Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Реплика адресована своим, «курящим», то есть умеющим щедро делиться не только последней сигаретой, но и всем сопутствующим: молодостью, уязвимостью, непритязательностью, простотой, легкой депрессивностью, отдаленностью от ударных строек пятилетки и прочих социальных нужд.
Обстоятельства, которые (почти) невозможно преодолеть, – вот что всегда тяготеет над людьми, со стороны наблюдающими многие стороны жизни из своих молодых «комнат». Инициация претендентов на мужские роли затянулась, они прижились в испытательных помещениях, где будущие мужчины располосовываются ритуальными шрамами во имя будущей взрослой жизни. Вечные юноши не желают покидать привычных ристалищ понарошку.
Молодость это когда разрешается крикнуть волкНо сейчас накручиваешь себя и нитку на палецСветофоры любители водители профессионалы
Турникеты зубами щелкКоньяка на глоток во фляжке осталосьБелый клоун жив рыжий повесился но вошел в анналы
Ворваться на проезжую часть перед последним трамваемСловно в чужую штрафную площадьИ гордиться собою…
Нет, не только покорность сродни молодости, конечно, тут и бунт и все такое прочее аккуратно расставлены на своих местах. Правда, нередко смелость выглядит так же тинейджерски наивно, как и покорность. Жажды бунта хватает лишь на то, чтобы, условно говоря, заухать филином на скучном седьмом уроке.
Ловушка, подстерегающая всякого, кто не бунтует, но играет в бунт, в стихах прямо названа. Кричать «волк» во взрослом мире полагается, только если волк в самом деле где-то в опасной близости. Иначе – и это самое главное! – потом, когда нагрянет настоящая опасность, никто твоим призывам не поверит, сколько ни кричи…
Данилу Файзову, я уверен, предстоит в поэзии сделать больше, чем сделано на данный момент. Хотя и среди стихов последних лет немало таких, где неподдельность и подлинность перевешивает упоение взрослыми возможностями трогать ножик на кухне или самостоятельно зажигать спички.
Как ни говори, предсказывать маршрут поэта по его собственной судьбе – дело неблагодарное. Преданным читателям и слушателям Данила Файзова остается только одно: читать и слушать его новые стихи.
БиблиографияНеземная любовь // Арион. 2004. № 4.
Стихотворения // Арион. 2005. № 3.
Черемушкин голод // Дети Ра. 2005. № 4(8).
Не прощаясь // Знамя. 2005. № 9.
Стихотворения // Арион. 2006. № 4.
Безвременье года // Новый мир. 2006. № 11.
Полетят самолетики в лужицу упадут… // Новый берег. 2006. № 13.
Проведи линию // Волга – XXI век. 2007. № 11–12.
Переводные картинки. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2007. 48 с. (Поколение).
Посиди еще хоть немного // Новый мир. 2008. № 12.
Стихотворения // Арион. 2009. № 1.
Елена Фанайлова
или «Не отделяй меня от всех…»
– Послушайте, а ведь Елена Фанайлова – бывший воронежский врач – уже совсем другой поэт, не тот, которого вы знали – любили или терпеть не могли. И разговор о ее стихах надо бы сегодня начинать совсем с других цитат:
Сквозь этот радиоджаз и золу,Чрез этот печальный трескНа лампу, направленную в углуНа жителя этих мест,
Лети же, психея, едва дыша,Крылышки сожига,Лапки мохнатые не сложа,Моя дорогая парша.
Смотрите, какая усложненная, прихотливая фраза – и никакой тебе «истории», никакого рассказа о чем-то на самом деле случившемся, нуждающемся в жестком и прямом комментарии. Здесь если что и произошло, то в сознании поэта, причем сам он (она) еще только старается разобраться в себе, нащупывает собственное отношение к былому, попросту говоря – не знает себя…
– Не стану спорить, однако все равно думаю, что говорить о стихах Фанайловой необходимо иначе, опираясь на привычные цитаты:
…Они опять за свой АфганистанИ в Грозном розы черные с кулакНа площади, когда они в кареПостроились, чтоб сделаться пюре.Когда они присягу отдавать,Тогда она давать к нему летит,Как новая Изольда и Тристан(Особое вниманье всем постам)…
Это всё были у Фанайловой по большей части подслушанные истории, предельно прозрачные и привычно безысходные, что-то вроде сумбурной песни безногого десантника у входа в метро – и всегда с выходом далеко за пределы описанной житейской ситуации. Вот и процитированное только что стихотворение заканчивается:
Теперь любовникам по сорока,Сказать точнее, мужу и жене.Ребенку десять, поздно для совка.Их шрамы отвечают за себя.Другой такой страны мне не найти.
