Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1
МОЙ ДЕНЬ
Я за солнцем не гонюсь,Взглядом друга обойдусь,
Да ущелья тишиной,Да небес голубизной,
Да кувшинчиком вина,Опорожненным до дна.
Мне до самой смерти леньЖизнь делить на свет и тень.
Я люблю мой день — сегодня,День обычный, день как день!
ПРИТЧА О СТВАРИ И ГУДА-СТВАРИ[6]
Эта притча со мной бываетВсегда в трескучую ночь зимой.Огонь в очаге языком болтает,Довольный, что я вернулся домой.
И, словно два домовых, из тениК огню ковыляют два бурдючка;Без спроса лезут мне на колени,Суют мне под мышку свои бока.
Один, от воздуха задыхаясь,Дудит из-под мышки в свою дуду,Другой, как пьяница колыхаясь,Ждет, пока я стаканы найду.
Один, похудев, стаканы наполнит,Другой, потолстев, опять запоет.Один, чтоб я выпил до дна, напомнит,Другой — не успеешь моргнуть — дольет.
Один мне сплетен полное ухоСладким голосом наворчит,Другой, наклонясь отощавшим брюхом,Заглянет в стаканы и забурчит.
Один меня хвалит. Другой наливает.К ним в лапы попал до утра я в плен.Огонь, как ни сердится, ни пылает,Не может согнать их с моих колен.
Но утром, когда в очаге лишь уголь,А ночь улетела с огнем в трубу,Двое друзей, истощив друг друга,Заснут, не жалуясь на судьбу.
Один без вина, до новой получки,У другого всего две ноты на дне,Свесив свои короткие ручки,Спят бурдючки, привалясь к стене.
Если мы вновь возьмемся за дело,Придется приятелей разбудить:Одному наполнить душою тело,Другого до горла вином долить.
Раз по душе тебе наш обычай,Присядь к очагу хотя бы на час.А смысл этой притчи, как многих притчей,Пусть выяснит тот, кто мудрее нас.
СЕМЬЯ СПРАВЛЯЕТ РОЖДЕНИЕ СЫНА
У Ташискари ночью, над Курой,Я тамада — и время не теряю!Луна и та согнулась в рог крутой,Рог, что я поднял, в небе повторяя.
Ночь над столами листьями шуршитИ лампами мигает прямо с неба.Хозяйка, добрая душа, спешитПодать нам мяса, зелени и хлеба.
В семье родился мальчик, первый внук.И старый плотовщик из АхалдабаГорд, что у сына сын, и все вокругПьют и толкуют, что давно пора бы!
И я, я тоже рад тебе, малыш,Из-за тебя весь этот пир бессонный,Мой черноглазый камешек-голыш,Самой Курой на берег принесенный.
Так хорошо, что хоть остановиМгновение, не пожалев об этом…А мать с отцом — как две строки любви,Срифмованных на зависть всем поэтам!
Пусть ставят колыбель перед столом,Чтоб тост в горах гремел, как перестрелка:Мы песней ночь пробьем! И пулею пробьемЗакинутую под небо тарелку!
ДУБ
Плющ свисает с плеч ветвистых,Словно старая броня.— Дуб, тебе, наверно, триста?Как давно ты ждешь меня!
Столько лет уже стоящийЗдесь, не пропустив ни дня,Прошлый ты и настоящий,Будущий, после меня.
Ты, наверно, все на светеЗнаешь, стоя надо мной:Как мы рыбу ловим в сети,Как мы боремся с волной.
Буду ждать я ПиросманиЗдесь в тени твоих ветвей.Он придет и на полянеСтол раскинет для гостей.
Где — напишет во весь мах!Где — пошутит кисточкой.Хлеб положит, сыр чанахС красною редисочкой.
Бурдючок, барашка, зелень —Щедрой кистью угостит,И меня в руке с форельюГде-то сбоку поместит.
По картону черной ночиБлики бросит краской белей.И луну в ветвях упрочит,Чтоб всю ночь висела целой.
Добрый синий лунный глазПрямо над столом зажжет,Чтобы ясно видел насТот, кто с нами вместе пьет.
