Алексей Балабанов - Брат, Брат-2 и другие фильмы

После того сын Господина Кровяного глаза Хаджит-Бергень пошел на промысел в темный лес. Сидит серая белка на кудрявой лесине возле дома низенькой старушки…

— С пятью коровами, — торопила его Бытерхай.

— Да… — задумался Джанга.

Открылась дверь, и Анка стала заносить с мороза постели.

— Знаешь, Бытерхай, беги спать! Ноги мои сегодня что-то разболелись. Видать, погода переменится.

Бытерхай расстроилась, но послушно поднялась и пошла помогать Анке раскладывать постель. А Джанга грустно смотрел на огонь и о чем-то то ли думал, то ли вспоминал.

— А что дальше было? — прошептала Бытерхай, прижавшись к Джанге. Они лежали под одним заячьим одеялом.

— Дальше?.. — Джанга совсем уже было заснул.

— Ну, увидел Хаджит-Бергень серую белку возле дома низенькой старушки с пятью коровами, — напомнила Бытерхай.

— Выстрелил он, а стрела попала в трубу, — не открывая глаз, пробормотал Джанга. — Влетел он в дом… Влетел, увидал эту девушку, увидал и умер.

— Умер? — испугалась Бытерхай. — Джанга, не спи! Не спи, милый… — тормошила она его.

— Потом ожил, влюбился, побежал, на лошадь прыгнул и прилетел домой. «Родители мои! — говорит. — У низенькой старушки с пятью коровами есть девушка! Возьмите эту девушку и дайте мне!» Тут отец послал людей на девяти конях, — едва бормотал Джанга. — Влетели они к низенькой старушке с пятью коровами. Увидели девушку и умерли… — Джанга заснул.

— Потом ожили и влюбились в нее, — мечтательно прошептала Бытерхай и прижалась к Джанге.

Мела метель. Одинокая юрта и маленький амбар были практически занесены снегом. Казалось, все умерло. Лишь тонкой струйкой вился дымок, но и его сразу же сдувало хлесткими порывами ветра.

Метель вбросила сквозь трубу ворох снеговой пыли, едва не затушив огонь в камельке. Сквозь щели в стенах невыносимо дуло.

— Скверно ты, Джанга, заделал щели по осени, — ворчала Кутуяхсыт. — Теперь и дров много идет, и холодно.

Они с Салбаном лежали на лавках, кутаясь в одеяла.

— Забыла ты, что язвы у меня открылись. Не смог я закончить. Да и мха не хватило… Зима ранняя была.

— Верно, забыла… Больной человек похож на вонючего пса, — проворчала Кутуяхсыт. — Холодно-то как…

— Согреть тебе воды, старуха? — предложила Анка.

— Нечего дрова жечь! — отрезала Мергень. — Ты пойдешь за ними в тайгу? Большая ты барыня чужим распоряжаться!

— Господи, что-то теперь делается на свете у людей? — простонал Салбан. — Ведь сегодня праздник, Масленица.

— А помнишь, Грегорей, как раз год тому взял ты меня от родителей. Новую юрту справил… Теплую, чистую. Соседи к нам пришли… Какой ты был веселый, крепкий, к работе охочий… А теперь мы здесь… — шептала Анка.

Грегорей молчал, впав в обычное для него состояние сонного равнодушия.

— Джанга, расскажи, как это бывает праздник? — попросила Бытерхай.

— Ходят якуты в гости. В юртах огни горят… Смеются, поют… Пахнет топленым маслом, мясом, соратом… Все одеваются в лучшие платья и едят, как на свадьбе, сколько влезет, — рассказывал Джанга.

— А не надеть ли мне сегодня платок, который ты мне подарил? — радостно спросила Бытерхай.

— Не-е, сегодня не такой большой праздник. Ты спрячь его на Пасху или на Миколу Вешнего.

Радость сбежала с ее лица, она опустила голову и, зябко ежась, пошла к камельку.

Джанга грустно посмотрел на нее, потом неожиданно встал с лавки и воскликнул:

— Эй, люди, а не устроить ли нам праздник?!

Праздник состоялся. Прокаженные сидели вокруг щедро растопленного огня, вволю ели вареную рыбу. На лицах светилась радость.

— С ума посходили! Столько зимы впереди… Ни дров, ни еды, а у них праздник! Думаете, общество пришлет? Как же!.. — ворчала Мергень, но она уже еле двигалась из-за огромного живота.

— Грех нам, прокаженным, о завтрашнем дне думать, — говорил Салбан.

— Да, Господь и нам иногда облегчение посылает, — сказала Кутуяхсыт и перекрестилась на образа.

— …Муччилла женился, — продолжала Анка. — Сын старого Сельтичана. Косой такой… Взял женщину худую, черную и дал за нее десять штук скота…

— Много дал, — значительно заметил Салбан. — Мой отец за Евмению восемь отдал.

— За кого? — не поняла Анка.