Здесь главное – в последней строке, даже не маскирующейся под простой повтор набившего оскомину штампа (я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек). Это его – штампа – саркастический перевертыш, даже слово ремейк тут не к месту. Вот какими интонациями Фанайлова запомнилась в середине девяностых, когда в стране мало того что обнаружились в одночасье секс, мафия, рэкет, наркомания и проституция, – но и ложь советских времен дошла до точки кипения: постарели и подрастеряли силы герои исполнения интернационального долга, бойцы многочисленных ограниченных воинских контингентов, воевавших на разных концах земли за неведомые светлые идеалы.
Это стихи черных лет России, на время забывшей про все победы и отрады, не помнившей даже про день Бородина.
– Все так, однако в России теперь не черные, а серые дни, нестерпимая боль примелькалась, как страшные кадры кинохроники, невозможно кричать непрерывно, надрывно, не модулируя крик, не отыскивая новые возможности его – крика – эстетического освоения и нового оформления.
– Позвольте, но Елена Фанайлова остается сама собою, видящей в жизни прежде всего страдание, умеющей заглянуть в душу униженным и оскорбленным, озлобившимся и равнодушным. Вот она, прежняя Фанайлова, в стихотворении «Лена и люди»:
Продавщица ночного магазинаВ котором я часто покупаю еду и напитки…
– Да что вы! Это Фанайлова совсем новая, непривычная, хотя «персонаж» тот же – продавщица, простецкая, наверняка хлебнувшая лиха. Но текст про другое совсем, Лена из магазина, узнав, что ее покупательница вроде как «поэт», просит книжку на прочтенье и получает, и потом –
Говорит, ну, прочитала я вашу книжку.Ничего не понятно.Слишком много имен и фамилий, которых никто не знает.Такое чувство, что вы пишетеДля узкого круга. Для компании. Для тусовки.Кто эти люди, кто эти люди, Елена?
Тут поэт выходит за рамки собственной поэтики, пытается встать на место читателя, увидеть свои стихи как бы со стороны, причем глазами тех, о ком и для кого они вроде бы и написаны. Разочарование оказывается горьким, закрывает целую страницу творчества, открывает новые горизонты, обусловливает уход поэта в себя, о чем уже и говорилось: меньше историй об обездоленных, больше раздумий о себе. Помните знаменитую «Элегию» Некрасова 1871 года? В любой советской школе был вывешен плакат с казенной цитатой из этой этапной вещи:
Я лиру посвятил народу своему…
А вот следующую строку мало кто помнил и помнит:
Быть может, я умру неведомый ему…
Страшное открытие: некрасовские призывы к народной свободе слышит всё вокруг, вся природа, все, кроме… самого народа:
И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы,И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы,И лес откликнулся… Природа внемлет мне,Но тот, о ком пою в вечерней тишине,Кому посвящены мечтания поэта,Увы! не внемлет он – и не дает ответа…
И у Фанайловой в нашем стихотворении происходит почти то же самое. Елена-поэт невольно начинает перед Еленой-продавщицей оправдываться:
Лена, говорю, поверьте, я не специально.Я не хочу, чтобы было непонятно.Просто так само получается.Она смотрит на меня с сочувствиемГоворит: понимаю.
– Но в книге «Русская версия» – тот же протестный общественный темперамент, туда даже статьи и интервью включены…
– В том-то и дело, что в книгу вошли и поэзия, и журналистская проза Фанайловой. Никто не собирается ставить под сомнение ее человеческую и, простите, гражданскую позицию! Но в этой книжке общественный пафос и поэтическое высказывание разведены в стороны, как боксеры после нокдауна, потому и размещены в разных разделах книги.
– Чуть раньше было упомянуто «серое время»; что это означает? Что поэзия Фанайловой вся без остатка – дитя страшных лет России? И вообще серое – это хорошо или плохо? И если плохо, значит, время стихов Фанайловой не прошло…
– Серое время – штука непростая. Это в былые времена Елена Фанайлова подкожным чутьем угадывала: вот это худо, страшно! Дальше оставалось только ткнуть в это страшное пальцем, описать со всею возможной любовью-ненавистью. Теперь все изменилось. Прямое и бескомпромиссное протестное высказывание меняет свой смысл, и не только потому, что его не слышат прямые адресаты. Эти призывы больше не имеют никакого шанса приблизить желанное (некрасовское) «времечко», когда останутся позади страх и трепет, насытятся алчущие и т. д. Компромиссы приходят в разных обличиях, но суть у них одна – государственная проекция оппозиционных взглядов. Что эффективнее – бескомпромиссный эспээс с его полупроцентным электоратом или созданное сверху «Правое дело»? Это еще большой вопрос, поживем – увидим! На литературном поле происходит буквально то же самое. В пандан голосам былых борцов за соцсправедливость создается «Гражданский литературный форум» – по-тихому так, в начале лета. Голоса нонконформистов по-прежнему слышны, но на фоне очередного хорошо темперированного проекта власти голоса эти звучат совсем по-иному! Их обладатели немедленно оказываются в нише лузеров и маргиналов, не реальное дело делающих, а лишь самовыражающихся, исторгающих бесплодные сарказмы и инвективы.
