Симон Осиашвили - Мамины глаза
Одинаковые одинокие
Сергею Куприку
Ты стоишь у окна,Я стою у окна —Я сегодня один,Ты сегодня одна.Одинаково намБыло к звездам летать,Одинаково намБез любви пропадать.
Одинаковые одинокие,Мы не близкие,Не далекие…А вокруг ходит счастье да около,Но без нас оноОдинокое.
Мы похожи с тобойКак реки берега —Я любовь не сберегИ ты не сберегла.Было сердцу светлоРядом с сердцем твоим —Но зачем одномуТо, что нужно двоим.
Первые цветы
Андрею Державину
Ты судьбу гадала по руке —Ничего не вышло,Имена писала на песке —Стали не видны…А ведь так хотела ты узнать,От кого тебе подарка ждать:В чьих сейчас рукахПервые цветы,Первые цветы твоей весны.
Первые цветы – это очень важно,Первые цветы будут лишь однажды:Пусть они завянут без следа,Но таких не будет никогда!Первые цветы сердце ждет, волнуясь,Первые цветы – это как «люблю вас…».Пусть летят года —Это навсегда!
Девочки смеются над тобой:«Вот еще принцесса!»И твердят тебе: «Глаза открой,Принцев больше нет…»Только ты насмешкам их не верь,Ведь, когда закрыта плотно дверь,Каждая из них,Каждая из нихВспоминает первый свой букет.
Опер с Петровки
Александру Кальянову
У опера с ПетровкиПорядок с подготовкой:Захват, подсечка, самбо, карате —И сердце замирает,Когда он вынимаетИз кобуры свой табельный «ТТ».
Но даже на старухуНаходится проруха —И опер оказался за чертой…Его взяла не финка,Не пуля, не дубинка,А девочка с малины воровской.
У опера с Петровки,У опера с ПетровкиРаненое сердце плачет и болит…Но оперу с Петровки,Но оперу с ПетровкиТаких любить присяга не велит!
На опере с ПетровкиКрасуются обновки —Его не узнает родная мать,И что случилось с сыном,Когда он брал малину,Никак старушке маме не понять…
Ну а весна бушует,И соловьи колдуют,И в кобуре черемуха цветет,А опер спит и видит,Что, может, чудо выйдет —Амнистия до срока подойдет.
Под знаком Тельца
Светлане Лазаревой
День рожденья мой в апрелеПод созвездием Тельца —Видно, так меня хотели,Что я в маму и отца.
Я красивая, как мама, —Посмотрите, все при мне,И, как папа, я упряма —Не сгораю и в огне!
Видно, на счастье под знаком ТельцаМне бог дал бессмертную душу —И так хорошо мне под знаком Тельца,Другой мне и даром не нужен!
Кто сказал, нет в жизни счастья?Ох, не верьте вы ему!Если кто со мной встречался,Понимает почему.
Мне влюбиться – так влюбиться,Чтоб до самого конца!А родиться – так родитьсяПод созвездием Тельца!
Положи мне голову на плечо
Знаете, я счастливый человек. Потому что в моей жизни есть огромная радость – радость рождения песни. Когда я сижу на своем диване, вожусь со словами, терзаю гитару – и вдруг чувствую: пошло! Мне нравится!!! Большего кайфа, чем это состояние, я никогда не испытывал. Конечно, успех, деньги, которые потом принесет песня, – все это замечательно, но ни с чем невозможно сравнить ту совершенно невероятную радость, которая охватывает меня в эти мгновения. Но сочинительство – дело волчье, одинокое, и только мой кот Кука видит, как все это происходит. Вообще, он первый слушатель моих опусов, потому что всегда присутствует около меня во время работы – и надо сказать, что судья он строгий, и если ему что не нравится, дает мне понять это своими коготками. Иногда песня рождается долго, порой мучительно, а другой раз на ее сочинение тратится ровно столько времени, сколько нужно, чтобы записать ее на бумаге. Так, в частности, было с «Дорогими моими стариками» – у меня не было в голове ничего, я просто написал строчку «Постарели мои старики…» и, не отрываясь от листа, дописал эти стихи до конца. Причем сидел я на обшарпанной тумбочке в полуразвалившейся кухне – своего жилья у меня тогда не было и приходилось снимать угол у какого-то алкаша, который в любой момент мог прийти с бутылкой для душевного разговора. Вообще, жилось мне в те времена, если смотреть из сегодняшних дней, ой как непросто. Никто, ничто и звать никак. Ни жилья, ни работы, ни прописки, ни знакомств. Но какой-то такой кураж бурлил во мне, что все жизненные трудности как-то проходили мимо. Теперь такой кураж посещает меня все реже и реже. Наверно, потому, что я, к сожалению, преодолел недостаток, который с годами проходит у всех. Он называется молодость. Зато появляется что вспомнить…
Интересно было работать с Алексеем Глызиным, потому что я не просто писал стихи для его песен, я этими стихами формировал его образ. Алексей, когда он работал в «Веселых ребятах», был лирико-игровым героем, а когда он занялся сольной карьерой и обратился ко мне за помощью, я понял, что его органике более свойственно лирико-драматическое амплуа. В таком ключе и были написаны все песни его альбома: «Зимний сад», «Ты не ангел», «Пепел любви», «То ли воля, то ли неволя» и многие другие. Я с ностальгией вспоминаю нашу совместную работу, когда по ночам ребята звонили мне со студии, наигрывали музыку – и я сочинял на нее стихи до самого рассвета. А на следующий день была уже готова фонограмма новой песни. И еще через некоторое время песня эта звучала из всех окон. Вот так правильно угаданный образ способствовал успеху проекта. К сожалению, уже довольно давно мы с Глызиным ничего вместе не делали, впрочем, и новых интересных песен он почти не записал, за исключением, быть может, одной.
