Данте Алигьери - Божественная комедия

Песнь девятая

Когда твой Карл, прекрасная Клеменца[1248],Мне пролил свет, он, вскрыв мне, как враждаОбманет некогда его младенца,[1249]

Сказал: «Молчи, и пусть кружат года!»И я могу сказать лишь, что рыданьяЖдут тех, кто пожелает вам вреда.

И жизнь святого этого сияньяОпять вернулась к Солнцу,[1250] им полна,Как, в мере, им доступной, все созданья.

Вы, чья душа греховна и темна,Как от него вас сердце отвратило,И голова к тщете обращена?

И вот ко мне еще одно светило[1251]Приблизилось и, озарясь вовне,Являло волю сделать, что мне мило.

Взор Беатриче, устремлен ко мне,В том, что она с просимым согласилась,Меня, как прежде, убедил вполне.

«Дай, чтобы то, чего хочу, свершилось,Блаженный дух, — сказал я, — мне явив,Что мысль моя в тебе отобразилась».

Свет, новый для меня, на мой призыв,Из недр своих, пред тем звучавших славой,Сказал, как тот, кто щедрым быть счастлив:

«В Италии, растленной и лукавой,Есть область от Риальто до вершин,Нистекших Брентой и нистекших Пьявой;[1252]

И там есть невысокий холм[1253] один,Откуда факел снизошел, грозоюКругом бушуя по лицу равнин.[1254]

Единого он корня был со мною;Куниццой я звалась и здесь горюКак этой побежденная звездою.

Но, в радости, себя я не корюТакой моей судьбой, хоть речи этиЯ не для вашей черни говорю.

Об этом драгоценном самоцвете,[1255]Всех ближе к нам, везде молва идет;И прежде чем умолкнуть ей на свете,

Упятерится этот сотый год:[1256]Тех, чьи дела величьем пресловуты,Вторая жизнь[1257] вослед за первой ждет.

В наш век о ней не думает замкнутыйМеж Адиче и Тальяменто[1258] людИ, хоть избит, не тужит ни минуты.

Но падуанцы вскорости нальютДругой воды в Виченцское болото,Затем что долг народы не блюдут.[1259]

А там, где в Силе впал Каньян, есть кто-то,Владычащий с подъятой головой,Кому уже готовятся тенета.[1260]

И Фельтро оросит еще слезойГрех мерзостного пастыря, столь черный,Что в Мальту[1261] не вступали за такой.

Под кровь феррарцев нужен чан просторный,И взвешивая, сколько унций в ней,Устал бы, верно, весовщик упорный,

Когда свой дар любезный иерейПреподнесет как честный враг крамолы;Но этим там не удивишь людей.[1262]

Вверху есть зеркала (для вас — Престолы),Откуда блещет нам судящий бог;И эти наши истины глаголы».[1263]

Она умолкла; и я видеть мог,Что мысль она к другому обратила,Затем что прежний круг ее увлек.

Другая радость,[1264] чье величье былоМне ведомо, всплыла, озарена,Как лал, в который солнце луч вонзило.

Вверху весельем яркость рождена,Как здесь — улыбка; а внизу мрачнеетТем больше тень, чем больше мысль грустна.[1265]

«Бог видит все, твое в нем зренье реет, —Я молвил, — дух блаженный, и ничьяМысль у тебя себя украсть не смеет.

Так что ж твой голос, небо напояСреди святых огней,[1266] чей хор кружится,В шести крылах обличия тая,

Не даст моим желаньям утолиться?Я упредить вопрос твой был бы рад,Когда б, как ты в меня, в тебя мог влиться».

«Крупнейший дол, где волны бег свой мчат, —Так отвечал он, — устремясь широкоИз моря, землю взявшего в обхват,

Меж розных берегов настоль глубокоУходит к солнцу, что, где прежде былКрай неба, там круг полдня видит око.[1267]

Я на прибрежье между Эбро жилИ Магрою, чей ток, уже у ската,От Генуи Тоскану отделил.[1268]

Близки часы восхода и закатаВ Буджее и в отечестве моем,[1269]Согревшем кровью свой залив когда-то.[1270]

Среди людей, кому я был знаком,Я звался Фолько; и как мной владелоВот это небо, так я властен в нем;

Затем что не страстней была дочь Бела,Сихея и Креусу оскорбив,[1271]Чем я, пока пора не отлетела,

Ни родопеянка, с которой лживБыл Демофонт,[1272] ни сам неодолимыйАлкид[1273], Иолу в сердце заключив.

Но здесь не скорбь, а радость обрели мыНе о грехе, который позабыт,А об Уме, чьей мыслью мы хранимы.

Здесь видят то искусство, что творитС такой любовью, и глядят в Начало,Чья благость к высям дольный мир стремит.

Но чтоб на все, что мысль твоя желалаЗнать в этой сфере, ты унес ответ,Последовать и дальше мне пристало.

Ты хочешь знать, кто в этот блеск одет,Которого близ нас сверкает слава,Как солнечный в прозрачных водах свет.

Так знай, что в нем покоится Раава[1274]И, с нашим сонмом соединена,Его увенчивает величаво.

И в это небо, где заостренаТень мира вашего,[1275] из душ всех ранеВ Христовой славе принята она.

Достойно, чтоб она среди сиянийОдной из твердей знаменьем былаПобеды, добытой поднятьем дланей,[1276]

Затем что Иисусу[1277] помоглаПрославиться в Земле Обетованной,Мысль о которой папе не мила.[1278]

Твоя отчизна, стебель окаянныйТого, кто первый богом пренебрег[1279]И завистью наполнил мир пространный,

Растит и множит проклятый цветок,[1280]Чьей прелестью с дороги овцы сбиты,А пастырь волком стал в короткий срок.

С ним слово божье и отцы забыты,И отдан Декреталиям весь пыл,[1281]Заметный в том, чем их поля покрыты.[1282]

Он папе мил и кардиналам мил;Их ум не озабочен Назаретом,Куда раскинул крылья Гавриил.[1283]

Но Ватикан и чтимые всем светомСвятыни Рима, где кладбище тех,Кто пал, Петровым следуя заветам,

Избудут вскоре любодейный грех».[1284]

Песнь десятая