Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

«Сверхусилие» Цветкова каждый божий день направлено в одну точку: сосредоточиться и освободиться от себя, отключить посюсторонние рецепторы, застигнуть мир без себя:

чужая повесть из чужого днясама успела или ты дождалсявесь эпизод где не было менякак будто умер или не рождался

Такое видение мирских и небесных тел и дел проходит мимо одической развилки, заданной некогда Горацием в «Памятнике». Энергическое «Нет, весь я не умру…» слишком долго противополагалось мучительному «Допустим, как поэт я не умру, Зато как человек я умираю…» (Г. Иванов). Цветков отключен как от вдохновляющей уверенности в духовной силе поэтического глагола, так и от кризисной, самоубийственной убежденности в смертности и конечности поэта и бытия.

По Цветкову, долг подлинного поэта – не верить пластичности вещей и достоверности прекрасного (ужасного), гармоничного (уродливого) мира. Поскольку в мире поселена смерть, поэт должен всегда смотреть куда-то в сторону, следя за безглазым и красноречивым взглядом Кoры:

я рос внутри троянского коняиграл в войну ходил к соседям в гостихотя впотьмах сдирали кожу гвоздии плотники сновали гомонямы даже выпив пели иногдавполгорла за столом в натекшем воскегде сквозь неплотно пригнанные доскизаглядывала редкая звездатам в небесах она жила однавнизу была холодная война

Хорошо, и что же готов поведать себе и своему читателю поэт, постоянно пребывающий где-то на грани здешнего мира, почти уже умерший при жизни, а вернее, видящий себя никогда не родившимся, чающий застигнуть «мир без себя»? О чем он может рассказать? Что Бога (точнее, бога) – нет, по крайней мере не видать, поскольку в нашей жизни, совсем как в «Капитанской дочке», – «сделалась метель, все исчезло», «все было мрак и вихорь»?

Но за последние полтораста лет уж сколько раз твердили миру, что кумиры повержены, что небеса пусты, а мир осиротел без всесильного надзора! В позиции Цветкова не было бы ничего нового, если бы не ее метафизически застывшая нейтральность. Ни ницшеанского упоения пустотой, ложащейся под ноги сильным, ни вселенской тоски по исчезнувшему трансцендентному, ни экзистенциального упорства жить по идеалам в отсутствие их небесного обоснования. Ни, наконец, вселенского тоскливого мужества в «гудящем и осиротевшем мире» (Бродский).

У Цветкова акт творения, подсмотренный тамошним двойником поэта, подобен загрузке компьютерной матрицы; отсюда и нейтральность, и приглушенность любой эмоции:

вдруг пахнуло припоем сверкнуло в приборном окнев унисон заревели отвертки и вывели братая узнал по глазам и такая же в нем как во мнематеринская плата

…В конце восьмидесятых я был увлечен повестью Станислава Лема «Маска», где речь шла о машине-убийце, запрограммированной на убийство оппозиционного мудреца. Машину замаскировали под прекрасную юную женщину, которая должна была сначала влюбить в себя приговоренного к смерти человека, а затем казнить его в облике любимой. Обе программы приходят в противоречие, механическая гильотина одновременно чувствует себя роковой влюбленной. Но это все происходит потом, а вот в момент сотворения «Маски» все выглядит иначе – первые строки повести Лема я до сих пор твержу без запинки и в переводе, и в оригинале: «Вначале была тьма, и холодное пламя, и протяжный гул; и многочленистые, обвитые длинными шнурами искр, дочерна опаленные крючья передавали меня все дальше…»

Мир не осиротел в отсутствие Бога, он переполнен смыслами, как коробочка мобильного телефона – никому не нужными и даже неведомыми функциями. От нашего способа общения, способа письма зависит очень многое, если не все:

вот на линованном листе письмотеперь таких не пишут сразу в аськуи в скайп с ушами шасть и ну трещатьа тут листок буквально из бумагиего с проклятием или мольбойбывало сунешь в щель и долго ждешьпрощения или разрыва в кровь…

Загрузочная матрица может (могла?) оказаться в любых руках: всеблагого творца, злодея, шутника, профана; могла, наконец, сработать сама собой… Настройки сбиты, пророки легко замещаются невеждами, а зерна – плевелами:

в пустыне я скитался как бревномесил песок без жребия и шансаразверзнув вещий зев но все равнона мой язык никто не покушалсяя жил бомжом а был в душе боянвполне владея техникой и темоймне голос свыше был вставай болвани что-нибудь давай скорее делай…

Не знаю, входят ли в круг чтения Цветкова Пауль Тиллих или Дитрих Бонхеффер, однако в стихах его зримо присутствует суровая подкладка новой протестантской теологии, зиждущейся на парадоксальной аксиоме: представление о божестве в современном мире может исходить только из обезбоженности этого мира, его отдаленности и отделенности от предвечных смыслов. Какие уж тут нерукотворные памятники – современные друзья степей, калмыки и тунгусы, и пальцем не пошевелят, чтобы выполоть сорняки, которыми на глазах зарастают тропы к усыпальницам поэтов.

