Всеволод Емелин - Götterdämmerung: cтихи и баллады
Götterdämmerung
Из цикла “Смерти героев”
А.О. Шеннону
Канонады раскаты,На передний наш крайСорок пятый — проклятыйНадвигается май.
Окружили наш бункер,Сыплют мины на нас…Что ж, разлейте по рюмкамОстающийся шнапс.
Застегните свой китель,Штурмбанфюрер СС,Фрау Шульц отпустите,Ее муж уже здесь.
Выдать фауст-патроны,Пьем под “Гибель богов”За витые погоны,За штандарты полков.
За двойные зиг руны,За здоровье коллег.Не грусти, Кальтенбруннер,Выше нос, Шелленберг.
До свиданья, мой фюрер,Мой рейхсфюрер, прощайВидерзейн, фатер Мюллер,Майн геноссе партай.
За последний пьем выстрел,За неведомый страх,За дубовые листьяНа железных крестах,
За Париж и Варшаву,За оружия звон,За бессмертную славуВсех германских племен.
Может, через минутуНаш окончится бой.Ах, Германия муттер,Что же станет с тобой?
Твои нивы измяты,Твои вдовы в слезах,Тебя топчет пархатыйБольшевистский казак.
И заносит заразуТвоим девушкам гунн,И киргиз косоглазыйГонит в кирху табун.
Смерть стоит на пороге,И, вошедший в кураж,Маршал их кривоногийТычет пальцем в Ла-Манш.
И, как ужас Европы,На горящий РейхстагЗабрался черножопыйИ воткнул красный флаг.
И в холодное утро,Хохоча и грубя,В комиссарскую юртуПриведут и тебя.
Тебя встретит лежащийНа кошме замполит,Пучеглазый, как ящер,Толстогубый семит.
Он в предчувствии ласкиУхмыльнется сквозь сонИ распустит завязкиСвоих ватных кальсон…
Им не взять меня целымПока шнапс на столе,Пока есть парабеллумС одной пулей в стволе.
Для немецкого воинаЛучше гибель, чем плен.На секундочку, фройляйн,С моих встаньте колен.
Упирается дулоВ поседевший висок,Сердце сладко кольнуло,Палец жмет на курок.
Пусть забрызгал я скатерть,И пропала еда,Но меня не достать имНикогда, никогда…
Баллада о большой любви
В центре Москвы историческомВетер рыдает навзрыд.Вуз непрестижный, техническийТам в переулке стоит.
Рядом стоит общежитие,В окнах негаснущий свет.И его местные жителиОбходят за километр.
В общем, на горе АмерикеИ познакомились тамСоня Гольдфинкель из ЖмеринкиИ иорданец Хасан.
Преодолевши различияНаций, религий, полов,Вспыхнула, как электричество,Сразу меж ними любовь.
Сын бедуинского племениБыл благороден и мил,Ей на динары последниеДжинсы в “Березке” купил.
Каждой ненастною полночью,Словно Шекспира герой,Он к своей девушке в форточкуЛез водосточной трубой.
Утром дремали на лекциях,Белого снега бледней.Нет такой сильной эрекцииУ пьющих русских парней.
Крик не заглушишь подушкою,Губы и ногти в крови.Все общежитие слушалоМузыку ихней любви.
Фрикции, эякуляцииРаз по семнадцать подряд.Вдруг среди ночи ворвался к нимВ комнату оперотряд.
Если кто не жил при Брежневе,Тот никогда не пойметВремя проклятое прежнее,Полное горя, невзгод.
Как описать их страдания,Как разбирали, глумясь,На комсомольском собранииИх аморальную связь.
Шли выступления, прения,Все, как положено встарь.Подали их к отчислению,Джинсы унес секретарь.
Вышел Хасан, как оплеванный,Горем разлуки убит,Но он за кайф свой поломанныйОх как еще отомстит.
И когда армия КраснаяДвинулась в Афганистан,“Стингером”, пулей, фугасамиТам ее встретил Хасан.
Русских валил он немереноВ Первой чеченской войне,Чтобы к возлюбленной в ЖмеринкуВъехать на белом коне.
Сколько он глаз перевыколол,Сколько отрезал голов,Чтоб сделать яркой и выпуклойЭту большую любовь.
В поисках Сони по жизниПеревернул он весь мир,Бил он неверных в Алжире,В Косово, в штате Кашмир.
Так и метался по свету бы,А результатов-то — хрен.Дело ему посоветовалСам Усама бен Ладен.
В царстве безбожья и хаоса,Где торжествует разврат,Два призматических фаллосаВ низкое небо стоят.
Там ее злобные брокерыСпрятали, словно в тюрьму,Но в эти сакли высокиеХода нема никому.
Екнуло сердце Хасаново,Хитрый придумал он планИ в путь отправился заново,Взяв с собой только Коран.
Ну, а в далекой АмерикеТужит лет десять ужеСоня на грани истерикиНа сто втором этаже.
