Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Удивительно, до какой степени Йейтс оставался верен себе. Весело и жутко подумать, что игра в Башню, тешившая стареющего поэта в Тур Баллили, – лишь продолжение игр того юноши, который по ночам ускользал из дома, пробирался при свете луны по опасному карнизу скалы и зажигал свечу в пещере над морем.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939)
Розе, распятой на кресте времен
Печальный, гордый, алый мой цветок!Приблизься, чтоб, вдохнув, воспеть я могКухулина в бою с морской волной –И вещего друида под сосной,Что Фергуса в лохмотья снов облек, –И скорбь твою, таинственный цветок,О коей звезды, осыпаясь в прах,Поют в незабываемых ночах.Приблизься, чтобы я, прозрев, обрелЗдесь, на земле, среди любвей и золИ мелких пузырей людской тщеты,Высокий путь бессмертной красоты.Приблизься – и останься так со мной,Чтоб, задохнувшись розовой волной,Забыть о скучных жителях земли:О червяке, возящемся в пыли,О мыши, пробегающей в траве,О мыслях в глупой, смертной голове, –Чтобы вдали от троп людских, в глуши,Найти глагол, который Бог вложилВ сердца навеки смолкнувших певцов.Приблизься, чтоб и я, в конце концов,Пропеть о славе древней Эрин смог:Печальный, гордый, алый мой цветок!
Песня сидов,
спетая над Диармидом и Гранией, уснувшими сном любви под древним кромлехом
Мы, что старей царств и царей,Тех, что прошли, –Тысячи лет нам, полузапретнымДухам земли, –
Дарим мы этим найденным детямМир и покой,Час этой росный, чащу и звездныйПолог ночной.
Дарим мы этим найденным детямОтдых от зла,Чтобы забыть им в тихом укрытьеМира дела.
Мы, что старей царств и царей,Тех, что прошли!Тысячи лет нам, полузапретнымДухам земли.
Озерный остров Иннишфри
Я стряхну этот сон – и уйду в свой озерный приют,Где за тихой волною лежит островок Иннишфри;Там до вечера в травах, жужжа, медуницы снуют,И сверчки гомонят до зари.Там из веток и глины я выстрою маленький кров,Девять грядок бобов посажу на делянке своей;Там закат – мельтешение крыльев и крики вьюрков,Ночь – головокруженье огней.
Я стряхну этот сон – ибо в сердцем моем навсегда,Где б я ни был, средь пыльных холмов или каменных сот,Слышу: в глинистый берег озерная плещет вода,Чую: будит меня и зовет.
Плащ, корабль и башмачки
«Кому такой красивый плащ?»
«Я сшил его Печали.Чтоб был он виден издалиИ восхищаться все моглиОдеждами Печали».
«А парус ладишь для чего?»
«Для корабля Печали.Чтоб, крыльев чаячьих белей,Скитался он среди морейПод парусом Печали».
«А войлочные башмачки?»
«Они для ног Печали.Чтоб были тихи и легкиНеуловимые шагиПодкравшейся Печали».
Жалобы старика
Я укрываюсь от дождяПод сломанной ветлой,А был я всюду званый гостьИ парень удалой,Пока пожар моих кудрейНе сделался золой.Я вижу – снова молодежьГотова в бой и в дымЗа всяким, кто кричит «долой»Тиранам мировым,А мне лишь Время – супостат,Враждую только с ним.Не привлекает никогоТрухлявая ветла.Каких красавиц я любил!Но жизнь прошла дотла.Я времени плюю в лицоЗа все его дела.
Воинство сидов
Всадники скачут от Нок-на-Рей,Мчат над могилою Клот-на-Бар,Килчи пылает, словно пожар,И Ниав кличет: Скорей, скорей!Выкинь из сердца смертные сны,Кружатся листья, кони летят,Волосы ветром относит назад,Огненны очи, лица бледны.Призрачной скачки неистов пыл,Кто нас увидел, навек пропал:Он позабудет, о чем мечтал,Все позабудет, чем прежде жил.Скачут и кличут во тьме ночей,И нет страшней и прекрасней чар;Килчи пылает, словно пожар,И Ниав громко зовет: Скорей!
Песня скитальца Энгуса
Я вышел в мглистый лес ночной,Чтоб лоб горящий остудить,Орешниковый срезал прут,Содрал кору, приладил нить.И в час, когда светлела мглаИ гасли звезды-мотыльки,Я серебристую форельПоймал на быстрине реки.
