Семен Цвигун - Возмездие

Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.

— Не тратьте времени на угрозы, Шмидт, — бросил он по-немецки.

— Я вас понял, господин штандартенфюрер.

Зима. Лес. По дороге на мотоцикле едет офицер немецкой армии в форме обер-лейтенанта. Перед сваленным деревом он остановился и осторожно подошел к нему.

Треск сломанной ветки прозвучал за его спиной, как выстрел.

Повернувшись, он увидел направленный на него немецкий автомат и услышал окрик:

— Хенде хох!

Мгновение… ударом ноги он выбил автомат из чьих-то рук, но кто-то сзади крепко схватил его за шею, пытаясь согнуть голову…

Он перекинул через себя этого человека, по сам, не удержавшись, упал. На него набросилось несколько человек. Лежа на земле, он пытался еще вырваться, но руки уже были загнуты за спину, а запястья — стянуты жестким, врезавшимся в тело ремнем.

— Ух, гад фашистский! — ругался матрос Сашка, держась за руку.

— Ишь, гусь какой…

Обер-лейтенант только дернулся.

Лукьянов подтолкнул его дулом в спину.

— Иди, гад, иди!

На рассвете часовой разбудил майора Млынского и доложил:

— Там Полищук и Лукьянов «языка» привели.

— Впусти, — сказал Млынский.

Проснулся спавший рядом Алиев.

…В избу входят Сашка и Лукьянов, очень уставшие. Обер-лейтенант, посиневший от холода, в разорванной шинели, прислонился к косяку двери. Сашка кладет на стол документы и оружие пленного.

— Товарищ майор, в лесу поймали.

Лукьянов. Офицер.

Млынский подошел к обер-лейтенанту. Посмотрел на него и сказал солдатам:

— Ну спасибо, ребята. Молодцы.

Алиев раскрыл свой планшет.

— Фамилия, имя, звание?

Обер-лейтенант внимательно посмотрел на Млынского и ответил по-русски:

— Прикажите развязать мне руки!

— Развяжите!

Офицер подошел к скамейке, тяжело опустился на нее и сказал:

— Нам нужно поговорить наедине.

Млынский взглянул на Алиева, посмотрел на офицера. Алиев молча кивнул и вышел из избы. Удивленные Сашка и Лукьянов — следом.

Млынский молча смотрит на обер-лейтенанта.

— Вы майор Млынский? — спросил офицер.

— Предположим, — ответил Млынский.

— В Москве безоблачное небо!..

— Что вы сказали? — спросил майор.

— В Москве безоблачное небо!.. — четко повторил офицер.

— Капитан Афанасьев!.. В Берлине скоро будет пасмурно!.. — ответил Млынский. — Мы ж вас повсюду разыскиваем!

Афанасьев молча подошел к печке, взял чайник, налил себе кипятку. Небольшими частыми глотками начал пить. Медленно снял шинель, фуражку и присел к столу.

— Мне нужно связаться с Центром.

Млынский достал кусок сала, хлеб и бутылку с оставшейся на дне водкой.

— Нате, выпейте, согреетесь.

Афанасьев налил себе, залпом выпил, закусил кусочком сала. Закурив сигарету, прислонился к теплой печке.

— Случилась беда, товарищ майор!.. Мой радист и рация погибли… Связи с фронтом нет. Явок в городе у меня тоже нет. Ну а сам я в плену у вас. — И грустно улыбнулся.

— Что же произошло?

— Не знаю, — устало сказал Афанасьев. — Засекли пеленгаторы или выдал кто… пока не знаю.

— А явки? Что с ними?

— На всех — сигнал опасности. Одна уничтожена. Надо срочно связаться с Центром.

— Егорычев! — крикнул майор.

Вошел часовой.

— Вакуленчука быстро ко мне!

— Есть! — Часовой ушел.

— Не вышел на встречу и мой запасной связной, служивший в полиции, — продолжал Афанасьев. — Кстати, вы получили наше предупреждение о гестаповских агентах в отряде?

— Да, спасибо, но еще до вашего сообщения к нам в отряд пришел с повинной полицай Охрим Шмиль. Правда, он ничего не сказал об остальных заброшенных к нам гестапо.

— Темнил?

— Похоже, не знает. Ну, на всякий случай мы ведем наблюдение за всеми пришедшими к нам в отряд. Что-то недоговаривает этот Шмиль, а что — понять не могу.

— Надо бы с ним побеседовать… Может, удастся узнать что-нибудь о моем пропавшем связном.

— А вы его знаете?

— Только словесный портрет.

Входит Вакуленчук.

— Разрешите?

— Да, мичман. Охрима Шмиля ко мне и предупреди Наташу, чтоб готовила рацию, срочно.

