Иоганн Гете - Герман и Доротея
ЭРАТО
ДОРОТЕЯ
Словно скиталец какой, заглядевшийся неосторожноНа золотистое солнце пред тем, как оно закатилось,—После в темной листве и на хмурых склонах утесовВидит его сверканье, и всюду, куда он ни глянет,Пляшет оно перед ним в ослепительной роскоши красок,—Герман смотрел, и казалось влюбленному — образ чудесный,Словно живой возникая, плывет по тропе меж хлебами.Он, от себя гоня наважденье, решил обернуться,Бросил взгляд на село и вздрогнул — сон продолжался:Шла и оттуда навстречу прекрасная девушка. ГерманВпился в нее глазами, но призрак не таял. И вправду,Это была она. С кувшинами — бо́льшим и меньшимВ каждой руке — торопливо она приближалась к колодцу.К девушке весело он поспешил, и при виде любимойСилы вернулись к нему, и промолвил он ей, удивленный:«Вот и опять довелось мне с тобой повстречаться, готовойЛюдям полезною быть и в несчастьях служить утешеньем.Видимо, только ты и решилась идти так далекоПо воду! Ведь остальным и в деревне хватило колодцев,Но, разумеется, здесь и свежее вода, и приятней;Верно, она для больной, о которой полна ты заботой».
Девушка тотчас ему отвечала с улыбкою милой:«Вот мне уже и награда за длинную эту дорогу.Здесь я встречаю того, кто пришел нам на помощь столь щедро,Видеть даятеля так же отрадно, как видеть даянье.Доброго встретить приятно, как доброе дело увидеть.Что же, пойдемте, взгляните, кому приношенья достались,И благодарностью кроткой страдальцев вы умилитесь.Если ж хотите знать, почему воды захотелосьИменно здесь мне добыть, где источник свеж и прозрачен,Вам я ответить готова: неосмотрительно людиГнали коней и волов через речку, что вмиг замутилиВоду, которую брать деревенские жители ходят,Стиркою да и мытьем загрязнили пришельцы тотчас жеВсе, что имелись в деревне, колодцы и все, что в округе.Каждому только свое на уме, и с насущной заботойОн развязаться спешит, о других не мысля нисколько».
Так рассуждала она, со своим провожатым спускаясьВниз по широким ступеням. На узкую стенку колодцаРядышком сели они. Чтоб воды зачерпнуть, наклониласьДевушка. Так же и Герман чрез край перегнулся колодца.В зеркале чистом воды, где лазурь небес отражалась,Отображенья их, колыхаясь, кивали друг другу.«Дай мне водицы глоток», — он сказал, преисполнен отрадой.Девушка воду ему подала. Опершись на кувшины,Сидя, они отдыхали, и беженка друга спросила:«Как же ты здесь очутился? Один, без коней и коляски,Так далеко от дороги, где встретились мы? Что случилось?»
Наземь глаза опустил, призадумавшись, Герман, но тут жеВзор на нее перевел дружелюбный, и стало спокойнейИ на душе, и на сердце. Но все ж о любви не под силуБыло ему говорить. Не любовью, а разумом светлымИскрился девичий взор и не к чувствам взывал, а к рассудку,И, совладав с собой, он ответил ей чистосердечно:«Высказаться дозволь, и вопросы твои разрешатся.Из-за тебя и пришел я. Зачем мне таиться напрасно?Я в постоянном довольстве живу при родителях милых,Ревностно им помогаю за домом следить, за хозяйством,Я ведь единственный сын, и забот у нас полные руки.Мне полевые работы поручены, батюшка в домеПервый хозяин, а мать все усердьем своим оживляет.Впрочем, сама ты, наверно, могла убедиться, что слугиПустоголовы, ленивы, всегда досаждают хозяйке;Вечно меняй их, как будто ошибкой исправишь ошибку.То-то давненько мать помощницу ждет, да такую,Чтоб, не спустя рукава услужая, а сердцем радея,Стала бы дочерью вместо утраченной в прежние годы,И, увидав тебя, я приметил веселую бойкость,Ловкость в каждом движенье, здоровье, крепкие руки,Речью разумной твоей насладился, и, всем восхищенный,Дома родителям добрым при наших друзьях чужестранкуЯ расхвалил по заслугам. Они ж, я затем и явился,Мыслят со мной заодно… Прости за нескладные речи…».
