Давид Самойлов - Стихотворения
Запечатлели свой набег.
Но всё равно — плывущий мимо
Прекрасней ставшего на брег.
1966
«Получил письмо издалека…»
Получил письмо издалека,
Гордое, безумное и женское.
Но пока оно свершало шествие,
Между нами пролегли века.
Выросли деревья, смолкли речи,
Отгремели времена.
Но опять прошу я издалече:
Анна! Защити меня!
Реки утекли, умчались птицы,
Заросли дороги. Свет погас.
Но тебе порой мой голос снится:
Анна! Защити обоих нас!
1966
РЯБИНА
Так бы длинно думать,
Как гуси летят.
Так бы длинно верить,
Как листья шелестят.
Так бы длинно любить,
Как реки текут…
Руки так заломить,
Как рябиновый куст.
1966
СМЕРТЬ ПОЭТА
Что ж ты заводишь
Песню военну,
Флейте подобно,
Милый снегирь?
ДержавинЯ не знал в этот вечер в деревне,
Что не стало Анны Андреевны,
Но меня одолела тоска.
Деревянные дудки скворешен
Распевали. И месяц навешен
Был на голые ветки леска.
Провода электрички чертили
В небесах невесомые кубы.
А её уже славой почтили
Не парадные залы и клубы,
А лесов деревянные трубы,
Деревянные дудки скворешен.
Потому я и был безутешен,
Хоть в тот вечер не думал о ней.
Это было предчувствием боли,
Как бывает у птиц и зверей.
Просыревшей тропинкою в поле,
Меж сугробами, в странном уборе
Шла старуха всех смертных старей.
Шла старуха в каком-то капоте,
Что свисал, как два ветхих крыла.
Я спросил её: «Как вы живёте?»
А она мне: «Уже отжила…»
В этот вечер ветрами отпето
Было дивное дело поэта.
И мне чудилось пенье и звон.
В этот вечер мне чудилась в лесе
Красота похоронных процессий
И торжественный шум похорон.
С Шереметьевского аэродрома
Доносилось подобие грома.
Рядом пели деревья земли:
«Мы её берегли от удачи.
От успеха, богатства и славы,
Мы, земные деревья и травы.
От всего мы её берегли».
И не ведал я, было ли это
Отпеванием времени года,
Воспеваньем страны и народа
Или просто кончиной поэта.
Ведь ещё не успели стихи,
Те, которыми нас одаряли,
Стать гневливой волною в Дарьяле
Или ветром в молдавской степи.
Стать туманом, птицей, звездою
Иль в степи полосатой верстою
Суждено не любому из нас.
Стихотворства тяжёлое бремя
Прославляет стоустое время.
Но за это почтут не сейчас.
Ведь она за своё воплощенье
В снегиря царскосельского сада
Десять раз заплатила сполна.
Ведь за это пройти было надо
Все ступени рая и ада,
Чтоб себя превратить в певуна.
Всё на свете рождается в муке —
И деревья, и птицы, и звуки.
И Кавказ. И Урал. И Сибирь.
Ипоэта смежаются веки.
И ещё не очнулся на ветке
Зоревой царскосельский снегирь
1966
«Вот и всё. Смежили очи гении…»
Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем словно залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И всё разрешено.
1966
БЛОК. 1917
В тумане старые дворцы
Хирели,
Красногвардейские костры
Горели.
Он вновь увидел на мосту
И ангела, и высоту.
Он вновь услышал чистоту
Свирели.
Не музыка военных флейт,
Не звёздный отблеск эполет,
Не павший ангел, в кабарет
Влетевший — сбросить перья…
Он видел ангела, звезду,
Он слышал флейту, и на льду
Невы он видел полынью
Рождественской купелью.
Да, странным было для него
То ледяное рождество,
Когда солдатские костры
Всю ночь во тьме не гасли.
Он не хотел ни слов, ни встреч,
Немела речь,
Не грела печь,
Студёный ветер продувал
Евангельские ясли.
Волхвы, забившись в закутки,
Сидели, кутаясь в платки, —
Пережидали хаос.