Особую роль в моей жизни сыграла встреча с Вячеславом Добрыниным. Дело в том, что если с остальными композиторами у меня складывались чисто творческие отношения, то со Славой мы подружились. Знакомство наше состоялось в редакции радиостанции «Юность» в 1986 году. Он еще не стал звездой эстрады, но был уже маститым композитором, а я – всего лишь начинающим автором. Не знаю, чем уж я ему глянулся, думаю, он немного устал от своих соавторов, которые все были существенно старше его, и ему хотелось общаться с более молодым человеком, чтобы и самому помолодеть, что ли. Кроме того, не исключаю, он мог чувствовать себя по отношению ко мне мэтром, что вряд ли у него получилось бы с его немолодыми и маститыми соавторами. Возможно, в некий резонанс попали наши взгляды на то, какими должны быть песни в новое время – вовсю набирала обороты перестройка, и, чтобы заинтересовать слушателей, песням нужны были какие-то новые краски, в том числе и в текстах. Они должны были стать более раскованными и более приближенными к разговорному языку, чем это практиковалось в предыдущие времена. Так или иначе, мы со Славой прониклись взаимной симпатией, которая переросла в дружеские отношения. Наши многочасовые телефонные разговоры выливались в песни, которых мы за несколько лет написали довольно много, и некоторые из них стали широко известны. Причем общались мы исключительно по ночам – Добрынин абсолютная сова, засыпает под утро и спит, соответственно, часов до трех, кстати, я, не зная его режима, долго не мог понять, почему он бывает так холоден со мной, если я звоню ему до обеда. Но потом мы согласовали наши биоритмы и все устаканилось. Кроме того, Слава считает меня своим «крестным отцом» как исполнителя, потому что именно мне принадлежала идея, чтобы он сам спел песню «Ах, друзья, мои друзья» («Спасатель»), после чего началась у него карьера артиста. Ну а уж когда появилась «Не сыпь мне соль на рану», тут народная любовь к Вячеславу Добрынину хлынула через край. Кстати, эту песню Слава исполнил случайно – просто не приехал в студию певец, который должен быть записать «Не сыпь мне соль на рану» (помнится, это был Коля Расторгуев в еще «долюбэшный» период), время уходило, нужно было что-то делать – и я предложил Славе подойти к микрофону, чтобы не пропадала смена. Тем более что после «Спасателя» опыт у него уже был. Так и родилось это «нетленное» произведение, проложившее Добрынину путь к звездности, а меня окончательно утвердившее в ипостаси автора-шлягериста. Потому что песня пошла в народ. Помню, я как-то наблюдал встречу двух не вполне трезвых товарищей, при этом один хлопнул по плечу второго со словами «Ну что, насыплем соль на рану?». И я понял, что могу умирать спокойно – свой след в русском фольклоре я уже оставил. Как только не переделывали название этой песни: и «Не лей мне чай на спину», и «Не сыпь мне сахер на хер», и бог еще знает как! А это дорогого стоит. Правда, один из маститых соавторов Добрынина все доказывал ему, что фраза «не говори навзрыд» из этой песни – это не по-русски, что, мол, и неудивительно, откуда Осиашвили может знать русский язык. Я пытался объяснить, что говорить навзрыд означает говорить, сдерживая рыдания. Но это не подействовало, и тогда я прибегнул к авторитету классика и вспомнил Пастернака с его стихами «Февраль. Достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд». То есть писать навзрыд можно, а говорить нельзя, что ли? Ведь в этом и есть, в частности, поэзия, чтобы сказать как-то по-новому. Убедил. Вообще, мне часто приходилось доказывать свое право выражаться так, как я считаю нужным. Скажем, один уважаемый редактор с радио вполне серьезно убеждал меня, что в песне «Дорогие мои старики» слова «мы еще, мы еще повоюем» отдают милитаризмом, и советовал их изменить, представляете! Я вообще-то человек компромиссный, никакого особого пиетета к своей работе не испытываю, прислушиваюсь к чужому мнению и готов переделывать непринципиальные для меня вещи, но уж если я что-то считаю важным, то буду стоять до конца. И не припомню случая, когда бы я не оказался прав.
