Аполлон Григорьев - Избранные произведения
Декабрь 1848
Подражания
Песня в пустыне
Пускай не нам почить от делВ день вожделенного покоя —Еговы меч нам дан в удел,Предуготованным для боя.
И бой, кровавый, смертный бойНе утомит сынов избранья;Во брани падших ждёт покойВ святом краю обетованья.
Мы по пескам пустым идём,Палимы знойными лучами,Но указующим столпомЕгова сам идёт пред нами.
Егова с нами — он живёт,И крепче каменной твердыни,Несокрушим его оплотВ сердцах носителей святыни.
Мы ту святыню пронеслиИз края рабства и плененья —Мы с нею долгий путь прошлиВ смиренном чаяньи спасенья.
И в бой, кровавый, смертный бойВступить с врагами мы готовы:Святыню мы несём с собой —И поднимаем меч Еговы.
Проклятие
Да будет проклят тот, кто самЧужим поклонится богамИ — раб греха — послужит им,Кумирам бренным и земным,Кто осквернит Еговы храмСлуженьям идолам своим,Или войдёт, подобный псам,С нечистым помыслом одним…Господь отмщений, предков бог,Ревнив, и яростен, и строг.
Да будет проклят тот вдвойне,Кто с равнодушием узритЧужих богов в родной странеИ за Егову не отмстит,Не препояшется мечомНа Велиаровых рабов,Иль укоснит изгнать бичомИз храма торжников и псов.Господь отмщений, предков бог,Ревнив, и яростен, и строг.
Да будет трижды проклят тот,Да будет проклят в род и в род,Кто слезы лить о псах готов,Жалеть о гибели сынов:Ему не свят святой Сион,Не дорог Саваофа храм,Не знает, малодушный, он,Что нет в святыни части псам,Что Адонаи, предков бог,Ревнив, и яростен, и строг.
1852
Послание к друзьям моим А.О., Е.Э. и Т.Ф
В давно прошедшие века, «во время оно»Спасенье (traditur) сходило от Сиона…И сам я молод был и верил в благодать,Но наконец устал и веровать, и ждать,И если жду теперь от господа спасенья,Так разве в виде лишь огромного именья,И то, чтоб мог иметь и право я, и властьХандрить и пьянствовать, избрать благую часть.Теперь, друзья мои, и рад бы, конечно,Хандрить и пьянствовать, пожалуй, даже вечно,Да бедность не велит… Как века сын прямой,С самолюбивою родился я душой.Мне в высшей степени бывает неприятно,Когда меня хандра случайно посетит,Услышать про себя: «Хандрит? Ну да! Хандрит!»Он «домотался», вероятно.Известно, отчего хандрит наш брат бедняк,Известно, пьянствуя, он заливает горе,Известно, пьяным всем нам по колено море.Но я б хотел хандрить не так,Хандрить прилично, благородно,И равнодушно, и свободно…Хандрить и пьянствовать! УжельОдну ты видишь в жизни цель,Мне возразишь печально, строгоТы ci-devant социалистИ беспощадный атеист,А ныне весь ушедший в бога,Ф(илипов) мой, кого на памяти моейВо Ржеве развратил премудрый поп Матвей.Хандрить и пьянствовать! Предвижу упреканьяЯ даже от тебя, души моей кумир,Полу(нрзб) полу-Шекспир,Распутства с гением слепое сочетанье.Хандрить и пьянствовать! Я знаю наперед,Что мне по Сенеке опровергать начнётЕвгений Э(дельсон) печальное ученьеИ сам для вашего напьётся наставленья…
Начало 1850-х годов
Искусство и правда
Элегия — ода — сатира«О, как мне хочется смутить
веселье их,
И дерзко бросить им в лицо
железный стих,
Облитый горечью и злостью!»
Лермонтов«Была пора: театра зала…»
Была пора: театра залаТо замирала, то стонала,И незнакомый мне соседСжимал мне судорожно руку,И сам я жал ему в ответ,В душе испытывая муку,Которой и названья нет.Толпа, как зверь голодный, выла,То проклинала, то любила…Могучий, грозный чародей.
Я помню бледный лик Гамле́та,Тот лик, измученный тоской,С печатью тайны роковой,Тяжелой думы без ответа.Я помню, как пред мертвецомС окаменившимся лицом,С бессмысленным и страшным взглядом,Насквозь проникнут смертным хладом,Стоял немой он… и потомРазлился всем душевным ядом,И слышал я, как он язвил,В тоске больной и безотрадной,Своей иронией нещаднойВсё, что когда-то он любил…А он любил, я верю свято,Офелию побольше брата!Ему мы верили; однимС ним жили чувством, дети века,И было нам за человека,За человека страшно с ним!
