Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Скидан, ранее писавший достаточно пространные тексты, сосредоточил внимание на вещах минималистских, ритмизованных фрагментах в книге «Красное смещение», на которой приходится сделать особый акцент, если говорить о траектории его рассуждений на протяжении минувшего десятилетия. Александр Скидан, в сущности, говорит одну очень простую вещь: после поэзии холокост невозможен – как немыслимо и не реализуемо более никакое движение, окрашенное преступным или благочестивым порывом. И ведь получается так, что именно растворение поэзии (не «умирание искусства», не «смерть автора»!) в абсолютной буржуазной конвертируемости всего во всё, именно это незаметное растворение искусства и служит лакмусом абсолютного выравнивания, сглаживания антропоморфного пейзажа, некогда пересеченного берегами и оврагами, а ныне – гладкого и плоского, как плоскость. Поэзия в этой логике гибнет никем не замеченная – так тонет упавший с небес Икар на картине Брейгеля: в дальнем углу полотна, не докричавшийся до медлительного и спокойного пахаря, как раз заложившего очередной сочный вираж парной борозды на возделываемом поле. А утонул-то Икарушка у самого бережка, почти на пляже у самого синего моря, – оглянуться бы пахарю да сделать лишний шаг-другой, и глядишь…
Невозможно более ни тихо пахать свою борозду, ни надеяться когда-нибудь насадить на земле новый сад. Необходимо задуматься о том, как возможны синтетические суждения априори, то есть, кстати сказать, каким образом возможна поэзия как таковая. И вот оказывается, что уже почти совершенно невозможна.
непосредственная чувственностьклинического подхода редукцияболезнь как имя есть частное бытиеразрушая тканидвижение или функциихирургическое вмешательствообретает плотьособое качествонеосязаемый цветуникальнуюи преходящую формулингвистической структуры реальноготаким образоммы вправе сказатьесли искусство хочет выжитьв условиях промышленной цивилизациихудожник должен научиться воссоздаватьв своих произведениях разрывмежду потребительской стоимостьюи традиционной понятностью‹разрыв›который и составляет по существуопыт шока
Клиническая картина говорит о том, что всякое ненарицательное имя, то есть имя собственное, есть отклонение от безличной нормы, болезнь; как говаривал Подпольный человек, «настоящая, полная болезнь». Индивидуальное есть отклонение от общего и общепонятного, поэтому принятые всеми конвенции «в эпоху технической воспроизводимости» произведения искусства замещают собою все рискованно-личное. Вот почему, по Скидану, «болезнь как имя есть частное бытие». Впрочем, не только поэзия, но и самый язык как таковой утрачивает систему референций, слова более не связаны семантическими нитями с вещами и понятиями, а потому замкнуты в самих себе. И ведь совершенно прав Александр Скидан, позволяющий себе личностное высказывание только там и тогда, где и когда место личности творца навсегда утрачено! Его правда оправдывается на каждом шагу: платоновское царство-государство на земле наступило: художники изгнаны, загнаны в резервации, ну скажите, сколько народу вокруг испытывает потребность перечитывать Фета – каждый трехсотый, трехтысячный??
Техническое совершенство сегодня означает не что иное, как самоценность технологий, минующих сознание и волю человека, – эта аксиома действует без исключений, ее протестно описывают самые разные инвективы – от горестного возгласа того же Подпольного человека («дважды два и без моей воли четыре будет») до хайдеггеровского понятия «постав» (Gestell). Автор сборника «Красное смещение» неспроста при вручении премии Андрея Белого говорит, что на этот раз в номинации «поэзия» верх взяла книга, бросающая вызов поэзии, антипоэтическая. Предмет отрицания, как уже сказано, поэзия, прорвавшаяся-таки в мир после Аушвица, кажущаяся своим создателям по-прежнему полнокровной, а на деле обескровленная заданностью и исчерпанностью ритмических форм и структур авторского сознания.
В связи с радикальной позицией Александра Скидана не случайно был упомянут не менее (в своем роде) радикальный Афанасий Фет. Можно с известной долей уверенности считать, что позиция Скидана, условно говоря, антифетовская, именно против Фета ведет автор «Красного смещения» и книг стихов и эссе свою непримиримую интифаду. В лучших вещах Фет всегда говорит не о каком-то конкретном событии или чувстве, но о возможности его освоения с точки зрения поэтической. Взгляду поэта подвластно абсолютно всё, а предмет, исток восторженной эмоции очень часто бывает скрыт, лишь косвенно упомянут. Как мошки зарею, Крылатые звуки толпятся; С любимой мечтою Не хочется сердцу расстаться. С какой такой мечтою? Нет ответа!
