Владислав Ходасевич - Стихотворения
Про себя
1Нет, есть во мне прекрасное, но стыдноЕго назвать перед самим собой,Перед людьми ж — подавно: с их обиднойДуша не примирится похвалой.
И вот — живу, чудесный образ мойСкрыв под личиной низкой и ехидной…Взгляни, мой друг: по травке золотойПолзет паук с отметкой крестовидной,
Пред ним ребенок спрячется за мать,И ты сама спешишь его согнатьРукой брезгливой с шейки розоватой.
И он бежит от гнева твоего,Стыдясь себя, не ведая того,Что значит знак его спины мохнатой.
30 ноября 1918 2Нет, ты не прав, я не собой пленен.Что доброго в наемнике усталом?Своим чудесным, божеским началом,Смотря в себя, я сладко потрясен.
Когда в стихах, в отображенье маломМне подлинный мой образ обнажен, —Все кажется, что я стою, склонен,В вечерний час над водяным зерцалом.
И, чтоб мою к себе приблизить высь,Гляжу я в глубь, где звезды занялись.Упав туда, спокойно угасает
Нечистый взор моих земных очей,Но пламенно оттуда проступаетВенок из звезд над головой моей.
17 января 1919Сны
Так! наконец-то мы в своих владеньях!Одежду — на пол, тело — на кровать.Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях Томиться и страдать!
Дорогой снов, мучительных и смутных,Бреди, бреди, несовершенный дух.О, как еще ты в проблесках минутных И слеп, и глух!
Еще томясь в моем бессильном теле,Сквозь грубый слой земного бытияУчись дышать и жить в ином пределе, Где ты — не я;
Где, отрешен от помысла земного,Свободен ты… Когда ж в тоске проснусь,Соединимся мы с тобою снова В нерадостный союз.
День изо дня, в миг пробужденья трудный,Припоминаю я твой вещий сон,Смотрю в окно и вижу серый, скудный Мой небосклон,
Все тот же двор, и мглистый, и суровый,И голубей, танцующих на нем…Лишь явно мне, что некий отсвет новый Лежит на всем.
17 декабря 1917 * * *О, если б в этот час желанного покояЗакрыть глаза, вздохнуть и умереть!Ты плакала бы, маленькая Хлоя,И на меня боялась бы смотреть.
А я три долгих дня лежал бы на столе,Таинственный, спокойный, сокровенный,Как золотой ковчег запечатленный,Вмещающий всю мудрость о земле.
Сойдясь, мои друзья (невелико число их!)О тайнах тайн вели бы разговор.Не внемля им, на розах, на левкояхРастерянный ты нежила бы взор.
Так. Резвая — ты мудрости не ценишь.И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг живой,Как на груди моей ты робко переменишьМешок со льдом заботливой рукой.
12 марта — 18 декабря 1915 * * *Милые девушки, верьте или не верьте:Сердце мое поет только вас и весну.Но вот уж давно меня клонит к смерти,Как вас под вечер клонит ко сну.
Положивши голову на розовый локоть,Дремлете вы, — а там — соловейДо зари не устанет щелкать и цокатьО безвыходном трепете жизни своей.
Я бессонно брожу по земле меж вами,Я незримо горю на сладком огне,Я сладчайшими вам расскажу словамиПро всё, что уж начало сниться мне.
1912, 5 августа 1916Швея
Ночью и днем надо мною упорно,Гулко стрекочет швея на машинке.К двери привешена в рамочке чернойНадпись короткая: «Шью по картинке».
Слушая стук над моим изголовьем,Друг мои, как часто гадал я без цели:Клонишь ты лик свой над трауром вдовьимИль над матроской из белой фланели?
Вот, я слабею, я меркну, сгораю,Но застучишь ты — и в то же мгновенье,Мнится, я к милой земле приникаю,Слушаю жизни родное биенье —Друг неизвестный! Когда пронесутсяМимо души все былые обиды,Мертвого слуха не так ли коснутсяВзмахи кадила, слова панихиды?
3 марта — 30 декабря 1917На ходу
Метель, метель… В перчатке — как чужая Застывшая рука.Не странно ль жить, почти что осязая, Как ты близка?
И все-таки бреду домой с покупкой, И все-таки живу.Как прочно всё! Нет, он совсем не хрупкий, Сон наяву!
Еще томят земные расстоянья, Еще болит рука,Но всё ясней, уверенней сознанье, Что ты близка.
7 февраля 1916Утро
Нет, больше не могу смотреть я Туда, в окно!О, это горькое предсмертье, — К чему оно?
Во всем одно звучит: «Разлуке Ты обречен!»Как нежно в нашем переулке Желтеет клен!
Ни голоса вокруг, ни стука, Все та же даль…А все-таки порою жутко, Порою жаль.
