Джон Китс - Стихотворения
Наш век - светлее: свежими цветами
Вы нас теперь благословили сами.
Аккорды в хрустале озерных вод
Их в черном клюве лебедь нам несет.
225 А из густых лугов светло и гордо
Летят в долину звучные аккорды
И плавно растекаются по ней.
Свирель поет отчетливей, звучней,
Вы счастливы и лучезарны стали...
230 Все это так; но вот затрепетали
В тех сладких песнях странные грома:
С величием смешалась Мощь сама.
Но ведь, сказать по правде, эти темы
Дубинки, а поэты-Полифемы
235 Тревожат ими море. Вечный свет
Поэзия, ей иссяканья нет.
Тихонько мощь в ней дремлет, и могли бы
Ее бровей изящные изгибы
Очаровать. Ее не грозен вид
240 Она лишь мановением царит.
Хоть родилась от муз, но эта сила
Лишь падший ангел; вмиг бы своротила
Деревья с корнем; саван, черти, тьма
Ту силу радуют, ее сама
245 Изнанка жизни, тернии питают;
О силе помня, часто забывают
Поэзии живительный итог:
Дать утешенье и ввести в чертог
Высокой мысли.
Я ликую все же:
250 Ведь семя горькое дать может тоже
Прекрасный гордый мирт. И в нем найдут
Лесные пташки благостный приют,
И крылья их захлопают над сенью,
Наполнят воздух щебет их и пенье!
255 От терниев густых очистим ствол,
Чтобы оленей выводок нашел
С цветами дикими ковер из дерна,
Когда отсюда мы уйдем покорно.
Пускай ничто не будет здесь грозней,
260 Чем вздох влюбленного в тени ветвей,
Взволнованней, чем безмятежный взгляд
Над книгой, чьи страницы шелестят,
И трепетней, чем склоны травяные
Холмов. О вы, надежды золотые!
265 Там, где царят покои и тишина,
Воображенью будет не до сна.
Среди поэтов только тот король,
Кто горестных сердец утишит боль.
Дожить бы до поры блаженной этой!
270 Не скажут ли, что на венец поэта
Я тщетно мечу; что в бесславный миг
Лицо мне лучше спрятать от других?
Склонись, мальчишка жалкий и плаксивый,
Пока не грянул гром велеречивый!
275 Нет! Если спрячусь - только в угол тот,
Где свет Поэзии сильней блеснет.
А если я умру, тогда... Ну, что же:
Под сенью тополей меня положат,
И надо мною зашумит трава,
280 И начертают добрые слова...
Но прочь печаль! Ведь тот еще не знает
Отчаянья, кто мудро притязает
Достигнуть высшей цели бытия
И жаждет этого. Пусть даже я
285 Наследства мудрого совсем не стою,
Не властен над ветров шальной игрою,
Пусть мне не сделать темный дух людей
Открытее, прекрасней и светлей,
Но где-то на окраине земли
290 Свет мудрости мерцает мне вдали,
Поэзии секреты открывая.
Моя свобода там, я это знаю.
Мне так же цель поэзии ясна,
Как то, что чередой идут весна
295 И лето, осень сменится зимою;
Как то, что шпиль церковный надо мною
Сквозь облака пронзает синеву.
Нет, я ничтожным трусом прослыву,
Коль дрогнет малодушно хоть ресница
300 И скрою то, что ясно, как денница.
Пусть я шальным безумцем поскачу
Над пропастью, пусть жаркому лучу
Дам растопить дедаловские крылья
И рухну вниз - в Икаровом бессилье.
305 Но разум успокоиться велит.
Вдали в тумане океан блестит;
Усыпан островками, бесконечен...
Как труд мой долог, безнадежен, вечен!
Ужель измерить эту ширь дерзну,
310 Смиренно отреченье не шепну
И не скажу: нет, невозможно это!
Нет, невозможно!
Робких мыслей светом
Я стану жить. И странный опыт мой
Пусть завершится кроткой тишиной.
315 Пусть не могу сейчас прогнать тревогу,
Я в сердце дружеском найду подмогу!
Ведь братством, честью, дружеством щедра
Тропа людская к торжеству добра.
Биенье сердца, породив сонеты,
320 Их направляет в голову поэта.
Родятся рифмы в звонкой тишине
И празднично ликуют в вышине,
Как бы посланье из грядущей дали,
Как книга, что с уютной полки сняли,
325 Чтоб завтра вместе радоваться ей
И наслаждаться светом прежних дней.
Едва пером вожу: мелодий стаи,
По комнате, как голуби порхая,
Напоминают о восторге дня,
330 Когда впервые тронули меня.
Мелодии все крепнут - и вот-вот
Отправятся в пленительный полет
И образов пробудят вереницу:
Вакх выпрыгнет из легкой колесницы,
335 На Ариадну взор он устремит,
Ему ответит жар ее ланит.
Так звучные слова я вспоминаю,
Когда альбом рисунков раскрываю
И сквозь прозрачность невесомых строк
340 Струится мирных образов поток:
Вот лебедь в камышах густых таится,
А вот вспорхнула из кустов синица.
Вот бабочка. Раскинула крыла,
Приникла к розе - и насквозь прожгла
340 Ее земная радость. Снова, снова
Я извлекаю множество такого
Из памяти - но не забыть бы мне
О маками увитом тихом сне.
