Сердце пудренное - Лев Исаакович Моносзон
в жутком холоде могилы.
Люди!
Да что ж это!
Как вы смеете!
Для вас жизнь – это блюдо,
которое вы – ничтожества –
разом проглотить мерите и мерите.
Сейчас же,
Сию же минуту
бросайте ваши занятия,
к чаше
тяжестью крови к земле пригнутой
киньтесь все без изъятия.
Бросьтесь на землю, кричите,
бейте в грудь кулаками,
мечитесь по земле.
Не надо слов, не надо похоти речистой,
руками рвите камни,
головой бейтесь в морозной мгле.
Этого не должно быть, не должно быть!
Никогда не позволим,
чтобы кто-нибудь смерти попался
под ноготь:
каждый волен,
вместо жизни топаза
смерти цветную стекляшку
в галстук воткнуть.
Ни капли крови! Ни капли страданий!
В новом мире никто не пропляшет
по трупам хилой гнути,
никто не убьет под пурпурным знаменем!
«В санитарном автомобиле…»
В санитарном автомобиле
Вы сестра.
Тихая. Нежная. Лилия,
прямо в кровь сошедшая с концертных эстрад.
Едем по Тверской.
Раненый, слабенький мальчик
бледнеет с каждой верстой,
а мостовые взрыты, как в покинутом Галиче.
Миленький, братец,
потерпи минутку.
Вон машина катится,
слышишь – загудели в дудку.
Пуля чмокнула в руль.
Я – шофер – не дрогну.
Вы – сестра. Могу ли
Вас под пули кинуть на дорогу?
«Мой Город…»
Мой Город
неудержимо-влекущий и гордый
пусть и мертв
под стрекотанье сплетниц-пулеметов
и сумрачные буммы
рассевшихся, как лавочницы, пушек.
Ну, хорошо:
ты умный
ты хочешь кушать
ты хочешь мир стереть в порошок
для прекрасного нового мира.
И даже если голова закружится
тут я с тобой.
Но кто помирит
с красной лужицей
с красной лужицей на мостовой?
Люди
Клики клаки колко колеблют
Морозный, издышанный воздух.
Хлеба! Хлеба! Бей его! Хлеба!
Чтоб весь был до капельки роздан!
Крики. Рыки. Рокот зверелья.
Зрачков злоголодная зелень.
Руки в скрючах. Шей ожерелья.
Жжет горло заржавевшим зельем.
Кровь. Сопят. Швырнут кулаками
В измызганно-желтое небо.
Втопчут капли клейкие в камень.
Зарезав, замрут: это небыль.
Девушка
Вжимаясь в стены, прячась от выстрелов,
Бледная девушка дом свой ищет.
Темно. Сверкает длинными искрами.
Всердциться тонкая пулька свищет.
Убили маму. Мамочку. Старую.
Тихо так села на серый камень.
Студент с повязкой санитарною
Выслушал сердце. Махнул руками.
В горящем горе вскинула голову:
Дома ведь дети – без мамы нищие!
Без слез, с глазами мертвого олова
Бледная девушка дом свой ищет.
«Строчки холодные и длинные…»
Строчки холодные и длинные
на холодной ватманской бумаге.
«Мне не нужен рыцарь,
оставивший одной любимую,
когда на улицах кошмар так громаден,
и люди свирепеют грызться».
Как сказать Вам,
моя гордая и нежная,
что в дни этого адского
затева
когда улица в пулеметном огне жила,
и город в ужасе Бога схватил за лацканы,
моля о минуточке без выстрела –
в эти дни мою седенькую маму я не оставлю
огню и громилам,
и даже если бы толпа Вас выстроила
себе на дикую травлю
в ряд со всеми любимыми мира!
«Сегодня, когда колокола протяжно стонут…»
Сегодня,
когда колокола протяжно стонут
о стольких,
я знаю, что все это неправда,
просто выдумал кто-то:
и душу мою, измазанную любовью,
как пальцы гимназистика чернилами,
и сердце,
зацелованное, как Иверская.
Знайте –
сегодня,
когда колокола протяжно стонут
о стольких,
моя ободранная, публичная душа
выросла в величество,
и на сердце, вместо пудры,
их кровь.
Я видел смерть.
«Детка, тише. Спи, моя детка…»
Детка, тише. Спи, моя детка.
Это ничего. Это дядя стучит молотком.
Гвозди вбивает.
Понимаешь, детка? Гвозди.
Спи, голубка. Вон галка на ветке.
Смешная, длинноносая. Заснула на ветке.
Не плачь, родная. Не плачь, моя радость.
Завтра напою молочком.
Завтра.
Спи, а я возле тебя лягу.
Желтая свечка мигает и капает слезками.
По комнате ходить, баюкает
мать,
бледная и тонкая.
Куда пойти? Как пробраться,
когда пули посвистывают по переулку?
Долго ли сердцем пульку поймать –
кто тогда девочку накормит?
Ходит, баюкает.
думает, думает.
Решила. Пойду. Будь что будет.
Накинула шубку. Вышла. Крадется.
От выступа к выступу перебегает быстро.
Вдруг замерла. Побледнела.
Навстречу пьяный солдат с винтовкой.
Эге, голубка,
куда, куда?
Попалась, так стой.
Дикий крик из груди вырвался.
Люди! Люди! Спасите! Спасите!
Никто не услышит.
Где-то выстрелы.
Жадное дыханье на лице, на губах.
Пусти! Пуссти!
Задыхается. Борется. Девочка. Молочко.
Ах, вот как. Куражишься?
Прикладом по виску. Рухнула. Затихла.
Желтая свечка мигает и капает слезками.
Девочка плачет. Мама! Где мамочка!
Тише, детка.
Мама ушла за молочком.
«Последняя нежность»
Отпечатано в апреле 1918 г. типографией «Автомобилист» в количестве 10 именных и 60 нумерованных экземпляров.
To You – Tinny.
Il voyait a chaque arbre, helas! se dresser 1’ombre
Des jours qui ne sont plus.
Victor Hugo.
«Когда Вы спрашиваете меня…»