Я положил ее в травуИ стал раскладывать костер,Как вдруг услышал чей-то смех,Невнятный тихий разговор.Предстала дева предо мной,Светясь, как яблоневый цвет,Окликнула – и скрылась прочь,В прозрачный канула рассвет.
Пускай я стар, пускай усталОт косогоров и холмов,Но чтоб ее поцеловать,Я снова мир пройти готов,И травы мять, и с неба рвать,Плоды земные разлюбив,Серебряный налив луныИ солнца золотой налив.
Влюбленный рассказывает о розе, цветущей в его сердце
Всё, что на свете грустно, убого и безобразно:Ребенка плач у дороги, телеги скрип за мостом,Шаги усталого пахаря и всхлипы осени грязной –Туманит и искажает твой образ в сердце моем.
Как много зла и печали! Я заново все перестрою –И на холме одиноко прилягу весенним днем,Чтоб стали земля и небо шкатулкою золотоюДля грез о прекрасной розе, цветущей в сердце моем.
Он вспоминает забытую красоту
Обняв тебя, любовь моя,Всю красоту объемлю я,Что канула во тьму времен:Жар ослепительных корон,Схороненных на дне озер;И томных вымыслов узор,Что девы по канве вели, –Для пированья гнусной тли;И нежный, тленный запах розСредь волн уложенных волос;И лилии – у алтарей,Во мраке длинных галерей,Где так настоен фимиам,Что слезы – на глазах у дам.Как ты бледна и как хрупка!О, ты пришла издалека,Из прежних, призрачных эпох!За каждым поцелуем – вздох…Как будто красота скорбит,Что все погибнет, все сгорит,Лишь в бездне бездн, в огне огнейЧертог останется за ней,Где стражи тайн ее сидятВ железном облаченье лат,На меч склонившись головой,В задумчивости вековой.
Проклятие Адама
В тот вечер мы втроем сидели в залеИ о стихах негромко рассуждали,Следя, как дотлевал последний луч.«Строку, – заметил я, – хоть месяц мучь,Но если нет в ней вспышки озаренья,Бессмысленны корпенье и терпенье.Уж лучше на коленях пол скоблитьНа кухне иль кайлом каменья битьВ палящий зной, чем сладостные звукиМирить и сочетать. Нет худшей муки,Чем этот труд, что баловством слыветНа фоне плоте ко-умственных заботТолпы – или, как говорят аскеты,В миру». – И замолчал.
В ответ на этоТвоя подруга (многих сокрушитЕе лица наивно-кроткий видИ голос вкрадчивый) мне отвечала:«Нам, женщинам, известно изначала,Хоть это в школе не преподают, –Что красота есть каждодневный труд».
«Да, – согласился я, – клянусь Адамом,Прекрасное нам не дается даром;Как ни вздыхай усердный ученик,Не вчитывайся в строки пыльных книг,Выкапывая в них любви примеры –Былых веков высокие химеры,Но если сам влюблен – какой в них толк?».
Любви коснувшись, разговор умолк.День умирал, как угольки в камине;Лишь в небесах, в зеленоватой сини,Дрожала утомленная луна,Как раковина хрупкая, бледна,Источенная времени волнами.
И я подумал (это между нами),Что я тебя любил, и ты былаЕще прекрасней, чем моя хвала;Но годы протекли – и что осталось?Луны ущербной бледная усталость.
Нет другой Трои
За что корить мне ту, что дни моиОтчаяньем поила вдосталь, – ту,Что в гуще толп готовила бои,Мутя доверчивую беднотуИ раздувая в ярость их испуг?Могла ли умиротворить онаМощь красоты, натянутой, как лук,Жар благородства, в наши временаНемыслимый, – и, обручась с тоской,Недуг отверженности исцелить?Что было делать ей, родясь такой?Какую Трою новую спалить?
Часть V
После первой мировой
Возвращение в Тур Баллили. Йейтс в 1922 году
IЦикл Уильяма Йейтса «Размышления во время гражданской войны» входит в книгу стихов Йейтса «Башня» (1928). Она начинается со знаменитого «Плавания в Византию». За ним идет «Башня» (по которой и назван сборник). Далее следуют «Размышления…» и «Тысяча девятьсот девятнадцатый». Эти первые четыре вещи не просто задают тон книге – они составляют ее главную ударную силу. Можно сказать, что вся книга «Башня», как ракета, движется по инерции, заданной мощным первоначальным разгоном.
