Николай Клюев - Сочинения. В 2-х томах
(Вл. Орлов. Николай Клюев. «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). «Трудности были не в том, чтобы откликнуться на слова поэта (Н. Клюева):
Братья, мы забыли подснежник,На проталинке снегиря……Мы забыли про цветок душистыйНа груди колыбельных полей…
а в том, чтобы суметь средствами лирики запечатлеть процесс формирования душевного мира нового человека, его психики и сознания в условиях острой классовой борьбы. Много сделал Д. Бедный, который, как некоторые считали, "один…перевешивал всю остальную пролетарскую литературу того времени"». Так пишет П. С. Выходцев («Русская советская поэзия и народное творчество», изд. Академии Наук СССР, 1963, стр. 49). Характерно и знаменательно здесь такое воспевание…Демьяна Бедного. Впрочем, сам Ильич считал Демьяна наиболее практически полезным, а, следовательно, и самым талантливым.
«Стремительный "взлет" Клюева, который развивает в это время необычайно бурную деятельность и на короткий период в известном смысле оказывается "в центре внимания", сопровождался столь же быстрым падением. Как только обнаружилось, что советская общественная и широкая писательская среда не поддаются его увещеваниям, он порывает с современностью, удаляясь под сень "вечности", служившей тогда приютом многим авторам, потерпевшим поражение в общественной борьбе:
По мне Пролеткульт не заплачет,И Смольный не сварит кутью,Лишь вечность крестом обозначитПредсмертную песню мою…
Еще недавно выражавший уверенность, что "миллионы чарых Гришек за мной в поэзию идут", он остается вождем без армии и жалуется на одиночество, непонимание, причиненные ему обиды и поношения. Особенно сильный и чувствительный удар нанес ему тот, на кого Клюев полагался больше всего — его самый талантливый сподвижник, "вербный отрок" С. Есенин… И не случайно в этой полемике возникало также имя Маяковского, еще более последовательно, чем поэты Пролеткульта, стремившегося ввести в искусство новые (в том числе "индустриальные") темы, что и вызвало клюевские нападки: "Маяковскому грезится гудок над Зимним, а мне — журавлиный перелет и кот на лежанке… Песнотворцу ль радеть о кранах подъемных, прикармливать воронов — стоны молота!.." Эти попытки Клюева повернуть вспять поэзию, а тем самым и культуру нового общества не могли не встретить активного противодействия передовых художественных сил…Борьба, развернувшаяся вокруг Клюева и "клюевщины", наглядно показывает, с какой остротой и определенностью выявлялись разногласия в ходе литературного развития…» (А. Меньшутин и А. Синявский. Поэзия первых лет революции. 1917–1920. Изд. «Наука», Москва, 1964, стр. 73, 119).
Сквернейшая привычка — вернее, обязательность, навязываемая всем сверху, — все решительно рассматривать с точки зрения грубейшего и глупейшего «монизма»: экономику, право, исторический процесс, литературу, философию, религию, человеческую психику; все сводить к одному корню и «причине всех причин», да еще со словами: «устремляется вперед», «глядит назад», заставляет и умных людей говорить (чаще всего вопреки их желанию) глупости. Вера в «прогресс» — наследие наивно-рационалистического XVIII века и фанатически-прогрессивного века XIX-го — особенно смешна, когда речь идет об искусстве. Это хорошо выразил еще в 1916 году Осип Мандельштам: «Никакого "высокого уровня" у современников в сравнении с прошлым нет…Да и какой вообще может быть прогресс в поэзии в смысле улучшения. Разве Пушкин усовершенствовал Державина, то есть в некотором роде отменил его? Державинской или ломоносовской оды теперь никто не напишет, несмотря на все наши "завоевания". Оглядываясь назад, можно представить путь поэзии, как непрерывную невознаграждаемую утрату. Столько же новшеств, сколько потерянных секретов: пропорции непревзойденного Страдивариуса и рецепт для краски старинных художников лишают всякого смысла разговоры о прогрессе в искусстве». («О современной поэзии» — Собр. соч. под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, Т.3, 1969, стр. 27–28). Может быть, современное искусство и должно как раз не соответствовать веку индустриализации и механизации, чтобы быть современным и отвечать духу и стремлениям современности. Может быть, именно в современном искусстве и должен искать современный человек отдушину, прорыв от гнетущей и обездушивающей машинизации. А тогда — искусство, в частности, поэзия, и должны быть как раз — в смысле содержания и «психоидеологии» — быть «несовременными», чтобы стать воистину современными. И недаром сейчас, в эпоху всемерной машинизации, нас влекут, скажем, именно первобытное искусство африканских примитивов, архаическая Греция, а не Греция классическая. Недаром так тянется сейчас душа к примитивам, к лубку, к непосредственности. И — с другой стороны: ведь и «индустриализацию», «механизацию» Маяковский и пролеткультовцы воспевали в нищей России — с неработающими заводами, с закрытыми рудниками. Для них «механизация» была романтикой и фантастикой. Ведь ее — не было…
И Клюев, с его противоречивой, путаной, надтреснутой душой, с его тягой к непосредственности — и тяжким грузом культуры тысячелетий в крови, с его тягой к небу — и тяжелейшей земляной тягой, крайней плотяностью — как раз тысячекратно более наш современник, чем талантливейший, но плоскодонный и прямолинейный Маяковский, например. Нам ведь сейчас тысячекратно ближе Василий Розанов, чем Владимир Соловьев, Алексей Ремизов, чем Максим Горький.