И помню я лицо иное,Иные чувства прожил я:Еще доныне предо мноюТиран- гиена и змея,с своей презрительной улыбкой,С челом бесстыдным, с речью гибкой,И безобразный, и хромой,Ричард коварный, мрачный, злой.Его я вижу с леди Анной,Когда, как рая древний змей,Он тихо в слух вливает ейЯд обаятельных речей,И сам над сей удачей страннойХохочет долго смехом злым,Идя поговорить с портным…Я помню сон и пробужденье,Блуждающий и дикий взгляд,Пот на челе, в чертах мученье,Какое знает только ад.И помню, как в испуге дикомОн леденил всего меняОтчаянья последним криком:«Коня, полцарства за коня!»
Его у трупа ДездемоныВ нездешних муках я видал,Ромео плач и Лира стоныВолшебник нам передавал…Любви ли страстной нежный шепот,Иль корчи ревности слепой,Восторг иль грусть, мольбу иль ропот —Всё заставлял делить с собой…В нескладных драмах Полевого,Бывало, за него сидишь,С благоговением молчишьИ ждешь: вот скажет два-три слова,И их навеки сохранишь…Мы Веронику с ним любили,За честь сестры мы с Гюгом мстили,И — человек уж был таков —Мы терпеливо выносили,Как в драме хвастал Ляпунов.
Угас вулкан, окаменела лава…Он мало жил, но много нам сказал,Искусство с ним нам не была забава;Страданием его повита слава…Как Промифей, он пламень похищал,Как Промифей, он был терзаем враном…Действительность с сценическим обманомСливались так в душе его больной,Что жил вполне он жизнию чужойИ верил сердца вымышленным ранам.Он трагик был с людьми, с собой один,Трагизма жертва, жрец и властелин.
Угас вулкан, но были изверженьяТак страшны, что поддельные волненьяНе потрясут, не растревожат нас.Мы правду в нашем трагике любили,Трагизма правду с ним мы хоронили;Застыла лава, лишь вулкан погас.Искусственные взрывы сердцу чужды,И сердцу в них нет ни малейшей нужды,Покойся ж в мире, старый властелин…Ты был один, останешься один!
«И вот, пришла пора другая…»
И вот, пришла пора другая…Опять в театре стон стоит;Полусмеясь, полурыдая,На сцену вновь толпа глядит,И с нею истина инаяСо сцены снова говорит,Но эта правда не похожаНа правду прежнюю ничуть;Она простее, но дороже,Здоровей действует на грудь…Дай ей самой здоровье, боже,Пошли и впредь счастливый путь.
Поэт, глашатай правды новой,Нас миром новым окружилИ новое сказал он слово,Хоть правде старой послужил.Жила та правда между нами,Таясь в душевной глубине;Быть может, мы ее и самиПодозревали не вполне.То в нашей песне благородной,Живой, размашистой, свободной,Святой, как наша старина,Порой нам слышалась она,То в полных доблестей сказаньяхО жизни дедов и отцов,В святых обычаях, преданьяхИ хартиях былых веков,То в небалованности здравой,В ума и чувства чистоте,Да в чуждой хитрости лукавойСвязей и нравов простоте.
Поэта образы живыеВысокий комик в плоть облек…Вот отчего теперь впервыеПо всем бежит единый ток,Вот отчего театра зала,От верху до низу, однимДушевным, искренним, роднымВосторгом вся затрепетала.Любим Торцов пред ней живойСтоит с поднятой головой,Бурнус напялив обветшалый,С расстрепанною бородой,Несчастный, пьяный, исхудалый,Но с русской, чистою душой.
Комедия ль в нем плачет перед нами,Трагедия ль хохочет вместе с ним,Не знаем мы и ведать не хотим!Скорей в театр! Там ломятся толпами,Там по душе теперь гуляет быт родной,Там песня русская свободно, звонко льется,Там человек теперь и плачет и смеется,Там — целый мир, мир полный и живой…И нам, простым, смиренным чадам века,Не страшно- весело теперь за человека!На сердце так тепло, так вольно дышит грудь,Любим Торцов душе так прямо кажет путь!Великорусская на сцене жизнь пирует,Великорусское начало торжествует,Великорусской речи складИ в присказке лихой, и в песне игреливой,Великорусский ум, великорусский взгляд —Как Волга-матушка, широкий и гульливый!Тепло, привольно, любо нам,Уставшим жить болезненным обманом…
«Театра зала вновь полна…»
