Николай Атаров - Коротко лето в горах

Она замолчала, и Летягин молча продолжал работать.

— Иван Егорыч, мне нужно выяснить наши отношения, — сказала Галя.

— В тайге медведи долго живут, потому что отношений не выясняют.

Галю нисколько не смутил этот ответ. Битва только начиналась, и она должна была ее выиграть. Усевшись на ящике, Галя принялась атаковать Ивана Егорыча:

— А ведь прав дядя Рика: памятника вам не поставят.

— Даже вам могут поставить.

— Хочу задать вопрос. Сколько лет вы проектируете эту дорогу?

— Начальству не полагается задавать вопросов. Двенадцать лет.

— Не надоело? Притерпелись, что ли?

— Странный разговор во втором часу ночи.

— Нет, не странный! Вы когда-нибудь отдыхали? Ну, хотя бы на Кавказе?

— Черта ль в нем… Там надо деньги платить за то, что по горам лазишь. А здесь тебе еще платят… Это дядя Рика посоветовал вам спровадить меня в отпуск?

— «Юпитер сердится». У вас много общего с Юпитером.

— Поразительное сходство, — сказал Летягин, покосившись в зеркальце.

— Нет, не с античным богом Юпитером, а с планетой. Она делает полный оборот вокруг Солнца как раз за двенадцать земных лет. Так что пока вы тут двенадцать лет подряжали проводников, искали корма для лошадей, шли вьючными тропами, летали на вертолете…

— Ссорился с избалованными девчонками….

— Да, ругались неприлично… Пока вы все это делали, Юпитер успел только раз обежать вокруг Солнца. У него круг замкнулся. И у вас тоже.

— Это в смысле служебной карьеры? Ну и что же? Хорошо это или плохо меня характеризует?

Галя промолчала.

— Осуждаете? — улыбаясь, спросил Летягин.

— Нет! Просто приглядываюсь к вам… Только не думайте, что вы меня воспитаете!

Летягин взглянул на Галю. Их взгляды встретились.

— Идите спать, — сказал он спокойно.

— До чего любезно. Вы тут просто одичали без женщин.

— Нет, Галя, тут когда-то была женщина… — помолчав, сказал Летягин.

Послышался тонко-щемящий взлет песни — это взахлеб пела стряпуха.

Летягин подтолкнул Галю к выходу:

— Идите спать.

Галя подошла к своей палатке, остановилась, обхватив руками плечи. Спать не хотелось. Улыбнулась и решительно вошла в палатку.

В палатке спал Дорджа.

Галя раскрыла свой спальный мешок, но легла поверх него.

Дорджа проснулся, спросил!

— Это ты, Галочка?

— У Ивана Егорыча задержалась. Ты спи, Дорджушка.

— Я сплю. Крепко сплю… Ты будешь работать в поселке?

Галя отрицательно покачала головой.

— А ты знаешь, почему сошла лавина? — вдруг вскочив, крикнул Дорджа. — Они же лес вырубили! Там, в горах… Я сам видел!

Глубокой ночью Галя тихо вылезла из спального мешка и вышла.

У коновязей, облокотясь на жердь, стоял Иван Егорыч. Справа и слева от него сверкали бессонными глазами добрые конские морды. Вдали белели снеговые горы.

Было слышно, как поет стряпуха.

— Не спится? — спросил Летягин.

— И вам тоже?

— Я здесь живу, потому что люблю эти горы, с коротким летом и долгой зимой, — как бы отвечая самому себе, сказал Летягин. — Чертежные столы, заваленные брусникой. Чай с дымком. Ну, что еще? Люблю лошадиные хвосты и гривы расчесывать — в компании, конечно. И когда конюх запьет на неделю… Так, за всем этим делом, и будущую дорогу успел полюбить. А любил бы я Большой театр, «Лебединое озеро» — черта лысого! — я тогда бы, разумеется, жил в столице, как ваш отец. Так что Юпитер с его орбитой вы припутали ни к селу ни к городу… Кстати, а спутник есть у Юпитера? Ну, вроде Луны?

— Целых пять! — с торжеством сказала Галя.

— Ну, это не для меня. Это для Бимбирекова.

Он бросил недокуренную папиросу и ушел.

Галя увидела, как он изнутри закрывает полог палатки.

23

Утром на дворе базы Летягин седлал Чубчика. Вышел Бимбиреков с полотенцем. Невдалеке у ручья умывалась Галя.

— Значит, оставляешь практикантов? — спросил Бимбиреков.

— Оставим, — покладисто ответил Летягин, поглядывая на Галю.

— Дорджа вчера здорово сбежал на лыжах — час пятнадцать минут.

— Я тоже думал… — сказал Летягин. — Что, если их обоих приспособить? Ведь наступят дни, когда не полетишь. И там в тумане не сядешь.

— Что вы на меня смотрите? — спросила Галя, утираясь полотенцем.

— Приглядываемся, — откликнулся Летягин. — С виду вы легкая.