И дальше: Но цвет вдохновенья Печален средь будничных терний; Былое стремленье Далеко, как выстрел вечерний. Опять двадцать пять: какое тут упомянуто стремленье? К чему именно? Эта-то недосказанность, демонстрирующая всесилие поэзии, казалась Тургеневу неясностью, темнотой, тот даже настоял на замене туманного словосочетания «выстрел вечерний» на отблеск вечерний. Потому-то Фет, как сказано многажды, «безглагольный», что в стихах не нуждается в предикации описываемых впечатлений, их конкретизации и приземленно-подробном описании. О чем бы ни шла речь – на самом деле стихотворение посвящено поэзии как таковой, ее всесилию: …и не знаю сам, что буду Петь, но только песня зреет и т. д. У Скидана – о чем бы ни слагались стихи, они также пишутся непременно о самой поэзии, только – о ее тотальной несостоятельности, невозможности:
все что связано с подлинностьюмыльный привкустехномузыка из дверей кафепролегоменыко всякой будущей метафизикевоображаемые решениякатакомбы«никогда не говори со мной таким тоном»красно-коричневая чумановый порядок означающихthe sun is going so fastберезкиполупроводникисновиденияобрезки ногтейсопротивление бесполезно
Именно то, что столетиями выдавало себя за подлинное и на самом деле являлось подлинным, ныне сходит на нет, замещается подлинным суррогатом подлинности. Причем именно в наши дни бытуют и газетные штампы, и фразы из Канта («Пролегомены ко всякой будущей метафизике»), и «техномузыка из дверей кафе». Вернее говоря, механическая музыка неотличима от метафизики, а слово «пролегомены» может вполне обернуться рекламным клише.
Манифесты – дело трудное, провозгласить измельчение и измельчание поэзии можно раз, другой – на третий во рту точно станет слишком кисло безо всякого лимона. Как же могут выглядеть тексты, записанные столбиком и говорящие о том, что стихотворчество навсегда отодвинулось в даль веков? Кстати сказать – вполне по-фетовски, то есть автономно, в отчуждении от носителя лирической эмоции, в модальности фрагментарного перечисления (шепот, робкое дыханье, соловьиные трели и т. п.):
ни нарывающих виноградниками холмовни терцин обещающих очищениеутилизация образамониторингвалоризация трещины у тебя в пахубесчестит воображение.чистая длительность предложениязаняться любовьюразрушительное сияниевыставленных в витрине мощейпредставьчто ты еще живв сослагательном наклонениив информационных сетяхглянцевые кострыаура всесожженьяаура исчезновения ауры‹назови себя Беньямин›‹…›крестовый походкапиталавложенногов крестовый походIn ‹the› dead God we trust
Тонкость и взвешенность позиции Скидана состоит, по-моему, в том, что очередное (и вполне привычное) отрицание сложившегося в литературном хозяйстве положения дел не исчерпывается у него «антиискусством для антиискусства». Один из его (непоэтических) текстов назван прямо и недвусмысленно: «Тезисы к политизации искусства», причем политизация здесь понимается вовсе не банально. Речь идет не о каких-либо конкретных политических убеждениях – и правое дело и «левое дело» ныне подвластны вполне определенным технологиям провоцирования, производства идей и их воплощения в «акции» и «проекты». Политизированность, по Скидану, не сводима к радикализму, революционности как таковым, она означает самую возможность традиционной политии, то есть прояснения сложной и многоступенчатой связи между убеждениями отдельного человека и некой конкретной системой идей. Если разобраться, эта позиция не ведет к безысходному нонконформизму, она – по сути своей – весьма традиционна, поскольку возвращает человеку человеческое (и не только слишком человеческое), а кесарево решительно оставляет кесарям-буревестникам, которым все чудится, что скоро грянет буря. Здесь-то и кроется продуктивное отличие поэтической топики Скидана от бесконечного разнообразия попыток создать поэзию «новую», «социальную», «актуальную», то есть связывающую себя с конкретной системой политических воззрений. Большинство подобных попыток исчерпывают себя на наших глазах, четко же сформулированные вопросы Александра Скидана дают основания надеяться на получение ответов. Хорошо бы – не только в виде отточенных манифестов, но и в стихах. Вдруг даже с регулярным метром и рифмой?