С пира каждый унесетПесенку прощальную,Ночь ее, как хлеб, даетНам в дорогу дальнюю.
Мы на дуб наш поглядим,Бросим взгляд последний,Жаль, что он опять один —Друг наш трехсотлетний.
Вот он ветками плечейПожимает мудро;Трезвый, утренний, ничей, —Утро — это утро.
АБХАЗСКАЯ ПЕСНЯ
Кто в первый раз в горах запел:«Варайда-вара́да»?Так пел, что вечный лед кипелИ с гор ручьями падал.Кто в первый раз в горах запел:«Варайда-вара́да»?
Кому принадлежала честьМужскую песню этуВ горах абхазских первым спеть,Пустив гулять по свету?Есть в песне боль и радость есть,Лишь робости в ней нету!
Я с неба сумерки сдирал,Я рвал туманы в клочья,Начало песни я искалПовсюду днем и ночью.
Но только высоко, средь скал,Нашел я то начало:Там горец раненый лежал,Под ним река рычала.
Тысячелетние дубыСтояли в изголовье,Он сам началом песни был,И песня пахла кровью.
Лежал он, рухнув, как гора,Предательством подкошен,И в ожидании утраНад ним кружился коршун.
— Вставай, охотник! Ты проспал,Дотла сгорели звезды.Чтоб день охоты не пропал,Вставай, пока не поздно!
Я вижу, что нога твояПокрыта липким ядомИ размозженная змеяЛежит бессильно рядом.
Не умирай! Свою судьбуПродли с живыми, с вами.Смотри, как речка на горбуНесет дубы с корнями.
Доверься ей, она в беде,Как горец настоящий,Тебя не выбросит нигдеИ до людей дотащит!
И вот услышал он меня,Поднялся, стиснув зубы,И влез в поток, и лег плашмяНа грудь большому дубу.
Поток стрелой его понесК родным местам все ближе.Уже лачугу, где он рос,На берегу я вижу.
Я жду, чтоб людям крикнул он,Позвал на помощь стоном!Но горцу лучше смерть, чем стон.Стон — это недостойно!
С улыбкой на лице встречатьСудьбу обязан горец.Но как же людям знак податьУлыбкою — о горе?
И вместо крика или слезВ волнах, со смертью рядом,Вдруг в горле горца родилось:«Варайда-вара́да!»
То был не стон и не мольба,Не вопль больного тела,То мужество само себяСпеть в песне захотело!
Стенанья трусов выдают.Их страх за жизнь свою.Они «Варайда» не споютУ смерти на краю.
Но храбрый боль не признает,Считает страх неправдой,Пока он дышит — он поет:«Варайда-вара́да!»
Лишь тот, в чьем жалком сердце лед,Ту песню не оценит.Гора и та ее поймет,И к облакам возденет,И эхом об землю швырнет,Но слов в ней не изменит!
Я слышу, как звучит в горах:«Варайда-вара́да!»Для всех, кому неведом страх,Та песня как отрада.Я тоже побратался с ней.С ее суровой правдой.Дай бог мне спеть на склоне дней:«Варайда-вара́да!»
ОТЕЦ
Мы в чудеса не верим, но ониБывают, если страстно захотим.Был день как день. День, как другие дни,И ночь как ночь спускалась вслед за ним.Я в сумерках спешил к себе домой,Еще весь не остывший, весь дневной.Моя улыбка до дому дошлаИ попрощалась у дверей со мной.Я в доме так и не зажег огня,Сидел один в вечерней тишине.Два чуда — чудо ночи с чудом дняЕще боролись где-то там, во мне.Вдруг в комнату отец мой, как живой,Вошел. Я увидал его спиной:Вошел, белея снежной головой,Вошел и сам заговорил со мной.Спросил меня о доме, о родныхТак, словно на неделю уезжал,Так, словно он, оторванный от них,Все эти годы мертвым не лежал.«Так, значит, жив? Так, значит, выжил ты?!А мать скончалась без тебя в слезах…»Откуда столько прежней добротыВ твоих домой вернувшихся глазах?Ведь я же знаю… Помню эту ночь…Сейчас я крикну: «Нет, не может быть!»Я помню все: как я не мог помочь,Не мог оплакать и похоронить,Так как же ты из той могилы встал,Которую мы так и не нашли,Как я твое дыханье услыхал,Засыпанное комьями земли?
