Товарищ Сталин, вы большой ученый… - Юз Алешковский
Прибивай свой любимый портрет.
Это Оден. Лицо – сплошь морщины.
Сразу видно: великий поэт!
День за днем, сучий мир, год за годом
пролетали – всей жизни пиздец.
Унывал… чистил рыла уродам…
червы, бубны… вдруг ты – красавЕц!
Сердце екнуло, легкие сбились
с основного в их жизни пути,
стало ясно: прекраснее друга
мне на свете вовек не найти.
Ты – единственный в мире средь женщин!
И одна среди массы мужчин!
Обожаю тебя я не меньше,
чем Спасителя христианин.
Жахнем, милый, за жисть нашу гейскую,
за дружбанство, свободу, любовь!
Да за русскую в нас, за еврейскую
и отчасти татарскую кровь.
Июль 2019
Личное свидание
Герману Плисецкому
Я отбывал в Сибири наказание,
Считался работящим мужиком
И заработал личное свидание
С женой своим трудом, своим горбом.
Я написал: «Явись, совсем соскучился…
Здесь, в трех верстах от лагеря, – вокзал…»
Я ждал жену, жрать перестал, измучился,
Все без конца на крышу залезал.
Заныло сердце, как увидел бедную —
Согнулась до земли от рюкзака,
Но на нее, на бабу неприметную,
С барачной крыши зарились зэка.
Торчал я перед вахтою взволнованно,
Там надзиратель делал бабе шмон.
Но было мною в письмах растолковано,
Как под подол притырить самогон.
И завели нас в комнату свидания,
Дуреха ни жива и ни мертва,
А я, как на судебном заседании,
Краснел и перепутывал слова.
Она присела, милая, на лавочку,
А я присел на старенький матрац.
Вчера здесь спал с женой
карманник Лавочкин,
Позавчера – растратчик Моня Кац.
Обоев синий цвет изрядно вылинял,
В двери железной – кругленький глазок,
В углу портрет товарища Калинина
Молчит, как в нашей хате образок.
Потолковали. Трахнул самогону я
И самосаду закурил… Эх, жисть!
Стели, жена, стели постель казенную
Да, как бывало, рядышком ложись.
Дежурные в глазок бросают шуточки,
Кричат зэка тоскливо за окном:
«Отдай, Степан, супругу на минуточку,
на всех ее пожиже разведем».
Ах, люди, люди, люди несерьезные,
Вам не хватает нервных докторов.
Ведь здесь жена, а не быки колхозные
Огуливают вашинских коров.
И зло берет, и чтой-то жалко каждого…
Но с каждым не поделишься женой…
На зорьке, как по сердцу, бил с оттяжкою
По рельсе железякою конвой.
Давай, жена, по кружке на прощание!
Садись одна в зелененький вагон.
Не унывай! Зимой дадут свидание.
Не забывай – да не меня, вот глупая! —
Не забывай притырить самогон.
1963
Окурочек
Володе Соколову
Из колымского белого ада
Шли мы в зону в морозном дыму.
Я заметил окурочек с красной помадой
И рванулся из строя к нему.
«Стой, стреляю!» – воскликнул
конвойный,
Злобный пес разодрал мой бушлат.
Дорогие начальнички, будьте спокойны:
Я уже возвращаюсь назад.
Баб не видел я года четыре,
Только мне наконец повезло —
Ах, окурочек, может быть, с «Ту-104»
Диким ветром тебя занесло.
И жену удавивший Капалин,
И активный один пидарас
Всю дорогу до зоны шагали, вздыхали,
Не сводили с окурочка глаз.
С кем ты, сука, любовь свою крутишь?
С кем дымишь сигареткой одной?
Ты во Внуково спьяну билета не купишь,
Чтоб хотя б пролететь надо мной.
В честь твою зажигал я попойки
И французским поил коньяком,
Сам балдел от того, как курила ты «Тройку»
С золотым на конце ободком.
Проиграл тот окурочек в карты я,
Хоть дороже был тыщи рублей.
Даже здесь не видать мне
счастливого фарта
Из-за грусти по даме червей.
Проиграл я и шмотки, и сменку,
Сахарок за два года вперед,
Вот сижу я на нарах, обнявши коленки,
Мне ведь не в чем идти на развод.
Пропадал я за этот окурочек,
Никого не кляня, не виня.
Господа из влиятельных лагерных урок
За размах уважали меня.
Шел я в карцер босыми ногами;
Как святой, был спокоен и тих.
Десять суток кровавыми красил губами
Я концы самокруток своих.
«Негодяй! Ты на воле растратил
Много тыщ на блистательных дам!»
«Это да, – говорю, – гражданин надзиратель,
Только зря, – говорю, – гражданин
надзиратель,
Рукавичкой вы мне по губам…»
1963
Китайская колыбельная
Из незаписанных куплетов
Ходят слухи, что выбился Мао из сил
и соратников верных к себе пригласил —
указал нембуталом его усыпить,
приказал в коммунизме его разбудить.
Мао синие брюки повесил на стул,
снял фуражку, приставить велел караул.
«А тебе поручаю, мой друг Чжоу Эньлай,
напевать баю-баюшки-бай,
баю-баюшки-бай».
Мао спит, свет в дворцовом окошке горит,
но китайцам внушают, что Мао не спит.
Мао снится, как пьет он, и курит, и жрет,
и супругу свою трижды в сутки ебет.
За Великой стеною ишачит Китай,
а его Председатель: «Бай-бай,
баю-баюшки-бай».
Мы живем – хлеб жуем,
ходим в лес по грибы,
водку пьем и плюем
на удары судьбы.
А вот уснул бы на пару веков
весь Китай —
я запел бы, как Чжоу Эньлай:
