Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
При сопоставлении стихотворения Йейтса с «La Belle Dame Sans Merci» Китса и балладой «Дорога в Вальсингам» выявляется их общая композиция. Они начинаются с разгрома, разлуки, когда все безвозвратно утрачено: «Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален, бледен, одинок?» – «Ты не встречал ли по пути любимую мою?» – «Ты все мои труды в сырой песок втоптал…» Продолжаются ретроспективным рассказом о превратности судьбы и тщетности усилий. И заканчиваются печалью (Ките) или присягой в верности утраченной любви: «Ведь я тебя любил» (Йейтс) – «Но настоящая любовь – неугасимый свет» (анонимная баллада).
Возлюбленная, Даймон, Муза – разные стороны одного и того же, как Селена, Диана и Геката – ипостаси одной богини. В них неразрывно соединены отрада, мука и печаль. Черный кентавр, может быть, лишь еще одно воплощение Белой Богини, ее парадоксальное отражение в зрачке измученного ею поэта – так фигуры, снятые против яркого света, получаются на фотографиях черными.
Роберт Грейвз (1895–1985)
Происходил из литературной семьи: его отец, Альфред Персиваль Грейвз, был известным ирландским поэтом. Во время войны участвовал в военных действиях во Франции (в 1916 году в «Таймзе» даже появилось известие о его смерти). После войны переехал в Оксфорд, где работал над диссертацией о поэзии и сновидениях. Некоторое время преподавал в Ггипте, после чего поселился на острове Майорка, где предался исключительно писательству. Грейвз – автор исторических романов («Я, Клавдий» и др.), переводов, книг по мифологии. В «Белой богине» (1948; испр. изд. 1952) обосновывает и развивает парадоксальный тезис о том, что единственной темой европейской поэзии является Луна – «белая богиня». Глубокая меланхолия стихов Грейвза уравновешивается присущим ему чувством юмора и безукоризненным чувством формы.
Роберт Грейвз за рабочим столом. Фото 1950-х гг.
Уцелевший
Умереть в безнадежном бою, но воспрянуть опятьОт возни мародеров – избегнуть их гнусных когтейИ вновь стоять на широком парадном плацуИзукрашенному шрамами и орденами, с оружьем в руках,Правофланговым в строю необстрелянных молодцов –
В том ли счастье? Остаться случайно в живых,Когда остальные погибли? Ноздрями вдыхатьАромат утренней розы, расцветшей в саду?Слушать трели щегла на заборе, поющего так,Словно он сам только что изобрел этот мир?
В том ли счастье – после самоубийства двоих(Сердце, разбившееся о сердце) вернуться назадКак ни в чем не бывало, пригладить прическу, смыть кровьИ невинную, юную увести в теплый мрак,Шепчущую впотьмах: «твоя, навеки твоя»?
Плащ
В изгнанье взял он несколько рубах,Горсть золотых и нужные бумаги.Но ветер над Ламаншем дул навстречуИ раз за разом отгонял корабльВ Дил, Ярмут или Рай. И лорд, страдаяОт качки, заперся в каюте. ВскореЕго находим мы, допустим, в Дьеппе,Где, только лишь баул распаковавИ свой ночной колпак на гвоздь повесив,Он днями напролет играет в карты,Фехтует ради упражненья илиЛюбезничает с горничными. НочьюОн что-то пишет. Все идет отлично;Французский для него почти родной,И местное вино совсем недурно,Хотя и резковато. ПоутруСлуга приносит свежую газетуИ чистит шляпу. Джентльмен повсюдуКак дома, объясняет камердинер,Заботы об усадьбе отвлекли быИх милость от теперешних трудов.Отъезд на несколько ближайших летОн думает, окажется полезным.Ходатайство? Заступничество друга?В том нет нужды. Изгнанье не страшитТого, чье правило – быть патриотомЛишь своего плаща. Должно быть, этоРазгневало высокую персону.
Как снег
То, что случилось с ней, случилось тайно,Как снег, упавший ночью. Мир проснулсяИ сразу же зажмурился от света,Невольно бормоча: «Ослепнуть можно», –И потянулся, чтоб задвинуть штору.Она была, как снег, согревший землю,Теплей на ощупь, чем ждала рука,Как снег, укрывший все, что было ночью,Пока не собирающийся таять.
Любовь, дерзи и яблоко грызи
Любовь, дерзи и яблоко грызи,Высоко, гордо голову неси,Купайся в солнечных лучах беспечно;
Не вслушивайся, как во внешней мглеХрипит и мечется, грозя земле,Слепая, злая, бешеная нечисть.