«Ну что ж, сынок», — погладив по плечу,Как с пятилетним, маленьким, босым,Он говорит со мной. А я молчу —Его седой и постаревший сын.Он говорит: «Мой сын, ты ветвь моя,Листва живая старого ствола.Я срублен был, но не смирился я.Я был зарыт, но кровь во мне текла.Месть радует лишь слабые сердца;Я жил, добро поставив выше зла,Не жди, мой сын, от своего отца,Чтоб месть ему глаза заволокла.Я не из тех, кто в бубны злобы бьет,Кто, отстрадав, отвык людей любить.Я умер, зная: нашей правде ротМогильною землею не забить.Я клятву дал гореть, а не чадить,И вот живым из мертвых восстаюИ запрещаю в трауры рядитьФамилию и карточку свою.Скажи мне лучше, как живешь, мой сын,С той злополучной ночи — тридцать лет?В каких боях ты шел за мною вслед,Подставив голову под снег седин?Я не тщеславен, но тебе скажу,Что я испытываю торжество,Когда свой дух, свой голос нахожуВ дыханье века, в говоре его.Век молод был, когда, костром горя,Собою мы зажгли его, когдаБыть подданными бога и царяМы отказались раз и навсегда.Я был три раза на краю земли,Но я бежал. И в Грузию следыЗа мной по снегу каждый раз вели.Важа Пшавела говорил о вас,Что сила гор есть в голосе людском.Но и в молчанье тоже иной разЕсть сила гор: ни слова ни о ком!Три дня допросов: «Кто? Когда? И где?»Три дня под пыткою, по грудь в воде,Но я молчал, набравши в рот воды,И не разжал его и на суде.
Ни пуль, ни ссылок, ни приговоровЯ не боялся. Знал: придет рассвет,И будет он, как цвет знамен, багров,Моих знамен у века будет цвет!Я был одним из тысяч, кто восстал,Кто, спотыкаясь, вел вас по следам,Стать будущим мечтал я — и не стал.Но прошлым сделать я себя не дам.Я в крыльях внука моего живу,В размахе их, в решимости его,Сквозь жизнь и смерть свою я вас зовуЛететь, как я, но дальше моего.Мой сын и внук! Я не умру, покаТам, впереди, идут с моим огнем.И это не бахвальство старика,Не страх перед своим последним днем.Тот день, не дрогнув, встретил я давно.Но то, чем жил я, живо все равно.И солнце всходит, и спешит вода,И молодое пенится вино…И раз на это время нам дано,Сказав вам все, я вас спросить хотел:Как среди ваших слов и ваших делВ вас будущее с прошлым сплетено?»
«Как сплетено? Как ветер и огонь,Как две руки, черпнувшие воды.Как труд и праздник, как седок и конь,Как ветвь и ствол, как листья и плоды,Как хлеб и виноградная лоза,Как ранний дождь и радуга — в глаза!Все под одним здесь небом сплетено.Оно не делится. Оно — одно.Я не носил кольчуг. Я не тесалКамней для древних башен и церквей.Но, как щитом, прикрыв строкой своей,Случалось, их от гибели спасал.Смотри, отец, на эту ночь в окне;Она грузинской живописью мнеСегодня кажется: на сотни верстХолсты ущелий с пригоршнями звезд,Посеянных не божьей, а людской,Своею собственной рукой.Какая ночь! Какая благодать!Как ты давно не видел этих гор!Как смерти мы могли тебя отдать!Так и не понимаю до сих пор,Как вдруг я оказался сиротой.Еще задолго до войны, до той,Где мне пришлось под горький гул годовПисать стихи для сирот и для вдов.Я рад был, что их пели. Я мечталДробить людское горе на куски,Чтоб с каждой строчкой в небо улеталХотя б осколок чьей-нибудь тоски.Когда-нибудь в космической пылиПотомок наш, летя, как полубог,Осколки наших песен и тревогНайдет, как верных спутников Земли.Пусть это будет мой последний час,Я все равно хотел бы одного:Чтобы всего дыханья моегоХватило бы для века моего.