Николай Гумилёв - Сборник стихов (электронное собрание сочинений)
Орел Синдбада
Следом за Синдбадом-МореходомВ чуждых странах я сбирал червонцыИ блуждал по незнакомым водам,Где, дробясь, пылали блики солнца.
Сколько раз я думал о СиндбадеИ в душе лелеял мысли те же…Было сладко грезить о Багдаде,Проходя у чуждых побережий.
Но орел, чьи перья – красный пламень,Что носил богатого Синдбада,Поднял и швырнул меня на камень,Где морская веяла прохлада.
Пусть халат мой залит свежей кровью, —В сердце гибель загорелась снами.Я – как мальчик, схваченный любовьюК девушке, окутанной шелками.
Тишина над дальним кругозором,В мыслях праздник светлого бессилья,И орел, моим смущенным взором,Отлетая, распускает крылья.
Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,И руки особенно тонки, колени обняв.Послушай: далеко, далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,И шкуру его украшает волшебный узор,С которым равняться осмелится только луна,Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,И бег его плавен, как радостный птичий полет.Я знаю, что много чудесного видит земля,Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных странПро черную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.
Носорог
Видишь, мчатся обезьяныС диким криком на лианы,Что свисают низко, низко,Слышишь шорох многих ног?Это значит – близко, близкоОт твоей лесной поляныРазъяренный носорог.
Видишь общее смятенье,Слышишь топот? Нет сомненья,Если даже буйвол сонныйОтступает глубже в грязь.Но, в нездешнее влюбленный,Не ищи себе спасенья,Убегая и таясь.
Подними высоко рукиС песней счастья и разлуки,Взоры в розовых туманахМысль далеко уведут,И из стран обетованныхНам незримые фелукиЗа тобою приплывут.
Озеро Чад
На таинственном озере ЧадПосреди вековых баобабовВырезные фелуки стремятНа заре величавых арабов.По лесистым его берегамИ в горах, у зеленых подножий,Поклоняются страшным богамДевы-жрицы с эбеновой кожей.
Я была женой могучего вождя,Дочерью властительного Чада,Я одна во время зимнего дождяСовершала таинство обряда.Говорили – на сто миль вокругЖенщин не было меня светлее,Я браслетов не снимала с рук.И янтарь всегда висел на шее.
Белый воин был так строен,Губы красны, взор спокоен,Он был истинным вождем;И открылась в сердце дверца,А когда нам шепчет сердце,Мы не боремся, не ждем.Он сказал мне, что едва лиИ во Франции видалиОбольстительней меня,И как только день растает,Для двоих он оседлаетБерберийского коня.
Муж мой гнался с верным луком,Пробегал лесные чащи,Перепрыгивал овраги,Плыл по сумрачным озерамИ достался смертным мукам;Видел только день палящийТруп свирепого бродяги,Труп покрытого позором.
А на быстром и сильном верблюде,Утопая в ласкающей грудеШкур звериных и шелковых тканей,Уносилась я птицей на север,Я ломала мой редкостный веер,Упиваясь восторгом заране.Раздвигала я гибкие складкиУ моей разноцветной палаткиИ, смеясь, наклонялась в оконце,Я смотрела, как прыгает солнцеВ голубых глазах европейца.
А теперь, как мертвая смоковница,У которой листья облетели,Я ненужно-скучная любовница,Словно вещь, я брошена в Марселе.Чтоб питаться жалкими отбросами,Чтобы жить, вечернею пороюЯ пляшу пред пьяными матросами,И они, Смеясь, владеют мною.Робкий ум мой обессилен бедами,Взор мой с каждым часом угасает…Умереть? Но там, в полях неведомых,Там мой муж, он ждет и не прощает.
Помпей у пиратов
От кормы, изукрашенной красным,Дорогие плывут ароматыВ трюм, где скрылись в волненьи опасномС угрожающим видом пираты.
С затаенной злобой боязниГоворят, то храбрясь, то бледнея,И вполголоса требуют казни,Головы молодого Помпея.
Сколько дней они служат рабами,То покорно, то с гневом напрасным,И не смеют бродить под шатрами,На корме, изукрашенной красным.
Слышен зов. Это голос Помпея,Окруженного стаей голубок.Он кричит: «Эй, собаки, живее!Где вино? Высыхает мой кубок».
И над морем седым и пустынным,Приподнявшись лениво на локте,Посыпает толченым рубиномРозоватые, длинные ногти.
И оставив мечтанья о мести,Умолкают смущенно пиратыИ несут, раболепные, вместеИ вино, и цветы, и гранаты.
Основатели
Ромул и Рем взошли на гору,Холм перед ними был дик и нем.Ромул сказал: «Здесь будет город».«Город, как солнце» – ответил Рем.
Ромул сказал: «Волей созвездийМы обрели наш древний почет».Рем отвечал: «Что было прежде,Надо забыть, глянем вперед».
«Здесь будет цирк, – промолвил Ромул, —Здесь будет дом наш, открытый всем».«Но надо поставить ближе к домуМогильные склепы» – ответил Рем.
Манлий
Манлий сброшен. Слава Рима,Власть все та же, что была,И навеки нерушима,Как Тарпейская скала.
Рим, как море, волновался,Разрезали вопли тьму,Но спокойно улыбалсяНизвергаемый к нему.
Для чего ж в полдневной хмаре,Озаряемый лучом,Возникает хмурый МарийС окровавленным мечом?
Игры
Консул добр: на арене кровавойТретий день не кончаются игры,И совсем обезумели тигры,Дышут древнею злобой удавы.
А слоны, а медведи! ТакимиОпьянелыми кровью бойцами,Туром, бьющим повсюду рогами,Любовались едва ли и в Риме.
И тогда лишь был отдан им пленный,Весь израненный, вождь аламанов,Заклинатель ветров и тумановИ убийца с глазами гиены.
Как хотели мы этого часа!Ждали битвы, мы знали – он смелый.Бейте, звери, горячее тело,Рвите, звери, кровавое мясо!
Но, прижавшись к перилам дубовым,Вдруг завыл он, спокойный и хмурый,И согласным ответили ревомИ медведи, и волки, и туры.
Распластались покорно удавы,И упали слоны на колени,Ожидая его повелений,Поднимали свой хобот кровавый.
Консул, консул и вечные боги,Мы такого еще не видали!Ведь голодные тигры лизалиКолдуну запыленные ноги.
Императору
Призрак какой-то неведомой силы,Ты ль, указавший законы судьбе,Ты ль, император, во мраке могилыХочешь, чтоб я говорил о тебе?
Горе мне! Я не трибун, не сенатор,Я только бедный бродячий певец,И для чего, для чего, император,Ты на меня возлагаешь венец?
Заперты мне все богатые двери,И мои бедные сказки-стихиСлушают только бездомные звериДа на высоких горах пастухи.
Старый хитон мой изодран и черен,Очи не зорки, и голос мой слаб,Но ты сказал, и я буду покорен,О император, я верный твой раб.
Каракалла