№ 290 ПСАЛТЫРЬ ЦАРЯ АЛЕКСИЯ. Перепечатано автором — вместе со стихами наш. собр. №№ 311 и 293 — в журн. «Русский Современник», 1924, № 1, в качестве триптиха «Песни на крови». Нами принят текст журнала. Разночтение: Стих 8. Рассказы про Цареград.
№ 292. РОССИЯ ПЛАЧЕТ ПОЖАРАМИ. Перепечатано в кн. «Ленин», 1924. Нами принята позднейшая –1924- редакция. Разночтения: Стих 15. Над столетьями, буднями хмурыми,
«16. Где седины и мысленный сор.
Троеручща — явленная икона Прсв. Богородицы. Третья рука — приставшая к иконе рука святотатца, посягнувшего на нее, но затем раскаявшегося и исцеленного Богородицей.
№ 293. Я ЗНАЮ, РОДЯТСЯ ПЕСНИ. Перепечатано автором — вместе со стихами наш. собр. №№ 290 и 311 — в виде триптиха «Песни на крови» — в «Русском Современнике», 1924, № 1. Разночтение в «Львином Хлебе»: Стих 8. Расцветет соловьиный сад.
№ 296. КОРОВЫ — ПЛАТИНОВЫЕ ЗУБЫ. Нами исправлена явная опечатка в «Львином Хлебе», где вторая строка, вопреки рифмовке и размеру, напечатана: «Оранжевая масть, волторны в мыке». Инкуб — демон-оборотень мужского пола. Удрас — персонаж из стихов («Ярь») С. Городецкого: якобы древнеславянский бог плодовитости и плодородия. Барыба — персонаж из повести Евг. Замятина «Уездное».
№ 297. ПРИДЕТ КАРАВАН С ШАФРАНОМ. У нас — по тексту «Избы и поля». Разночтение: Стих 17. Города журавиной станицей
Виктор В. Шимановский, одно время весьма близкий к Клюеву, бывший артист Передвижного театра П. Гайдебурова, затем — Агиттеатра. Создатель в начале 1920-х гг. театральной студии-коммуны в Петрограде: «Если случай заведет вас в узкий, снегом заметенный Саперный переулок, не забудьте взглянуть на маленький двухэтажный дом. Здесь своя жизнь. Здесь помещается Театральная студия Политпросвета. Длинная, узкая столовая — обеденный стол на 50 человек. Посреди зала — высокая украшенная елка. Студия Шимановского — столько же художественная школа, сколько и бытовая организация, желающая стать ячейкой своеобразного, преображенного искусством уклада жизни. Перед нами катакомбы, медленно подготовляющие взрыв толщи господствующего быта». (Петроградский журнал «Жизнь Искусства», 27 января 1922). Конечно, все это не нравилось властям предержащим: «Опять все то же "преображение быта" искусством, на деле прикрывающее эстетическую подмену действительности. И характерно для этой мелкобуржуазной, романтической "революционности" студии, что в первые месяцы новой экономической политики она берет на себя организацию некоего "Ордена серпа и молота", ассоциации художественной интеллигенции…» (А.А. Гвоздев и Адр. Пиотровский. Петроградские театры и празднества в эпоху военного коммунизма. В кн. «История советского театра». Т. 1. ЛенГИЗ, 1933, стр. 254).
№ 301. В ШЕСТНАДЦАТЬ — КУДРИ ДА ПОСИДЕЛКИ. Мокрый Спас — «Спас Мокрая Брада» — нерукотворный образ Спасителя. По преданию, св. Вероника подала Иисусу, изнемогавшему под крестной ношей, плат, полотенце («убрус»), чтобы Спаситель мог отереть свой Лик. И на плате изобразился Лик Христа в терновом венце и с каплями крови и пота, стекающими с бороды.
№ 306. ЖЕЛЕЗО. Перепечатано в альманахе «Ковш», № 4, 1926, и в «Избе и поле». Стихотворение это часто цитируется советскими критиками и литературоведами, как доказательство антисоветских, реакционных и кулацких воззрений Клюева (напр., в статьях Б. Ольхового «О попутничестве и попутчиках», в «Печати и Революции», 1929, № 6, стр. 20; О. Бескина «Кулацкая литература» в Литературн. Энциклопедии, т. 5, 1931, столб. 714, и др.).