И взглядывали из-за штор,
Как полыхал ночной костёр,
Как пламя колыхалось.
«Волхвы! Я понимаю вас,
Как трудно в этот грозный час
Хранить свои богатства,
Когда весёлый бунтовщик
К вам в двери всовывает штык
Во имя власти и земли,
Республики и братства.
Дары искусства и наук,
Сибирских руд, сердечных мук,
Ума и совести недуг —
Вы этим всем владели.
Но это всё не навсегда.
Есть только ангел и звезда,
Пустые ясли и напев
Той, ледяной свирели».
Да, странным было для него
То ледяное рождество
Семнадцатого года.
Он шёл и что-то вспоминал,
А ветер на мосту стенал,
И ангел в небе распевал:
«Да здравствует свобода!»
На мосте грелись мужики,
Весёлые бунтовщики.
Их тени были велики.
И уходили патрули
Вершить большое дело.
Звезда сияла. И во мгле
Вдали тревогу пел сигнал.
А рядом «Интернационал»
Свирель тревожно пела.
Шагал патруль. Вот так же шли
В ту ночь седые пастухи
За ангелом и за звездой.
Твердя чужое имя.
Да, странным было для него
То ледяное рождество,
Когда солому ветер грёб
Над яслями пустыми.
Полз броневик. Потом солдат
Угрюмо спрашивал мандат.
Куда-то прошагал отряд.
В котле еда дымилась.
На город с юга шла метель.
Замолкли ангел и свирель.
Снег запорошивал купель.
И всё в снегу затмилось…
1967
СОЛОВЬИ ИЛЬДЕФОНСА-КОНСТАНТЫ
Ильдефонс-Константы Галчинский дирижирует
соловьями:
Пиано, пианиссимо форте, аллегро, престо!
Время действия — ночь. Она же и место.
Сосны вплывают в небо романтическими
кораблями.
Ильдефонс играет на скрипке, потом на гитаре,
И вновь на скрипке играет Ильдефонс-Константы
Галчинский.
Ночь соловьиную трель прокатывает в гортани.
В честь прекрасной Натальи соловьи поют
по-грузински.
Начинается бог знает что: хиромантия,
волхвованье!
Зачарованы люди, кони, заезды. Даже редактор,
Хлюпая носом, платок нашаривает в кармане,
Потому что ещё никогда не встречался
с подобным фактом.
Константы их утешает: «Ну что распустили
нюни!
Ничего не случилось И вообще ничего ж
случится!
Просто бушуют в кустах соловьи в начале июня.
Послушайте, как поют! Послушайте: ах, как
чисто!»
Ильдефонс забирает гитару, обнимает Наталью,
И уходит сквозь сиреневый куст, и про себя
судачит:
«Это всё соловьи. Вишь, какие канальи!
Плачут, чёрт побери. Хотят не хотят, а плачут!..»
1967
АПРЕЛЬСКИЙ ЛЕС
Давайте каждый день приумножать богатство
Апрельской тишины в безлиственном лесу.
Не надо торопить. Не надо домогаться,
Чтоб отроческий лес скорей отёр слезу.
Ведь нынче та пора, редчайший час сезона,
Когда и время — вспять и будет молодеть.
Когда всего шальней растрёпанная крона
И шапку не торопится надеть.
О, этот странный час обратного движенья
Из старости!.. Куда?.. Куда — не всё ль равно!
Как будто корешок волшебного женьшеня
Подмешан был вчера в холодное вино.
Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят… Мы из того же теста —
К начальному, назад, спешим небытию…
1968
СВЯТОГОРСКИЙ MОНАСТЫРЬ
Вот сюда везли жандармы
Тело Пушкина (О, милость
Государя!). Чтоб скорей,
Чтоб скорей соединилось
Тело Пушкина с душой
И навек угомонилось.
Здесь, совсем недалеко
От Михайловского сада.
Мёртвым быть ему легко,
Ибо жить нигде не надо.
Слава богу, что конец
Императорской приязни
И что можно без боязни
Ждать иных, грядущих дней.