— Спортивная девушка. Сколько вы весите? — спросил Бимбиреков.

По-своему понимая смысл вопроса, Галя приготовилась дать отпор.

— Шестьдесят два килограмма. Ширина талии — пятьдесят восемь. В бедрах — девяносто шесть. Что еще?.. — И, чтобы окончательно унизить Ивана Егорыча, она ледяным тоном добавила: — Мой папа правильно говорит — в домашней обстановке люди не так-то просто узнаются, а на работе сразу видно, кто чего стоит…

Летягин внимательно все это выслушал, стегнул Чубчика и отъехал, не сказав ни слова.

24

Летягин вышел из домика почты, Бимбиреков — из парикмахерской, что напротив. Освеженный, припудренный, он старательно отряхивал с воротника и шеи остатки волос.

— Что, отправил? Слов на двести? Ну, тогда зайдем перекусим, — сказал Бимбиреков.

В харчевне было шумно и весело. Дымно. И лилось пиво.

— Нынче плохой мед, — жаловалась геологам подсевшая к их столу старуха. — Весной акация померзла, а нынче ливень прошел, весь цвет обмыло.

За столом, уставленным пивом, двое охотников продолжали длинный разговор.

— …а с виду серенький, неприметный…

— Я вот приметный с виду? — могучим басом спрашивал рыжий детина, выпрямляясь, чтобы все могли им полюбоваться. — Приметный? А в руки ружья не возьму — не надобно! А жена у меня, Серафима, — он показал пальцем в сторону буфетной стойки, — неприметная, серенькая, однако на медведя с рогатиной ходит.

У прилавка, куда показал пальцем охотник, его жена покупала бруснику.

— На кого же Летягин ходит? — спросил дискантом другой охотник.

— На самого Калинушкина!

За соседними столами засмеялись.

— Летягин прижал малость Калинушкина, — продолжал бас, — береги, мол, сосновый бор, не ты его посадил, не тебе и рубить. Вот и нехорош, вот и невзлюбили.

— Говорят, засудят его лет на пять.

У крыльца харчевни стояла лошадь охотника. К крупу, за седлом, приторочена убитая горная коза. Жалко свесилась ее красивая головка.

Летягин уже взбежал на крыльцо и вдруг остановился, как будто узнал ту самую козочку, что заметил в горах. И молча вошел за Бимбирековым в шумный зал.

В особом уголке, отведенном для инженеров, сидел Спиридонов с перевязанным горлом. Летягин и Бимбиреков подсели к нему, заказали ужин.

Вошла женщина с усталым лицом, лет тридцати. В руках хозяйственная сумка и портфель. Стала толковать с буфетчицей о той же свежей бруснике, которая в корзине на прилавке.

Увидев женщину, Бимбиреков метнулся к стойке.

— Здравствуй, Вера. Я тебя во сне видел.

— Не чувствуется.

— Что ты сердишься?

— Редко стали видеться.

— Такое событие, на час не вырвешься.

— Варенье хочу сварить… Килограмма два, пожалуй, — сказала Вера буфетчице.

Бимбиреков решительно поставил ее сумку на прилавок и высыпал в нее из корзины всю бруснику. Что просыпалось, принялся собирать горстями. Вера невольно улыбнулась. Буфетчице тоже понравилась широта натуры этого человека. Бросив на прилавок десятку и не дожидаясь сдачи, Бимбиреков увел Веру с ее тяжелой сумкой к столу.

— Вы знакомы, Иван Егорыч? Это Вера Сергеевна, из тоннельного отряда. Садись, Вера!

За обедом разговор вели только Летягин и Спиридонов, Бимбиреков почти не принимал в нем участия, поглощенный молчаливым дуэтом с Верой.

— Глупо, конечно, — говорил Летягин, — что я нашей стряпухе — поп, что ли? Кормит она хорошо, все довольны ее стряпней. Ну, а пьет — значит, есть причина… Я ее вызвал к себе, говорю: «Что же вы пьете не в праздники… Руки у вас золотые, Прасковья Саввишна, а пьете…» А она посмотрела на меня: «Все вы, — говорит, — до рук тянетесь, а до души…»

— Это ваша Леди Гамильтон? — спросила Вера.

Летягин как будто не расслышал.

— Все пользы добиваются. Век возвышения пользы, — продолжал он, — то, что можно измерить в порциях обедов, в тоннаже грузов, в «кубиках» вынутой породы — только это имеет цену. Только к рукам тянемся… — Он перевернул бумажку, лежавшую на столе, и начертил контур реки, косогор с лавиной и левый берег с сосновым бором. — Вот этот сосновый бор. При Петре Первом сажали. Говорят, все мачты русского парусного флота из этого бора.

— Я там был. Видел, — сказал Спиридонов.

— Сосновый бор, говоришь? — спросил Бимбиреков. Он снова перевернул бумагу с планом — на ее обороте значился вызов прокуратуры. «Вторично» было подчеркнуто дважды.