Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов
– Ты, конечно же, в курсе, что в твою комнату прокралась лиса?
– Это моя подруга Алиса.
– Приве-е-е-етик, значит, Алиса. Не возражаешь, если я присоединюсь к вам?
– На самом деле мы тут хотели типа немного об учебе поговорить…
– Ну ладно, Брай, намек понял. Просто проведи ее мимо моей комнаты на обратном пути, чтобы я мог на нее посмотреть, ладно? Может, ты захочешь что-нибудь сделать с этим? – И он показывает на уголок моего рта, где остались две полоски зубной пасты. – Bonne chance, топ ami…– говорит он и направляется к двери. – Ах да, тебе кто-то звонил. Спенсер, что ли? Просил ему перезвонить.
Я делаю кофе, беру кружки, ворую у Маркуса два печенья и направляюсь в спальню.
Алиса полулежит на моем футоне, лениво листая «Коммунистический манифест», поэтому я ставлю кофе перед ней, убираю залапанный жирными руками стакан воды и старые, с налетом кружки подальше от кровати и мысленно фотографирую голову Алисы на моей подушке.
– Брайан, почему рама твоей кровати стоит за шкафом?
– Захотел сделать из кровати что-то типа футона.
– Ага. Футон. Отлично. – Она смотрит на открытки и фотки, прикрепленные пластилином к стене у кровати. – Это твой папа?
– Угу.
Она отдирает фотку от стены и внимательно рассматривает ее:
– Он очень красивый.
Я снимаю свою спецовку и вешаю ее на дверцу шкафа:
– Да, был.
Она всматривается в мое лицо, пытаясь понять, почему красота не передалась следующему поколению, затем с нахмуренными бровями одаряет меня своей коронной улыбкой:
– Ты не хочешь переодеться?
Я смотрю на свитер, который вполне оправдывает свое название [69]– под мышками темные маслянисто-влажные пятна пота, и пахнет он мокрой псиной. Однако я застываю в нерешительности и робко бормочу:
– Да нет, мне и так нормально.
– Давай не стесняйся. Обещаю, я не буду гладить себя, пока ты будешь переодеваться.
И в этой пикантной, пронизанной эротизмом атмосфере, которую создала последняя фраза Алисы, я поворачиваюсь к ней спиной и срываю с себя свитер и майку.
– Так для чего тебе гантели, громила?
– Да вот, знаешь ли, решить заняться своим здоровьем…
– Иметь мускулы и хорошее здоровье – это не одно и то же. У моего последнего приятеля было самое восхитительное тело на свете, а он с трудом мог пройти двести ярдов…
– Это тот, у которого был огромный член?
– Брайан! Кто тебе рассказал?!
– Разве не ты говорила?
– Я? Ах да, и правда. Это был он. В любом случае, у него было прекрасное тело.
– Ты так думаешь? – спрашиваю я, прикрываясь джемпером, словно застенчивая невеста.
– Да, он был таким подтянутым и угловатым – очень похож на Эгона Шиле [70].
Я поворачиваюсь к Алисе спиной, натягиваю чистый джемпер через голову и решаю, что пора сменить тему разговора.
– Как провела оставшуюся часть рождественских каникул?
– Ну, в общем-то нормально. Да, спасибо, что приезжал в гости.
– Спасибо, что пригласила. Ты без проблем избавилась от мяса?
– Все прошло классно. Мингус и Колтрейн говорят тебе спасибо.
– Бабушка себя нормально чувствует?
– Что? Ах да… Да, с ней все в порядке. – Алиса приклеивает папину фотографию обратно на стену и, стараясь не смотреть на меня, говорит: – Как-то все немного… чудно́ получилось, правда?
– Ты хочешь сказать, что я вел себя чудно́. Наверное, это из-за того, что перестал быть девственником по отношению к наркотикам.
– Но дело было не только в этом. Ты вел себя… странно, словно хотел что-то доказать.
– Извини, иногда я начинаю волноваться. Особенно рядом с богатеями…
– Пожалуйста, – прерывает она меня.
– Что?