«Можете их, не робея, продолжить, — она отвечала,—Не обижаюсь нисколько, напротив, — еще благодарна.Прямо так и скажите, ничуть я на то не обижусь:Девушку ищете вы в услуженье к родителям вашим,Чтобы в домашней работе и в поле им пособляла.Вот и сочли, что я подходящей служанкою буду,Так как приветлива нравом, вынослива и расторопна.Попросту все вы сказали, и попросту вам я отвечу:Да, я за вами пойду, так судьбой мне назначено, видно,Долг мой исполнен, затем, что роженицу я возвратилаБлизким ее и друзьям, к их довольству и радости общей.Часть их уже отыскалась, отыщутся и остальные.Всяк помышляет уже о дороге обратной, ведь этимТешить себя привык на чужбине каждый скиталец.Я ж не хочу обольщаться надеждой обманчивой, зная,Что за печальными днями такие же дни я увижу.Узы судеб теперь расторглись, и кто же их сноваСвяжет, кроме нужды, неизбежно стоящей пред всеми.Если бюргер достойный мне хлеб предлагает и в домеЕсть у него и хозяйка достойная, — что ж, я согласна:Девушку-беженку разве оставит иначе злословье?Да, я за вами пойду, но сначала вернусь я в деревню,Воду друзьям отнесу и приму их благословенье.Вместе к ним и пойдем, и они уж меня отдадут вам».
Радостно юноша встретил решение девушки доброй.Но колебался, не лучше ль ей сразу же правду поведать.Все же разумней — подумал — оставить ее в заблужденье,В дом поначалу ввести, а там в любви и признаться.И, золотое кольцо на руке у нее он увидев,Ей говорить предоставил, вникая в каждое слово.
«Что ж, — проронила беглянка, — пойдемте. Молва осуждаетДевушек, что понапрасну так долго торчат у колодца.Впрочем, приятно порой поболтать над журчащей водою…»Встали они, и тут заглянуть потянуло их сноваВ темную глубь водоема, и сладостный трепет объял их.
Девушка, словно очнувшись, схватила кувшины и молчаВверх по ступеням пошла, и последовал Герман за нею.Ношу ее разделить он хотел, но она отвечала:«Тяжести легче нести, между ними храня равновесье.Тот же, кто будет мне вскоре приказывать, вовсе не долженСам услужать. Ни к чему эти строгие взоры, как будтоУчасть моя не видна мне. Всё женщине быть в услуженье;Лишь услужая, она добивается в доме влияньяИ полноправной хозяйкой становится в нем постепенно.Брату служит сестра, как служила родителям прежде,Вечно она в суете: то туда, то сюда лишь и знаетТолько подать, принести, да вдобавок сготовить иль сделать.Благо, коль навык есть, с ним короче любая дорога,Длинная ночь приходит короткому дню на подмогу,Да и работа тогда не неволит, иголка не колет,Ты, о себе забывая, всецело живешь для домашних!Будущей матери все добродетели эти потребныВ час, как младенец разбудит и станет с больной, неокрепшейТребовать пищи, к страданьям еще прибавляя заботы.Тяготы эти и двадцать мужчин сообща не осилят,Да и осиливать им ни к чему. Благодарность была бы!»
