Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов
на строгий ваш свет, обелиски.
Я слышу истории голос
глухой,
словно крик материнский.
Покажется вдруг на мгновенье,
и это мгновение свято,
что тикает сердцебиенье
в гранитной фигуре солдата.
Листва, как осколки металла,
врезается в землю со свистом.
И нету забвения.
Встала
над ними земля обелиском.
Где льют у подножья заката
Дожди каждым летом косые.
И мёртвые помнят солдаты, —
у них в изголовье – Россия!
Звезда на скале
В настороженном пограничье
над горизонтом,
на скале,
на высоте почти что птичьей
её увидел я во мгле.
Могилу эту,
эту насыпь,
где мне светила среди льда,
наверно, сделанная наспех
из жести старая звезда.
И, осветив нетленным светом
навечно
здешние места,
она стоит в обнимку с небом,
звёзд дальних
младшая сестра.
Она стои´т уже полвека,
и негасима, и светла.
Мне кажется,
что вся планета
в её подножие легла.
Ах, сколько их зажглось, лучистых,
посмертно,
звёзд моей страны!
И горы,
словно обелиски,
под облака вознесены.
Суровым временем обветрен,
вот здесь я тихо постою.
Я постою, чтоб тем бессмертьем
проверить снова жизнь мою.
Письма
Пол в щелях, и ставни не отвóрены,
на пороге снег:
дети на войне все похоронены —
три войны за век.
Сколько ни считала, ни кумекала,
выплакавшись всласть,
собиралась к внучкам – не уехала, —
здесь ведь родилась,
ведь еще из памяти не изгнаны
давние года.
Белые январские над избами
виснут холода.
И когда подёрнет коркой тонкою небо на заре
и покроет снежною стежёнкою
сено на дворе,
и изба сама пургой побелится,
подновится вдруг,
и в печи от дров сухих поселится
снова тёплый дух, —
в праздничном платке присядет в горенке,
скатерть обмахнет,
вынет фронтовые треугольники —
по складам прочтёт.
Только радость тем чуть-чуть пригóрчена,
что они опять —
ведь просила! – пишут неразборчиво,
как тут разобрать?
Видно, к ним война и впрямь неласкова,
если часа нет
написать: здоровы, мол,
и наскоро
всем в конце привет.
Сетуют – ещё мальцы зелёные,
выросли иль нет…
Матери не верят в похоронные
двадцать с лишним лет.
И лежат за окнами,
под избами,
кажется, века
там нераспечатанными письмами
белые снега…
Н. Н. Сотников
«Наша Лариса Васильева»
Когда так говорят о популярном певце (певице), спортсмене (спортсменке) это не очень-то удивляет, потому как срабатывают десятки объяснений этому явлению, имя которому далеко не только мода как таковая. Но когда так ждут выхода на сцену, появления новых публикаций, во-первых, начинающей поэтессы, во-вторых именно поэтессы, а не поэта, невольно начинаешь размышлять о феномене такого творческого явления.
Как сейчас вижу перед глазами представительный зал Дворца культуры имени С. М. Кирова на Васильевском острове. На сцену даже не вышла, а именно выскочила совсем юная девушка, и сразу же полились певучие и очень по настрою и по духу русские строки: «Ах, вы сани расписные!..» Номер Васильевой был лучшим в творческом отчёте редакции журнала «Москва». Для нас, ленинградцев, это был самый, пожалуй, яркий творческий дебют.
И вот она уже лауреат премии Московского комсомола, а вскоре – собственный корреспондент «Литературной газеты» в Великобритании.
До сих пор не просто вижу газетный текст, а словно слышу именно ее голос, который спешит нам поведать о том, как воспринимают англичане творчество Сергея Есенина. А ведь называлась публикация более чем непривычно: «Есенин в Лондоне». В Лондоне, как известно, он не был, но в то же время был вместе со своей вымышленной Анной Снегиной.
.. И вот когда мне как старшему редактору редакции художественной литературы «Лениздата», которому поручили поставить большой проект «XX век: два лика планеты», я сразу же направился и к директору, и к главному редактору и убеждённо предложил именно Ларису Васильеву как составителя однотомника «Советские писатели об Англии». Мне назывались и другие кандидатуры, но я продолжал упорствовать.
И вот мы стойм в фойе пятого этажа Лениздата и уже практически по-деловому обсуждаем, какой быть этой книге. Но прежде она благодарит меня за мою рецензию (а по сути дела – творческий портрет) под названием «Объективное волшебство». Публикация вышла в свет в журнале «Москва», как, впрочем, и большая рецензия моя на новую книгу стихов Юрия Воронова. Васильевой номер журнала послали в Лондон, а Воронову – в Берлин, где он был собственным корреспондентом на ГДР и Западный Берлин. Во-первых, я много моложе их обоих, во-вторых – ленинградец, не входящий в актив московской литературно-художественной прессы.
И вдруг Лариса Николаевна начинает меня уговаривать определить составителем и организатором тома об Англии… её мужа журналиста-международника Олега Васильева! Тоже редчайший случай: молодая поэтесса берёт на всю творческую жизнь фамилию мужа. В литературной среде ситуация долго обсуждалась и воспринималась неоднозначно.
Не будем спустя многие годы лукавить: как прозаик она сразу показала себя яркой личностью. С годами её прозаическое мастерство окрепло, обогатилось оно не просто юмором, а довольно жгучей сатирой, когда Васильева стала выпускать книгу за книгой (строго документально!) о кремлевских жёнах и детях.
Там столько тонкостей, что сейчас обстоятельный разговор уведёт нас в сторону, тем более что мы обращаемся к её ПОЭТИЧЕСКОМУ творчеству. У Васильевой весьма широкий поэтический диапазон, хотя она и не офицерская жена, и не фронтовичка, как например, Юлия Друнина. Но и мужского, ярко выраженного начала нет ни в стихотворении об отце Ларисы Николаевны танкостроителе Кучеренко, ни в стихотворении «Мать партизана». И то, и другое – удача, и то, и другое – прорыв. И не случайные это удачи, а вехи на пути к старшим и младшим. А ведь недоиграть или, тем более, переиграть в таких стихах очень легко и творчески губительно. Сейчас, спустя многие годы, я вижу, что успех во многом определил фон и далёкого села с тяжкой дорогой в лес, и таёжного посёлка, ставшего