свезите меня бедногоза реченьку вон тус рублем андрея белогоприпрятанным во рту…………………..……………..лежи где табель пробилиобратно не пораналево лягут нобелинаправо букера

Можно не помнить, что лауреату премии Андрея Белого вручаются рубль, яблоко и бутылка водки, – главное состоит в том, что никакие почести не способны подчеркнуть значение современного стихотворца, его право на «вакансию поэта». А что же сам Алексей Цветков? Я еще не упомянул о самом важном, хотя и очевидном факте. Алексей Цветков объявился в русской поэзии вторично, после полуторадесятилетнего перерыва, отделившего середину девяностых от почти уже легендарной поры, когда соратниками Цветкова по группе «Московское время» были Б. Кенжеев, А. Сопровский, С. Гандлевский… Новое пришествие Цветкова в русскую поэзию, а вернее говоря – долгий период молчания – подчеркивает его особую позицию в нынешнем поэтическом строю. Поэты «Московского времени» когда-то потратили много усилий, чтобы воскресить ориентированную на русский акмеизм «прекрасную ясность» и пластичность стиха, избежать тотальной иронии и концептуалистской отстраненности. Гандлевский и Кенжеев mutatis mutandis придерживаются тех же стилистических ориентиров. Дважды рожденный поэт Алексей Цветков ныне пришел к читателю совершенно обновленным. Его новый синтаксис, лишенный пунктуации, словно бы разбирает акмеистический пазл, разлагает вещи сразу на атомы, чтобы затем создать новые молекулы, новую, сновидчески нейтральную реальность, плотно входящую в нашу привычную ежедневность. Отсутствие знаков препинания и прописных литер не ведет к верлибру: чем свободнее логические конструкции, тем жестче ритмические схемы, скрепленные регулярной рифмой. Эти новые связность и четкость, проступающие сквозь разрушенные тяжесть и нежность «прошлой» реальности, ярче всего, по-моему, запечатлены в стихотворении Алексея Цветкова «пустяки но память лишняя…»:

вместо бродского и приговавьется в космосе змеявек любимая без выборанаша страшная земля

Стихи // Кулиса НГ. 2001, 15 июня.

Дивно молвить. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 280 с.

странник у стрелки ручья… // Знамя. 2004. № 10.

Стихи 2004 года // Освобожденный Улисс: Современная русская поэзия за пределами России / Сост. Д. Кузьмин. М.: НЛО, 2004. С. 950–952.

Бестиарий. Екатеринбург: Евдокия, 2004.

Три стихотворения // Октябрь. 2005. № 1.

Стихи // Знамя. 2005. № 8.

Стихотворения // Новый берег. 2005. № 10.

Стихи // Знамя. 2006. № 1.

Семь стихотворений // Октябрь. 2006. № 1.

По всем Камерунам мира // Интерпоэзия. 2006. № 4.

Четыре стихотворения // Новый мир. 2006. № 4.

Стихи // Звезда. 2006. № 5.

Записки аэронавта // Знамя. 2006. № 6.

Стихи // Воздух. 2006. № 3.

Стихи // Зеркало. 2006. № 27–28.

Шекспир отдыхает: Стихотворения 2004–2005. СПб.: Пушкинский фонд, 2006. 86 с.

Латынь // Знамя. 2007. № 1.

Стихи // Звезда. 2007. № 2.

Новые стихи // Октябрь. 2007. № 2.

Конституция птиц // Крещатик. 2007. № 3.

Имена любви // Знамя. 2007. № 5.

Последняя лампа // Октябрь. 2007. № 11.

Стихотворения // Новый берег. 2007. № 16.

до свиданья добрый клоун… // НЛО. 2007. № 87.

Имена любви. М.: Новое издательство, 2007. 148 с.

Эдем и другое. М.: ОГИ, 2007. 288 с.

Новое: Стихи // Знамя. 2008. № 1.

День благодарения // Интерпоэзия. 2008. № 1.

Тот никто который никогда // Октябрь. 2008. № 1.

Стихи // Звезда. 2008. № 2.

Новые стихи 2008 // Интерпоэзия. 2008. № 4.

8: Стихи // Знамя. 2008. № 8.

Ровный ветер: Стихи 2007 года. М.: Новое издательство, 2008. 136 с.