Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг.

«Надоели скитанья без цели…»

Надоели скитанья без цели,Примитивно-непрочный уют.Одиночество темных отелей,Одиночество темных минут.

Закоулки глухие, кривые,Нищета, темнота, полутьма,И облупленные, неживые,Двухсотлетние эти дома.

Ни романтики старых кварталов,Ни фальшиво-восторженных слов!Слишком много я в жизни видалаЭтих грязных и темных углов.

Жить, подобно бездомной собаке,Не приткнуться нигде, никогда…Надоело мне на бивуакеПрожигать неживые года!

А над жизнью — тугой, неизменной,Навсегда заколдованный круг……Ночью снятся мне белые стеныИ широкие окна на юг.

«Так — кружусь в назойливом круженье…»

Так — кружусь в назойливом круженье:Приготовлю вечером еду;Точным, методическим движеньеПеред сном будильник заведу.

И, убрав последний чай и ужин,Оборву листок календаря…Вот и все. И — кончен день ненужный,Прожитой бессмысленно и зря.

Вот и все, И поздняя усталостьМне не даст ни думать и ни спать.А наутро — все опять сначалаПравильно и точно повторять.

Хоть бы раз один явилось чудоДерзкой, невозможною игрой,Хоть бы раз немытую посудуВыбросить в помойное ведро.

И потом, в неповторимой лениЛечь в большую теплую кровать.И хотя б до светопреставленья —Спать!

«Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды?..»

Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды?Цветущий сад, весна и мотыльки?— А звон будильника? А пыльный воздух?Все эти дни неверья я тоски?

А жалобы задавленных нуждой,Расчет, подсчет («на вечер бы хватило…»)?Такой вот неприглядной и пустойЯ жизнь увидела — и полюбила!

Будильник

Юрию

Человек изобрел Петуха,Чтобы утром вставать на работу,Чтобы ночь не томилась заботой,Чтобы ночь была сладко-тиха.

Когда воздух тревожен и глухИ пугают сплетения линий,Тишину стережет на каминеМеталлический звонкий Петух.

Ночью комната спит. И во снеЕе сердце спокойно и точно.Ее сердце всегда непрочноВ напряженной пустой тишине.

Только шепот упрямых часов,Металлический блеск на камине,И судьба, и тоска, и любовьВ напряженной до боли пружине.

А когда безобразным пятном,Никогда не закрывшейся ранойПосветлеет (до ужаса рано)Голубое, большое окно, —

Веки сдавит назойливый сон(Утром сны тяжелей и тревожней),И по всей земле — безнадежныйОтвратительный звон.

Монпарнас

…А сказать друг другу было нечего,Разговор был скучный и скупой…Шумный, долгий монпарнасский вечерВдунул жизнь в «Ротонду» и «Куполь».

Громкоговоритель надрывалсяНад большой и пестрою толпой.Звуки резкие танго и вальсаПутались с трамвайной трескотней.

Мы сидели молча на диванах,Скучные от пива и вина.— «Тот уехал?» — «Да». — «А этот?» — «В Каннах».И опять надолго — тишина.

И в тяжелом папиросном дымеПоднимали взоры к потолку.Кто у нас вот эту боль отнимет,Эту безнадежную тоску?

Становилось скучно, страшно даже.Ждем, что кто-нибудь сейчас придетИ со смаком в сотый раз расскажетЗлой литературный анекдот.

Так под сонным, неподвижным взглядомПролетал за часом мертвый час.«Так и надо… Значит, так и надо…»И ревел неумолимый джаз.

«Можно все друг другу рассказать…»

Можно все друг другу рассказать,Все открыть,До самого святого,Заглянуть нечаянно в глаза,Угадать несказанное слово.

Можно все условности стереть,Как свое, принять чужое имя,Вместе жить и вместе умереть —И остаться все-таки чужими.

«Глядишь на звезды взором вдохновенным…»

Глядишь на звезды взором вдохновеннымС откинутой красивой головой.Тревожно мыслишь о судьбе Вселенной:«Ведь, в сущности, не знаем ничего!И из каких таинственных расчетовЯвился воздух, и тепло, и свет?..»— А у меня сейчас забота —Куда поставить твой велосипед?

«Просто, без слез и проклятий…»

Просто, без слез и проклятий,С горстью наивных стихов,В стареньком ситцевом платье,В темной тоске вечеров,

С запахом лука и супа,В кухонном едком чаду —Женщиной слабой и глупойТихо к тебе подойду.

И без упрека и стонаОструю боль заглушу.Снов твоих страшных не тронуИ ни о чем не спрошу.

Все, что копила годами,Молча отдам навсегда.И заструятся над намиНезолотые года…

Ночью

Два будильника ночью стучат,Четко слышен двойной перебой.Тянет левую руку с плечаПритупленная, нудная боль.

На полу — неподвижная рябь,За окном — мертвый свет фонаря…Где-то Богом забытый корабльУкачали чужие моря.

Где-то долго гудит паровозВ черном холоде мертвых полей,С усыпляющим ритмом колес,С переливом призывных огне.

Утомленная память легка,Память медленно клонит ко сну…Где-то в небе скользят облака,Закрывая над крышей луну.

В неподвижной, таинственной мглеУмирают большие слова,Два будильника там, на столе…Но зачем же их все-таки два?

И над горечью счастья и слез,Над сомненьем — любовью — тоской —Где-то в детстве гудит паровоз,Далеко, далеко, далеко…

«Я знаю, как печальны звезды…»

Я знаю, как печальны звездыВ тоске бессонной по ночамИ как многопудовый воздухТяжел для слабого плеча.

Я знаю, что в тоске слабея,Мне темных сил не одолеть,Что жить во много раз труднее,Чем добровольно умереть.

И в счастье — призрачном и зыбком, —Когда в тумане голова,Я знаю цену всем улыбкамИ обещающим словам.

Я знаю, что не греют блесткиЧужого яркого огня;Что холодок, сухой и жесткий,Всегда преследует меня…

Но мир таинственно светлеет,И жизнь становится легка,Когда, скользя, обхватит шеюХудая детская рука.

Поэту

Так бывает: брови нахмурив,Зверем смотришь по целым дням.Отвращенье к литературе,И в особенности — к стихам.

Ненасытная злоба к фразам,К разговорам о пустяках,Да к шатаньям по Монпарнасам,Да к сиденьям — в кабаках.

И кому это только нужно,Чтоб от споров ночей не спать.Ведь полезней сготовить ужин,Чем пустые стихи написать.

Скажут мне: «Не единым хлебом…»Но без хлеба не проживешь.Вся земная тоска по небуВековая, большая ложь…

— Ты бы лучше занялся делом,А не вылущенным стихом.Ты бы встал на рассвете беломДа в метро побежал бегом.

И работал, работал, работал…Целый день в жестоком труде,Не отмахиваясь от заботы,От земных, от священных дел.

Не гнушался бы скромным заданьем,Не витал бы в бездне времен,Лучше — каменщик, строящий зданье,Чем хранящий тайну масон.

…Но, устав от последней тревоги,Подойдя к последней черте —Снова чтенье стихов о Боге,О бессмертье, о красоте.

Бессонница