задумчиво, раскачивая сережку в ухе.
— Вы возьмете меня так… бесприданную? Мать в крепости, отец в земле…
— Я спасу вас! — пылко воскликнул француз, рванулся к Анастасии и рухнул на колени.
— Не надо! — она отвела его руки. — За домом следят.
— Охранника уже нет. Ему заплатили, и он ушел в кабак.
Анастасия встала, прошлась по комнате. Оглянулась, пытливо посмотрела французу в лицо, словно пытаясь отыскать в себе хотя бы крупицу чувств к этому человеку.
— Как вас по имени, сударь мой?
— Шевалье де Брильи к вашим услугам. Но зовите меня просто Серж-Бенджамин-Луи-Жерме-Симон…
— Ну так я поеду с тобой, Сережа. И хватит, хватит… Экий ты пылкий! — она решительно присекла любовный порыв де Брильи. — Лиза! Дорожный плащ! И маменькины драгоценности!..
Саша услышал, как хлопнула входная дверь, и кубарем скатился с дерева. Лицо его было напряженным. Из дома быстро вышли три закутанные в плащи фигуры. Все трое торопливо сели в карету, бесшумно закрылась дверца. Карета тронулась. Анастасия с невольной грустью окинула взглядом залитую луной улицу. Внезапно она заметила одинокую фигуру.
— Так это не охранник? — спросила она шевалье.
— О чем ты, звезда моя? — спросил тот, не оглядываясь.
Саша бросился к карете. Кучер хлестнул по крупам лошадей. Карета рванулась вперед. Саша пытался настичь карету. Он видел бледное лицо Анастасии. Казалось, она хочет что-то сказать.
— Сударыня… что? — крикнул Саша вдогонку и бросился за каретой, но она скрылась за углом. Саша остался один.
Вечер. Писарь сидел в библиотеке навигацкой школы с огромным фолиантом в руках. Никита сидел напротив, смотрел на него выжидающе, потом вынул деньги и положил их на край стола. Писарь покосился на деньги, вздохнул, вынул из фолианта две свернутые в четверть бумаги и положил перед Никитой.
— Только мое всегдашнее расположение к вам, князь… Вот… Корсака паспорт… Белова паспорт… И еще, ваше сиятельство, предупредить хочу, — писарь понизил голос. — На Корсака вашего дело заведено. Он теперь государев преступник. Вчера Котов мне бумагу принес, велел срочно переписать. А потом и бумагу, и первоначальный листок — все забрал и велел молчать.
— Какой вздор! — разозлился Никита. — Алешка по роже Котову дал, тот теперь и куражится.
— Про битую рожу в той бумаге ни слова, а написано, что Корсак служил при Бестужевой посыльным.
Никита усмехнулся.
— Поторопился Котов. Где он?
— Нет нигде штык-юнкера нашего, — писарь опасливо покосился куда-то в угол. — Директор гневается, а может, только вид делает, что гневается, — добавил он задумчиво.
— Где та бумага, что Котов на Алешку настрочил?
— Тише, князь… Надо полагать, в его кабинете.
— Я должен попасть в этот кабинет.
— И думать забудьте, — запричитал писарь. — Дело зело секретное…
Никита положил на край стола еще монету, потом другую… наконец, выставил «бальзам Гаврилы» в черной бутылке…
Никита ключом открыл дверь, вошел в котовский кабинет, осмотрелся. Лунный свет лил через решетки окна. Он зажег свечу на столе, обследовал бумаги, нашел переписанный писарем донос и спрятал его за пазуху.
— Должен быть еще черновик… — задумчиво прошептал Никита и выдвинул ящик стола.
Черновик доноса лежал в бумагах. Никита вынул его, сложил пополам, чтобы спрятать в карман, как вдруг короткий стук в окно заставил его вздрогнуть всем телом. Он резко обернулся… Через решетку на него смотрело белое, искаженное от ужаса лицо. Это был тот самый человек, который так стремительно выбежал вчера из котовского кабинета. Казалось, он что-то пытался объяснить, но не успел и исчез так же стремительно, как появился. Никита быстро задул свечу, сунул бумагу в карман и кинулся вон из кабинета.
Двор залит лунным светом. Две темные фигуры метнулись от него к дальним кустам у пруда. Не задумываясь, Никита бросился наперерез. Кусты драли волосы, но Никита ничего не чувствовал. Он услышал шум борьбы и короткий крик.
— Сто-о-й! — заорал Никита, рука сама выхватила шпагу. — Сто-о-ой!
То, что он увидел, заставило его ужаснуться. Человек, которого он только что видел в окне, был приколот к дереву. Кинжал вошел меж лопаток по самую рукоять. Инстинктивно Никита почувствовал опасность и обернулся. Большая черная тень бросилась на него из кустов. Никита успел отвести удар шпагой и сделал ответный удар. В короткой схватке Никита понял, что перед ним опытный противник. В какой-то миг лицо его придвинулось вплотную, незнакомец злобно сузил глаза и сделал губами быстрое движение, словно плюнул: тьфу…
Зашлись в лае сторожевые собаки. Двери школьной казармы распахнулись, и на порог вылез сторож с фонарем.
— Не озоруй! — крикнул он в темноту. — А то как пальну!
Собаки бросились к ногам дерущихся, стали хватать за ноги, но узнав Никиту, перекинули всю ярость на незнакомца. Тот, ругаясь непонятно, скрылся в кустах…
Гаврила встретил Никиту упреком.
— Где шататься изволите, Никита Григорьевич? Разбойников полна Москва, а вы бродите в одиночестве.
— Гаврила… — Никита еле перевел дух, — дай что-нибудь выпить… на спирту…
— Пустырничка вот глотните… свежий настой… А то на вас лица нет.
— Квасу дай! — Никита припал к чашке, потом утер рот. — Сашка был?
— Был. Прискакал, как конь в мыле. Два слова начертал и исчез. — Гаврила отдал Никите записку.
— «Никита, друг, — прочитал тот, — я уезжаю. Анастасию опять арестовали. Встретимся у тебя в Петербурге…»
Петербург. Посреди роскошной спальни стояла лохань с горячей водой. На ковре блестели парчовые туфли. Атласный халат небрежно брошен на кресло. На каминной полке грелась полотняная простыня. Лесток протянул руку за пузырьком с травяным настоем.
— Ну что там Бестужева?
— Упирается, — секретарь протянул бумагу.
— Упирается? Какая чепуха! Давали ей прочитать показания дочери?
— Бестужева выгораживаетдочь и говорит, что та подписала все с перепугу да по молодости.
— Мать всегда остается матерью, — Лесток притворно вздохнул и вылил настой в воду.
— А мы сделаем вот что… — продолжал он, с наслаждением нежа свое тучное тело в воде. — Приведите-ка их двоих на допрос, и пусть сами разберутся.