На вздох один. Всей грудью. Хоть бы раз!Твой внук, мой сын, придет сюда сейчас.Ты спрашивал меня, спроси его:Как будущее с прошлым сплетено?Внук как проверка для обоих нас:Быть будущим с тобой нам не дано.А он им будет. Каково оно?Ты помнишь его мальчиком, отец.Теперь он скульптор. Он упрямым стал,Здесь в доме властвует его резец,Он любит камень, дерево, металл,Не любит гипса. Рад, что наконецВек гипса кончился. Век каменный настал.Как мы с тобою, этот мальчик нашГотов схватиться с жизнью баш на баш.Он любит правду в камне и в строке.Работать — яростно. Жить — налегке.Волнуюсь за него, жду по ночам.И спорю с ним. Порой — по мелочам,Но чаще из-за времени. ОноЛетит, не возвращая нам ни дня.Но он, как я когда-то, все равноНе верит в это, слушая меня…
Здесь, по земле, хожу я столько лет,Успел с ней вместе столько испытать,Что и деревья у дорог нет-нетДа и сойдутся вслед мне поболтать.Здесь песенки мои поет народ,Порой не зная, что их автор тут.Ну что ж, так лучше, чем наоборот:Кто автор — знают, песен — не поют.Отец, для песен я огонь добылНе с неба — из твоих земных глубин.Ты первым словом моих песен был,А их последним словом стал мой сын.Ты, он и я — мы в них живем втроем.Втроем? Как нож, повернутый в душе,Вновь слышу я ту ночь, притихший домИ голоса на нашем этаже.А позже — вниз знакомой палки стук,Твой затихающий, усталый шагИ скрип дверей внизу — последний звукПоследней каплей ужаса в ушах…Нет, я не плачу. Разве это злоВ слезах утопишь? Есть иной вопрос:Как это быть могло? Как быть могло?..И он — страшнее океана слез.Я приговор убийце твоемуЧитал. Он справедлив. И я готовНе возвращаться каждый день к нему,Ко всем его ста тысячам листов.Ты прав, отец, что промолчал в ответ,Целую мудрые глаза твои.Есть, кроме павших, целый белый свет,Есть люди, небо, грозы, соловьи,Есть жизнь, которая далась с трудомИ стала продолжением твоей,И есть твой внук. Помедлив у дверей,Сейчас он третьим входит в этот дом.Так вышло в эту ночь, что все втроемВдруг мы собрались в зеркале одном:Мой сын, и я, и старый твой портрет,Висящий на стене над очагом.Озарены мерцающим огнем,С минуту вместе в зеркале живем.Но зеркало не память, а стекло.Шаг в сторону — и нас как смыло в нем.Хоть помню я и помнит этот дом.На этих стульях вон за тем столомДействительно сидели мы втроем.Дед был седой, почти как я сейчас,Я — молодой, почти как сын сейчас.А сын… А сыну было только пять,И он хотел скорей мужчиной стать.Как жить — его давно я не учу.Он стал мужчиной, у него свой нрав.А если все же спорю, то хочу,Чтоб он — не я — оказывался прав.Мой сын, я верю: честно жизнь твояПройдет, ты не ударишь в грязь лицом.Где б ни был ты, везде с тобою я.Так и должно у сына быть с отцом.Я тоже понял в этот час ночной,Что мой отец все эти тридцать летСлыхал все мои «да» и мои «нет»И шел незримо за моей спиной.Пусть ветер дует в грудь нам всем троим,Мы порознь ничего не будем брать!Тяжел ли, легок — век наш неделим,И натрое его не разодрать.А ты, читатель, не сочти за грех,Что я люблю свой дом и свой очаг.Огонь — как руки дружбы на плечах,Я верю в то, что он согреет всех.Пусть это маленький огонь, но мой.Мой сын и мой отец, мой дом, мой век.Мои стихи и ты, мой гость ночной,Не сват, не брат, а просто Человек».
ПАМЯТИ ГЕНЕРАЛА ЛЕСЕЛИДЗЕ