– Пожалуйста, не начинай парить меня по новой, Брайан. «Богатеи» – что за нелепое слово. Что это вообще значит – «богатеи»? Это все у тебя в голове и не значит абсолютно ничего. Господи, как я ненавижу все эти навязчивые мысли о классе, особенно здесь, в этом месте, где нельзя «привет» никому сказать, чтобы тебе не продемонстрировали, как ты далека от пролетариата, и не рассказали про папу – рахитичного одноглазого трубочиста, и про то, что до сих пор всей семье приходится ходить в сортир на улице, и что никто из них ни разу не летал на самолете, и тому подобное подозрительное дерьмо. Большинство из этих историй – все равно враки, и я постоянно думаю: «Зачем ты мне это рассказываешь?» Мне что, полагается считать себя виновной? Думаешь, это моя вина, что ли? Или тебе просто приятно чувствовать, что ты перестаешь играть предназначенную тебе социальную роль или типа того? Я хочу сказать, что это вообще значит – все это дерьмо собачье? Люди есть люди, если ты спросишь меня об этом, и все их взлеты и падения обусловлены их талантами и заслугами, их собственными трудами, и обвинять их в том, что у них канапе вместо дивана или что у них чай, а не обед, – это всего лишь предлог, просто слезливая жалость к себе и вульгарное мышление…
Концерт Баха, сопровождающий ее речь, достигает крещендо, поэтому я говорю:
– А сейчас – прямое включение с ежегодного съезда партии тори!
– Пошел ты в жопу, Брайан! Это нечестно, это совсем нечестно. Я не делаю выводов о людях на основании их происхождения и ожидаю, что люди будут отвечать мне той же любезностью. – Она приподнимается на футоне и потрясает перстом в воздухе. – И как бы то ни было, это даже не мои деньги, это деньги моих родителей, и это не тот случай, когда состояние было сколочено на разворовывании пособий по безработице или эксплуатации угнетенных рабочих в Йоханнесбурге, – ничего подобного, они пахали, блин, и тяжело, блин, пока не заработали то, что у них есть сегодня…
– Но не они же все это заработали, правда?
– Ты о чем? – возмущается Алиса.
– Я просто хочу сказать, что они многое получили в наследство, от своих родителей…
– И?..
– Ну, это же… привилегия, не так ли?
– И что, ты думаешь, что люди должны уносить свои деньги за собой в могилу, как в Древнем Египте? Я-то думала, что передать деньги своим потомкам, использовать их для помощи своим родственникам, чтобы они могли купить себе безопасность и свободу, – это единственный по-настоящему правильный способ распорядиться деньгами…
– Конечно, это так, но я просто говорю, что это привилегия.
– Бесспорно, это привилегия, и они рассматривают ее как таковую, и они платят до хрена налогов, и они прикладывают все усилия, чтобы хоть что-то получить взамен. Но если ты спросишь меня о снобизме, то я скажу тебе, что нет сноба хуже сноба-извращенца, и если это не согласуется с какой-нибудь общепринятой, одобренной студентами системой социалистического мышления, тогда извини, это мои искренние мысли. Потому что я, блин, уже устала от людей, которые пытаются выдать старую как мир зависть за некий вид добродетели. – Дрожащий голос Алисы замолкает, и она, раскрасневшаяся, отпивает кофе из кружки. – Ну конечно, я имела в виду необязательно тебя.
– Конечно же нет. – И я тоже делаю глоток кофе, который кажется особенно горьким из-за зубной пасты, и мы молча слушаем «Бранденбургский концерт».
– Это, случайно, не тема из «Парада раритетных автомобилей»?
– Да, она. Только на обложке альбома написано другое.
Алиса улыбается и плюхается обратно на футон:
– Извини, я просто выпустила пар.
– Да нет, все в порядке. Я с тобой даже согласен. Отчасти, – говорю я, но перед глазами у меня стоят Мингус и Колтрейн, которые едят макароны из тарелки.
– Значит, мы друзья, правда? Брайан, посмотри на меня. Мы друзья, да?
– Да, конечно, мы друзья.
– Даже несмотря на то, что я королева Шеба, а ты замурзанный трубочист?
– Конечно.
– Значит, мы можем забыть обо всем этом? Просто забыть и двигаться дальше?
– Забыть что?
– Да все то, что мы друг другу только что… А, я поняла. Значит, все забыто.
– Забыто.
– Хорошо, – говорит она. – Хорошо.
– А ты… не хочешь сходить сегодня в кино или еще куда-нибудь?
– Не могу – сегодня у меня прослушивание.
– Здорово! А что за пьеса?
– «Гедда Габлер» Генрика Ибсена.
– И какая роль?
– Эпонимическая Гедда.
– Ты будешь прекрасной Геддой.
– Спасибо. Я так надеюсь. И все же я сомневаюсь, пройду ли. Там все захватил третий курс. Мне еще повезет, если меня возьмут… – Она переключается на акцент кокни: – Этой чертовой служанкой Бертой…
– Но ты ведь придешь на тренировку нашей команды сегодня вечером?
– А она сегодня?
– Да, первая в этом семестре!
– О боже, а что, и мне туда надо?
– Патрик очень строг в этом отношении. Он специально попросил меня напомнить тебе, чтобы ты обязательно пришла, иначе ты выбываешь из команды, так и сказал.
Естественно, ничего подобного он не говорил, но все же.