Так рассуждала она и с примолкнувшим спутником вместе,Сад миновав, подошла неприметно к пустому амбару,Где на току и лежала роженица: с ней находилисьДочки спасенные, обе — невинности образ чистейший.Дверь не успела за ними закрыться, как тут же навстречу,За руки двух малюток ведя, и судья появился.Были они в суматохе утеряны матерью бедной,И наконец удалось отыскать их почтенному старцу.Милую мать увидав, заплясали от радости дети,С братцем еще незнакомым тотчас же играть захотелиИ, Доротею они обнимая, ласкались, и тут жеХлеба стали просить и плодов, но прежде — напиться.Девушка всех угостила водою: детей и больную,Старших дочек, а также судья глотком освежился.Каждый вдосталь испил, восхваляя отличную воду —Щелочь ей вкус придавала, и шла она людям на пользу.
С тихою думой во взоре тогда Доротея сказала:«Этот кувшин, дорогие, должно быть, уже на прощаньеК вашим устам подношу, напоследок их услаждаю.Все же, в полуденный зной ледяным глотком освежившисьИли в тени у ручья обретя покой и прохладу,Вы об участье моем вспоминайте, ибо ему выБольше, чем родственным узам, обязаны склонности сердца.Мне же вовек не забыть доброты, проявленной вами.С грустью вас покидаю. Но каждый теперь для другогоНе облегченье, а бремя, и все под конец разбредемся,В чуждых краях осев, коль на родину путь нам заказан.Видите, юноша здесь, заслуживший признательность вашуТем, что белье для младенца и пищу для взрослых доставил;Он лишь затем и пришел, что меня понадеялся видетьВ достопочтенном, богатом родительском доме служанкой.Я отказать не могу. Предназначена быть в услуженьеДевушка, если не хочет обузою стать для домашних.С ним и пойду. Ведь по виду он добропорядочный парень,Да и родители, верно, как люди с достатком, — не хуже.С вами, соседка, прощаюсь. Да будет утехою вашейЭтот малютка, который теперь уже пышет здоровьем.К сердцу его прижимая в пеленках из пестрого ситца,Припоминайте с отрадой принесшего этот подарокЮношу, что и меня одевать и кормить согласился.Вы, — продолжала она, обращаясь к почтенному старцу,—Мне заменили отца, и признательна вам бесконечно».
К ложу больной Доротея склонилась; у женщины добройСлезы сверкнули в глазах и уста прошептали молитву.«Друг мой, — юноше молвил почтенный судья, — ты по видуМожешь быть смело причислен к хозяевам благоразумным,Что для ведения дома достойных людей выбирают.Часто случалось мне видеть: овцу, иль другую скотину,Или же лошадь с разбором берут при обмене иль купле,А человека, что все сбережет, будь он дельный и честный,Или своим небреженьем расстроит, растратит впустую,—Этого могут нанять, полагаясь на счастье иль случай,Чтобы потом себя укорять за поспешный поступок.Впрочем, ты взвесил все это, и девушка взятая, чтобыМатери тягот посбавить, и впрямь оказалась достойной.Другом ей стань и, покуда останется в доме, не будешьЧувствовать — нету сестры у тебя, у родителей — дочки».
Подле роженицы много собралось друзей и знакомых.Ей приношенья несли и жилье предлагали получше.Новость уже разнеслась, и окидывал Германа каждыйМногозначительным взором, исполненным тайного смысла.Даже одна из соседок другой на ушко прошептала:«Если просватает он Доротею, не быть ей внакладе».За руку девушку взял и промолвил Герман: «Пойдемте,Вечер уже наступил, а до города путь не короткий».В кучу женщины сбились, спеша с Доротеей проститься,Герман ее торопил, но обняться-то с каждою надо.Тут подоспели и дети, за платье ее уцепились,Мать вторую никак отпустить от себя не желая.Но вразумительно им сказала одна из соседок:«Детки, пустите; она принесет вам из города многоРазных сластей и печений, заказанных братцем, покудаУтром ранним с ним пролетел над кондитерской аист.Их в золотистых кульках и должна прихватить Доротея».Девушку дети тогда отпустили: ее из объятийВырвав, Герман увел, хоть платочки еще развевались.
МЕЛЬПОМЕНА