Он рифмы мне подсказывает споро
350 И властен шумно-дружеские хоры
Блаженной тишиною заменить.
Я об ушедшем дне могу грустить,
О радостях его, в своей постели.
То был поэта дом - ключи звенели
355 От храма радости. Из темноты
Чуть виделись знакомые черты
Поэтов прошлого. Мертвы и зыбки
Их мраморно-холодные улыбки.
Как счастлив тот, кто будущим векам
360 Свою вверяет славу. Были там
Сатиры, фавны - резвыми прыжками
Сквозь листья устремились за плодами
Созревшими. Вот храм передо мной,
Вот по траве беспечною гурьбой
365 Проходят нимфы - и рукою белой
Одна из них уже почти задела
Луч солнца. А на полотне другом
Склонились сестры - и глядят вдвоем
На робкие движения ребенка.
370 Вот нимфы вместе слушают, как звонко
Пастушья дудка на лугу поет.
Вот нимфа покрывало подает,
Чтоб вытерлась купальщица-Диана,
И кончик покрывала непрестанно
375 Трепещет и соседствует с водой:
Так океанский пенистый прибой
Бросает белизну свою на скалы,
Чтобы она вдоль брега трепетала,
А после, пенной влагой поиграв,
380 Ее развеет по ковру из трав.
Покорно Сафо голову склонила,
Полуулыбка на устах застыла,
В чертах ее покой: давно сошла
Печать угрюмых дум с ее чела.
385 Вот рядом мраморный Альфред Великий
С сочувствием и жалостью на лике
К терзаньям мира. Вот Костюшко - он
Страданьем благородным изможден.
А вот Петрарка в рощице зеленой,
390 Явленьем Лауры вновь потрясенный.
Счастливцы! Мощных крыльев гордый взлет
Им виден. Лик Поэзии сверкнет
Меж ними - и пред ней такие дали,
Куда проникнуть я смогу едва ли.
395 Но мысль о них меня лишала сна,
И мысль о них, и лишь она одна,
Во мне питала вспыхнувшее пламя...
Рассвет своими ранними лучами
Коснулся глаз, врасплох застав меня,
400 Я встал навстречу разгоранью дня.
Я за ночь отдохнул, стал разум светел.
Готов приняться я за строки эти,
И, как они ни выйдут, я - творец,
Они мне сыновья, я им - отец.
(Галина Усова)
Текстологические принципы издания
Основной корпус предлагаемого издания составляют первый, а также последний из трех поэтических сборников Китса, вышедших при его жизни: "Стихотворения" (1817) и ""Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и другие стихи" (1820): Являясь крайними вехами недолгого творческого пути Китса (его поэма "Эндимион" вышла отдельным изданием в 1818 г.), две эти книги - выразительное свидетельство стремительного развития поэта, в течение двух-трех лет перешедшего от наивно-подражательных опытов к созданию глубоко оригинальных и совершенных образцов, расширивших представление о возможностях поэтического слова.
Судьба литературного наследия Китса, подлинные масштабы дарования которого по достоинству оценили лишь немногие из его современников, сложилась непросто. За четверть века после его смерти в феврале 1821 г. из неопубликованного увидело свет в различных изданиях около двух десятков его стихотворений. Серьезным вкладом в изучение жизни и творчества поэта, заложившим фундамент позднейшей обширной китсианы, оказалось предпринятое Ричардом Монктоном Милнзом (впоследствии лорд Хотон) двухтомное издание "Life, Letters, and Literary Remains, of John Keats", вышедшее в 1848 г. в Лондоне и основанное на многочисленных документах, биографических свидетельствах, воспоминаниях друзей и близких знакомых Китса. Наряду с письмами Р. М. Милнз напечатал впервые свыше сорока произведений Китса. Публикации стихов поэта продолжались вплоть до 1939 г. усилиями целого ряда литературоведов и биографов Китса; среди них особенное значение имели издания под редакцией Гарри Бакстона Формана (1883, 1910, 1915, 1921-1929) и его сына Мориса Бакстона Формана (1938-1939, 1948), Сидни Колвина (1915), Эрнеста де Селинкура (1905, 1926) и Генри Уильяма Гэррода (1939, 1956, 1958).
Подготовка изданий Китса сопряжена с немалыми трудностями, обусловленными отсутствием канонических редакций большинства произведений Китса. Автографы Китса, который в основном полагался на компетентность своих издателей, дают, по словам одного из текстологов, "меньшее представление об авторских намерениях, нежели списки, сделанные близкими к поэту людьми" (Stillinger Jack. The Texts of Keats's Poems. Harvard Univ. Press, 1974, p. 83). К наиболее авторитетным, тщательно подготовленным, дающим обширный свод вариантов и разночтений, снабженным обстоятельными комментариями как текстологического, так и историко-литературного характера, собраниями стихов и писем Китса из числа появившихся в последнее время следует отнести издания: The Poems of John Keats / Ed, by Miriam Allott. London, 1970 (3rd ed. - 1975); Keats John. The Compl. Poems / Ed, by John Barnard. Harmondsworth, 1973 (2nd ed. - 1976); Keats John. The Compl. Poems / Ed by Jack Stillinger. Harvard Univ. Press, 1973 (2nd ed. 1982); The Letters of John Keats. 1814-1821 / Ed. by Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ. Press, 1958.