— Есть! — ответил мичман, удивленно покосившись на «обер-лейтенанта».

— Он далеко? — опросил Афанасьев.

— Да нет, здесь рядом. — Вакуленчук вышел.

Млынский протянул Афанасьеву телогрейку.

— Возьмите пока…

— Благодарю вас, — сказал Афанасьев. Взял телогрейку, поднялся, услышав, как хлопнула дверь в сенях. — Я оттуда, из-за занавески, погляжу на этого типа.

Едва Афанасьев скрылся за занавеской, как Вакуленчук привел заспанного Охрима.

— Разрешите?

— Расскажите, Шмиль, о всех сотрудниках полиции, которые служат в городе, — сказал майор.

— О тех, которых знаю?

— Ну разумеется.

— Я служил в караульном взводе… Иногда мы обслуживали комендатуру и гестапо.

Млынский. Так, по порядку. О полицаях вашего взвода. Как они выглядят. Поподробнее.

Шмиль. Ну, нас было человек двадцать пять, и…

Из-за занавески неожиданно выходит Афанасьев. Шмиль, мельком взглянув на него, отворачивается.

— Скажите, Шмиль, — спрашивает Афанасьев, — где вы бывали каждый вторник между часом и двумя?

Млынский удивленно посмотрел на Афанасьева. А Шмиль, подумав, спокойно произнес:

— На Центральной улице, в галантерейной лавке, над дверями которой висит подкова.

— Зачем?

— Ко мне должен был подойти человек с вопросом…

— У вас нет зажигалки? — сказал Афанасьев.

— Зажигалки нет, есть спички довоенного производства.

— Ну здравствуй, — улыбнулся в ответ Афанасьев и повернулся к Млынскому. — Вот, товарищ майор, прошу любить и жаловать: мой пропавший связной. Да, не думал я вас здесь встретить…

— Так получилось, — сказал Охрим и добавил, обращаясь к Млынскому: — Простите, что все не мог вам сказать, товарищ майор.

— Понятно, товарищ Шмиль, — кивнул майор и протянул ему руку. — Ну, давайте мозговать, как быть дальше.

Афанасьев. Мне нужно все время быть в городе.

Млынский. Тогда вам потребуется постоянная связь.

Афанасьев. И явка тоже.

— Я просил меня отпустить, — сказал Охрим, — но мне отказали.

Афанасьев. Вам нельзя появляться в городе, не выполнив задания гестапо. Ну, связь мы наладим.

Млынский, помолчав, сказал:

— А что касается явки, то у меня есть на примете один человек в городе — отец Павел. Можно держать связь через него.

Афанасьев, взглянув на майора, усмехнулся.

— Чему вы улыбаетесь, капитан?

— Да так… давно я к этому попу приглядываюсь…

Оба рассмеялись.

Штаб генерала Ермолаева. В кабинете — Ермолаев и член Военного совета фронта Садовников.

— Фашисты заканчивают сосредоточение своих сил, — говорит Ермолаев. — И в ближайшие дни можно ожидать наступления.

— Какие дивизии у них на главном направлении удара? — спрашивает Садовников.

— 2-я, 12-я и танковая «Рейх».

— Это точные сведения?

— Да, получены из разных источников и подтверждены капитаном Афанасьевым.

— Они ничего не сняли для укрепления своих тылов? Вы докладывали, что отряд майора Млынского активна действует на коммуникациях противника.

— Фон Хорн — старая лиса. Он не снял с фронта ни одного солдата.

— Что будем делать, Сергей Павлович?

Ермолаев подходит к большой оперативной карте, занимающей всю стену кабинета. Молча рассматривает ее. К карте подошел и Садовников.

— Они могут прорвать нашу оборону, — замечает Ермолаев. — У нас здесь, — доказывает на карту, — только

три дивизии, измотанные в боях, и по численности фактически полки… и артучилище…

Садовников, не отрывая глаз от карты, спрашивает:

— Что у нас в резерве?

— Две танковые бригады и дивизия Казакова.

— А что если, не дожидаясь наступления противника, опередить его нанесением контрудара… — размышляет Садовников.

— Чем?

— Ввести резервы.

— Ну, если фон Хорн перебросит с другого участка свежие силы, тогда нам будет тяжело.

Садовников смотрит на карту.

— Откуда он может снять свои части?

— Допустим, с левого фланга…

— Это 18-я танковая.

— Совершенно верно.

Немного подумав, Садовников предлагает:

— А что если сосед справа поможет ударить вместе с вами?

— Хорошо бы.

Член Военного совета продолжает рассуждать:

— Значит, мы с вами должны подумать, каким образом мы можем воспрепятствовать переброске частей противника.

Поддерживая эту мысль Садовникова, Ермолаев замечает: