Анатолий Бергер - Подсудимые песни

На всю Москву престольную,

И нет пути назад,

И нет пути окольного,

А только напрямик

В нужду, в беду, изгнанницей,

И в тот последний миг,

Когда петля затянется.

И в творчества разлёт,

Полёт над всеми высями,

И в гордый, горький пот

За тем столом, за письменным,

В крутую правоту,

В изгойство, в одиночество,

В свою свободу — ту,

Другому не захочется,

В заклятый непокой

Сквозь жизни гул растравленный

Слезою и строкой

Марину восстанавливаю.

1965 г.

«Два дерева цветаевских стоят …»

Два дерева цветаевских стоят,

Они ещё с двадцатых уцелели,

С тех дней, когда рубили всё подряд:

Людей, деревья, строки, птичьи трели.

Деревья помнят — ветви и кора,

И корни под землёй и сердцевина,

Как выходила с самого утра —

Нет, не поэт в тот миг, а мать, Марина.

Опять на рынок что-то продавать,

Чтоб голод не убил, да не успела.

Строку и дочь выхаживала мать.

Не нам её судить.

И в том ли дело?

Деревьям не забыть.

Она сродни

Была им на земле. Сестрой, быть может.

И повторяют медленно они

Её стихи.

Никто им так не сложит.

1987 г.

Овидий

Все униженья выпиты до донышка,

Бушуй, ополоумев, Понт Эвксинский,

Прочь уноси несчастное судёнышко

От роскоши, красы и славы римской!

Прочь уноси мой голос опозоренный,

Солёную латынь поэм гонимых, —

Сияет в ней зовущий и лазоревый

Взор молодости, взор подруг любимых.

И в миг один всё стало дальним, прожитым,

Пугающим, из памяти ней лущим,

О, моря гром — с моим ты слился ропотом,

Как прошлое моё с моим грядущим!

О, грохочи, не умолкай — мне чудится —

Всё повторяешь тех поэм раскаты,

И значит, ничего не позабудется

В игре времён — ни строки, ни утраты…

1974 г.

«И опять желтизна захлестнула …»

И опять желтизна захлестнула

Сумрачные извивы оград,

Перепады широкого гула,

Словно память о прошлом, звучат.

Сотни осеней, вечное злато,

Нескончаемый шорох вокруг,

Все поэты, что пели когда-то,

Повторяют стихи свои вслух…

1977 г.

«Лежу больной в постели …»

Лежу больной в постели,

Грипп отпустил едва,

И вдруг как бы запели

Внезапные слова.

Какой-то силой жадной

Влечёт друг к другу их,

Нелепый и нескладный,

А всё ж родился стих.

О чём? Листки пропали.

Но чудится душе —

Все страсти и печали

Звучали в нём уже.

И прозревались годы,

Жестокий отблеск бед…

О первые те роды,

Новорожденный свет!

1975 г.

«И ни слова мне и ни отзыва …»

И ни слова мне и ни отзыва…

Что со мной?

Хмур, невнятен шелест берёзовый,

Гул речной.

Где мой голос? Сны мои звонкие,

Дрожь души?

Торопливые мои ломкие

Карандаши…

1974 г.

«Собираю по слову от звёзд, от реки …»

Собираю по слову от звёзд, от реки,

От берёзы прозрачной и тонкой,

Тут и травы вздохнут, на помине легки,

И послышится голос ребёнка.

Вдруг возникнет раскатистый берег морской,

Шаткий шорох волны одинокий,

И глядишь — наконец совладал со строкой, —

Но причём здесь слова или строки?

«Всё уйдёт во мгновение ока …»

Всё уйдёт во мгновение ока,

Но, быть может, в последний тот миг

Промелькнёт над водою осока

И сияющий солнечный блик.

И останутся без воплощенья

Среди мрака и вечной тоски

Эти отблески, эти виденья,

Эти первые звуки строки.

«Про зиму: «Вновь снегами дарит»…»

Про зиму: «Вновь снегами дарит»,

Про осень: «Рыжая лиса

Метёт хвостом, ушами шарит,

С того и шелестят леса».

Как небо, поле, время года,

Бурлящей речки быстрота,

Так сокровенна и чиста

Родная речь в устах народа.

1974 г.

«Нынче видел я воочью …»

Нынче видел я воочью,

Трудно обходясь без сна —

Медленною звёздной ночью

Пробиралась тишина.

За деревьями во мраке

Тайна длилась и ждала,

Звёзды делали ей знаки,

Полыхая без числа.

Петушиный клик звенящий

Звал в дорогу утра свет,

До поры себя таящий

Тот молчал ему в ответ,

И текла из дали дальней

Семизвёздного ковша

Всё прозрачней, всё хрустальней

Ночь живая, как душа.

1982 г.

«Роковое семизвездье …»

Роковое семизвездье,

Отчего ты зверь лесной,

И о чём ты тайной вестью

В тёмной глубине ночной?

Чудо ль давнее глаголет

Древний твой полуустав,

Или Господа он молит,

К небу спящему припав?

Иль ты зверь и впрямь, шаманом

Околдованный, в ночах

По небесным тем полянам

Бродишь и наводишь страх:

«Рявкну, мол, да ошарашу

Лапой, злобы не тая,

И смахну, знай, землю вашу

В страшный мрак небытия…»

1973 г.

И тайна жизни навсегда ясна

Навек для нас неведомой природе

«Всё разрослось на родине моей …»

Всё разрослось на родине моей, —

И полнозвучно лес шумит высокий,

Ручей бежит, вода в нём зеленей

От спелых трав, и тины, и осоки.

И всё белей круглеют облака,

И всё синей и круче свод небесный,

Я месяц не был здесь.

Прошли века

Иль миг один всего лишь?

Неизвестно.

По — своему считают времена

Леса, ручьи, звезда на небосводе,

И тайна жизни навсегда ясна

Навек для нас неведомой природе.

1984 г.

«Над хмурою леса окраиной …»

Над хмурою леса окраиной

Глухая воронка небес,

Прощально в душе и отчаянно,

Огромен и сумрачен лес.

Во мгле тишина вереницею

Иссохшихся листьев кружит,

Сверкнёт и погаснет синицею

И смутно опять ворожит.

Над бедностью пней, над канавою,

Корягой, упавшею вкось,

Кустов набежавших оравою

И вставших кому как пришлось…

И пахнет глухою сторонкою,

Дремучей тоскою до дна,

И тёмной своею воронкою

Засасывает вышина.

1981 г.

«Опять Медведица горит …»

Опять Медведица горит,

Полнеба закогтив огнисто,

И сонной тишины гранит

Стоит кругом темно и чисто.

Как одинок он — звёздный зверь

В своей пунктирности подробной!

Попробуй, душу разуверь,

Что избежишь судьбы подобной.

Среди вселенской немоты

В ночи недвижной и огромной

Гореть вот так же будешь ты —

Неугасимо и бездомно.

«Звезда одна единственная в небе …»

Звезда одна единственная в небе

Мерцает, раздвигая облака.

Как холодно ей там!

Как древний ребе,

Она пророчит, словно на века.

И в сны мои врывается без спросу,

И вижу я пожары и мечи,

Среди руин пророк длинноволосый

Взывает и слова, как звёзд лучи.

Он одинок в глухом ряду столетий,

Зол Вавилон и пал Иерусалим,

Но он — звезда ночная на рассвете,

И я во сне рыдаю вместе с ним.

1987 г.

«Иеремия к пораженью звал …»

Иеремия к пораженью звал,

Но речь его была словами Бога,

Накатывался вавилонян вал

Всё яростней и всё не шла подмога.

«Он притупляет воинов мечи!

Военачальники слабеют духом

А чьи его слова, ты знаешь — чьи?

Народ же тёмен, верит всяким слухам», —

Князья царю кричали.

И во прах

Пал город, золотой Иерушалаим.

Пожар и разрушенье, смерть и страх,

Изгнание — мы помним всё и знаем.

Господь нещаден в правоте своей,

Иеремия был его устами,

Но если вновь под стенами халдей —

Кто прав — боец с мечом, пророк ли в яме?

1988 г.

Монолог византийского иконописца Лазаря

Ладони выжжены. Нет сил

И ложку поднести к губам —