Не бойся – смейся, пой и веселись,В одежды праздничные облекись,Пока горячка крови не остыла;
Спокойно шествуй между тьмой и тьмойСверкающей, как брачный пир, стезей –В просвете этом узком, как могила.
Портрет
Она всегда естественна со всеми,Включая незнакомцев. А другиеЖеманятся и лицемерят дажеС мужьями собственными и детьми.
Она проходит в полдень незаметноПо площади открытой. А другиеФосфоресцируют – всей толщей бедер –В любом неосвещенном переулке.
Она обречена, кого полюбит,Любить безудержно и беззаветно.А эти называют ее шлюхойИ оскорбленно морщатся при встрече.
Таков ее портрет – упрямый, юный;Прядь вьется, взор сияет вопрошая:«А ты, мой милый? Так же ль непохожТы на других мужчин, как я на женщин?»
Трофеи
Когда все кончено и бой утих,Военные трофеи пригодятся:Оружье, шлемы, флаги, барабаныУкрасить могут холл и кабинет,А мелкую добычу мародера –Монеты, кольца, золотые зубыИ прочее – их можно сбыть втихую.
С трофеями любви – другой дело.Когда все кончено и плач утих,Портреты, прядь волос и эти письмаНе выставишь публично, не продашь,Сжечь, возвратить – рука не повернется.И в сейф я не советую их класть –Чтоб не прожгли пятивершковой стали.
Очень аккуратно
Когда я прибыл к ней,Трава лоснилась гладко,Чуть веял ветерок,И шутки были к месту,Картинки на стенеВисели как по нитке,Все было аккуратно.
Она как раз в гроссбухеВычеркивала цифры,Заканчивая счет,Кудряшки на вискахИ лак на черных туфлях –Все было аккуратно.
Стояла тишина,Ни музыки, ни шума,Струился мягкий светИ тикали часы:Все было аккуратно.
«В конце концов, логично, –Я повторял себе, –Настал и мой черед.Все очень аккуратно».
Смерть, углубившись в счет,Меня не замечала,Ей важен был итог –Чтоб было аккуратно.
«Неправда ли, – раздалсяНевидимый вопрос, –Все очень аккуратно?»
Застывший, я стоял,Не в силах молвить слова,Ни засмеяться вслух,Ни засвистеть, ни тронутьЕе за локоток,Чтобы привлечь вниманье.Все шло обычным ходом,И я могу сказать:Все было аккуратно.
Воскрешение
Чтоб мертвых воскрешать,Не надо быть великим чародеем;Нет в мире безнадежных мертвецов:Подуй на угли отгоревшей жизни –И пламя вспыхнет вновь.
Верни его забытую печаль,Его увядшую надежду,И почерк перейми, –Чтоб стало для руки твоей привычнымПодписываться именем чужим.
Хромай, как он хромал,Божись божбой, которой он божился,Он черное носил – и ты носи,Он мучился подагрой –Мучься тоже.
Найди служившие ему предметы:Перо, печатку, плащ –И на основе их построй жилище,Чтоб, возвратясь, придирчивый хозяинУзнал свой дом.
Но, воскрешая, помни:Могила, давшая ему приют,Не терпит пустоты;Отныне в саване его истлевшемСам ляжешь ты.
Дону Хуану в день зимнего солнцеворота
Есть лишь один сюжет, достойный песни,Достойный уст певцаИ слуха детворы завороженной;Одна строка случайно забредетВ простой рассказ –И он, как молнией, вдруг озарится!
О чем там речь? Об именах деревьев –Или о кликах птиц,Вещающих о Тройственной богине?О тайнах Зодиака, что кружитПод Северной Короной,Вращая судьбы тронов и владык?
Все повторится – и ковчег, и волны,И женщина в волнах;И жертва новая опять пройдетПо кругу неизбежному судьбы:Двенадцать звездных стражей –Свидетели восхода и паденья.
О чем та повесть вещая – о ДевеС серебряным хвостомЧешуйчатым? В одной ее руке –Айва, другой она призывно манит.Как устоять Царю?Он за ее любовь заплатит жизнью.
Или о Змее, вставшем из пучины,Исчадье адских сил,В чью пасть он прыгнет, обнажая меч,И будет биться три дня и три ночи,Покуда океанНе изблюет его на берег плоский?
Снег валится на землю, ветер воет,Сыч ухает во мгле,Страх заглушает в сердце зов любви,Печали искрами взлетают в небо.И стонет пень в огне:Есть лишь один сюжет, достойный песни.
Взгляни: ее улыбка благосклонна;Забудь о кабане,Втоптавшем в прах цветок полурасцветший.Ее глаза синей морской волны,Белее пены лоб,И все обещанное совершится.
Клайв С. Льюис (1898–1963)