16 ноября 1916В Петровском парке
Висел он, не качаясь,На узком ремешке.Свалившаяся шляпаЛежала на песке.В ладонь впивались ногтиНа стиснутой руке.А солнце восходило,Стремя к полудню бег,И, перед этим солнцемНе опуская век,Был высоко приподнятНа воздух человек.
И зорко, зорко, зоркоСмотрел он на восток.Внизу столпились людиВ притихнувший кружок.И был почти невидимТот узкий ремешок.
27 ноября 1916Смоленский рынок
Смоленский рынокПерехожу.Полет снежинокСлежу, слежу.При свете дняЖелтеют свечи;Всё те же встречиГнетут меня.Всё к той же чашеПрипал — и пью…Соседки нашиНесут кутью.У церкви — синийРаскрытый гроб,Ложится инейНа мертвый лоб…О, лёт снежинок,Остановись!Преобразись,Смоленский рынок!
12–13 декабря 1916По бульварам
В темноте, задыхаясь под шубой, иду,Как больная рыба по дну морскому.Трамвай зашипел и бросил звездуВ черное зеркало оттепели.
Раскрываю запекшийся рот,Жадно ловлю отсыревший воздух, —А за мной от самых Никитских воротУвязался маленький призрак девочки.
25 марта — 17 апреля 1918У моря
А мне и волн морских прибой, Влача каменья,Поет летейскою струей, Без утешенья.
Безветрие, покой и лень. Но в ясном светеОткуда же ложится тень На руки эти?
Не ты ль еще томишь, не ты ль, Глухое тело?Вон — белая вскрутилась пыль И пролетела.
Взбирается на холм крутой Овечье стадо…А мне айдесская сквозь зной Сквозит прохлада.
Июль 1917, Коктебель — 8 декабря 1917, МоскваЭпизод
…Это былоВ одно из утр, унылых, зимних, вьюжных,—В одно из утр пятнадцатого года.Изнемогая в той истоме тусклой,Которая тогда меня томила,Я в комнате своей сидел один. Во мне,От плеч и головы, к рукам, к ногам,Какое-то неясное струеньеБежало трепетно и непрерывно —И, выбежав из пальцев, длилось дальше,Уж вне меня. Я сознавал, что нужноОстановить его, сдержать в себе, — но воляМеня покинула… Бессмысленно смотрел яНа полку книг, на желтые обои,На маску Пушкина, закрывшую глаза.Все цепенело в рыжем свете утра.За окнами кричали дети. ГромыхалиСалазки по горе, но эти звукиНеслись во мне как будто бы сквозь толщуГлубоких вод…В пучину погружаясь, водолазТак слышит беготню на палубе и крикиМатросов.И вдруг — как бы толчок, — но мягкий, осторожный,—И все опять мне прояснилось, толькоВ перемещенном виде. Так бывает,Когда веслом мы сталкиваем лодкуС песка прибрежного; еще ногаПод крепким днищем ясно слышит землю.И близким кажется зеленый берегИ кучи дров на нем; но вот качнуло нас—И берег отступает; стала меньшеТа рощица, где мы сейчас бродили;За рощей встал дымок; а вот — поверх деревьевУже видна поляна, и на нейКраснеет баня. Самого себяУвидел я в тот миг, как этот берег;Увидел вдруг со стороны, как если бСмотреть немного сверху, слева. Я сидел,Закинув ногу на ногу, глубокоУйдя в диван, с потухшей папиросойМеж пальцами, совсем худой и бледный.Глаза открыты были, но какоеВ них было выраженье — я не видел.Того меня, который предо мноюСидел, — не ощущал я вовсе. Но другому,Смотревшему как бы бесплотным взором,Так было хорошо, легко, спокойно.И человек, сидящий на диване,Казался мне простым, давнишним другом,Измученным годами путешествий.Как будто бы ко мне зашел он в гости,И, замолчав среди беседы мирной,Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер.Лицо разгладилось, и горькая улыбкаС него сошла.Так видел я себя недолго: вероятно,И четверти положенного кругаСекундная не обежала стрелка.И как пред тем не по своей я волеПокинул эту оболочку — так жеВ нее и возвратился вновь. Но толькоСвершилось это тягостно, с усильем,Которое мне вспомнить неприятно.Мне было трудно, тесно, как змее,Которую заставили бы сноваВместиться в сброшенную кожу… СноваУвидел я перед собою книги,Услышал голоса. Мне было трудноВновь ощущать все тело, руки, ноги…Так, весла бросив и сойдя на берег,Мы чувствуем себя вдруг тяжелее.Струилось вновь во мне изнеможенье,Как бы от долгой гребли, — а в ушахГудел неясный шум, как пленный отзвукОзерного или морского ветра.
25–28 января 1918Вариация