— Это меня так поп при венчании окрестил, — сказала Кутуяхсыт. — А Салбана — Тарасом!

Все дружно засмеялись.

— Вот видишь, Грегорей, — намеренно громко сказала Мергень, — а прокаженным мужикам барыш. За женщин не платят, даром пользуются…

Все как-то сразу замолчали. Смутился и Грегорей. Анка недоуменно перевела взгляд с Мергень на мужа.

— Давай ящик свой… — прошептал Джанга Бытерхай.

Она вскочила с места и бросилась в дальний угол.

— А помнишь, старуха, как я косил? — улыбался Салбан. — На нашем острове… Мой покос был самый широкий в окрестности. Соседи приходили к нам, завидовали, новости рассказывали…

В это время Бытерхай достала старый ящик, который оказался патефоном. Она быстро завела ручку и опустила головку на единственную треснутую пластинку. Раздался громкий женский голос на незнакомом языке, сопровождаемый оркестром.

Салбан вздрогнул от неожиданности и перекрестился беспалой рукой.

— Шайтан, прости Господи, — пробормотал он.

— Давайте танцевать! — радостно воскликнул Джанга, хватая Кутуяхсыт.

К ним присоединилась Бытерхай.

Странный ритм якутского танца и близко не совпадал с протяжным ритмом оперной арии, но это не мешало якутам. Вскочил и Грегорей, потянув за собой Анку. Она танцевала, но уже не было радости на ее лице.

На рассвете нечеловеческий крик разорвал тишину юрты.

Грегорей испуганно схватил Анку за руку:

— Это что такое?!

Другие тоже подняли головы.

Стоны, полные силы, перемежаемые животными криками, понеслись из угла Мергень.

— Анка, ты поди к ней! — проговорил дрожащим голосом Грегорей.

Анка поспешно оделась и принялась разжигать почти погасший за ночь огонь.

— Эй, Джанга, скорее согрей воды в котле! — торопливо сказала Анка и исчезла в темном углу.

Закричал ребенок. Стихла Мергень.

— Парень или девка? — спросил Джанга, растапливая лед. Встала Бытерхай.

— Парень! Твой, что ли? — с надеждой спросила Анка из темноты.

— Лучше, что парень, — будет работник, — сказал Джанга.

Анка обмыла новорожденного, поливая его изо рта водою.

— Анка… иди сюда! — тихо позвала Мергень. — Парень! — сказала она, когда подошла Анка. — Понеси, покажи ему. Ему теперь даже не любопытно! Не взглянет даже… Конечно, ты теперь у него молодая, свежая… Не верь ему, Анка! Никому не верь! Себе только! Одному себе человек добра желает…

Грегорей лежал и безучастно смотрел в потолок. Анка пеленала ребенка.

— …Был у меня любимый муж… Взял меня молоденькую, холеную. Уж как я его любила, работала на него, старалась… Да детей Бог не дал! Чем же я виновата?! Ведь Бог не давал… А он возненавидел меня… Нашел себе другую, а меня стал бить, голодом морить… А потом отвез сюда, откуда не возвращаются, связал и бросил… Боялся, что родственники заступятся, потребуют свой скот. — Мергень заплакала.

— Джанга! Сходи в амбар, принеси лучшую рыбу. Надо поблагодарить за новое дыхание…

— По правде, так должен бы Грегорей идти, — проворчал Джанга и вышел.

— Подержи-ка. — Анка передала ребенка Бытерхай и пошла в свой угол. Там, не глядя на мужа, она достала турсучок, в котором был припрятан кусочек масла, и растопила его на огне.

— Ух! Холод какой, — сказал, входя, Джанга. — Снег метет, чьи-то грехи заметает!

— Почтенный рыжебородый старик, Господин Огонь наш! Покровитель скота! Защитник детей наших! Прими ласковым сердцем нашу убогую чистосердечную жертву и в будущем не оставь нас милостью своей, посылай нам скот многий и пестрый, мохнатых жеребят, мальчиков тугопальцых, способных натягивать лук, и румяных девушек с молочными грудями, — молилась Анка, бросая в огонь куски жирной рыбы. Бытерхай сидела рядом, держа ребенка на коленях.

— Всю рыбу ему отдали… Всю рыбу… — жалобно проговорил Салбан, но жена быстро заткнула ему рот обернутой в тряпки рукою:

— Не греши, старик, не болтай зря!

— Зачем нам мохнатые жеребята… — не унимался старик.

— На, пей, женщина. — Анка поднесла к губам Мергень растопленное в блюдечке масло.

Та, не открывая глаз, стала жадно глотать возбуждающий ароматный напиток. Затем открыла глаза и увидела Анку.

— Уйди! — глухо сказала она и оттолкнула Анкину руку.

Анка взяла у Бытерхай младенца и села на лавку у окна. По щеке потекла слеза.

Горел огонь. Бытерхай забралась под одеяло, где уже лежал Джанга.