Пусть уже больше ста тысячЛичный доход годовой,Пальчиком в клавиши тычет,Грудь ее полна тоской.
Счастье ее, на востоке ты,Степи, березы, простор…Здесь только жадные брокерыПялят глаза в монитор.
Горькая жизнь, невеселая,Близятся старость и мрак.Знай, запивай кока-колоюОсточертевший Биг-Мак.
Вдруг задрожало все здание,Кинулись к окнам, а там —Нос самолета оскаленный,А за штурвалом — Хасан.
Каждый, готовый на подвиги,Может поспорить с судьбой.Вот он влетает на “Боинге”В офис своей дорогой.
“Здравствуй, любимая!” — в ухо ейКрикнул он, выбив стекло.Оба термитника рухнули,Эхо весь свет потрясло.
Встречу последнюю вымолив,Мир бессердечный кляня,За руки взялись любимые,Бросились в море огня.
Как вас схоронят, любимые?Нету от тел ни куска.Только в цепочки незримыеСплавились их ДНК.
Мы же помянем, как водится,Сгинувших в этот кошмар.Господу Богу помолимся…И да Аллаху Акбар!
Судьба моей жизни
Автобиографическая поэма
Заметает метельюПустыри и столбы,Наступает похмельеОт вчерашней гульбы.
Заметает равнины,Заметает гробы,Заметает руиныМоей горькой судьбы.
Жил парнишка фабричныйС затаенной тоской,Хоть и в школе отличник,Все равно в доску свой.
Рос не в доме с охранойНа престижной Тверской,На рабочей окраинеПод гудок заводской.
Под свисток паровоза,Меж обшарпанных стенОбонял я не розы,А пары ГСМ.
И в кустах у калиткиТешил сердце моеНе изысканный Шнитке,А ансамбль соловьев.
В светлой роще весеннейПил березовый сок,Как Сережа ЕсенинИли Коля Рубцов.
Часто думал о чем-то,Прятал в сердце печальИ с соседской девчонкойВсе рассветы встречал.
В детстве был пионером,Выпивал иногда.Мог бы стать инженером,Да случилась беда.
А попались парнишке,Став дорогою в ад,Неприметные книжкиТамиздат, самиздат.
В них на серой бумагеМне прочесть довелосьПро тюрьму и про лагерь,Про еврейский вопрос,
Про поэтов на нарах,Про убийство царя,И об крымских татарах,Что страдают зазря.
Нет, не спрятать цензуреВольной мысли огня,Всего перевернулиЭти книжки меня.
Стал я горд и бесстрашен,И пошел я на бойЗа их, вашу и нашуЗа свободу горой.
Материл без оглядкиЯ ЦК, КГБ.Мать-старушка украдкойХоронилась в избе.
Приколол на жилеткуЯ трехцветный флажок,Слезы лила соседкаВ оренбургский платок.
Делал в темном подвалеКсерокопии я,А вокруг засновалиСразу псевдодрузья.
Зазывали в квартирыПосидеть, поболтать,Так меня окрутилаДиссидентская рать.
В тех квартирах был, братцы,Удивительный вид:То висит инсталляция,То перформанс стоит.
И, блестящий очками,Там наук кандидатО разрушенном храмеДелал длинный доклад,
О невидимой Церкви,О бессмертьи души.А чернявые девкиОх, как там хороши!
Пили тоже не мало,И из собственных рукМне вино подливалаКандидатша наук.
Подливали мне виски,Ну, такая херня!И взасос сионисткиЦеловали меня.
Я простых был профессий,Знал пилу да топор.А здесь кто-то профессор,Кто-то член, кто-то корр.
Мои мозги свихнулись,Разберешься в них хрен —Клайв Стейплз (чтоб его!) Льюис,Пьер Тейар де Шарден,
И еще эти, как их,Позабыл, как на грех,Гершензон, бля, Булгаков,В общем авторы “Вех”.
Я сидел там уродом,Не поняв ни шиша,Человек из народа,Как лесковский Левша.
Их слова вспоминая,Перепутать боюсь,Ах, святая-сякая,Прикровенная Русь.
Не положишь им палецВ несмолкающий рот.Ах, великий страдалец,Иудейский народ.
И с иконы РаспятыйВидел, полон тоски,Как народ до закатаВсе чесал языки…
Так на этих, на кухняхЯ б глядишь и прожил,Только взял да и рухнулТот кровавый режим.
Все, с кем был я повязанВ этой трудной борьбе,Вдруг уехали разомВ США, в ФРГ.
Получили грин-картыУмных слов мастера,Платит Сорос им гранты,Ну а мне ни хера.
Средь свободной РассеиЯ стою на снегу,Никого не имею,Ничего не могу.
Весь седой, малахольный,Гложет алкоголизм,И мучительно больноЗа неспетую жизнь…
Но одно только греет —Есть в Москве уголок,Где, тягая гантели,Подрастает сынок.
Его вид даже страшен,Череп гладко побрит.Он еще за папашуКой-кому отомстит.
Судьбы людские
