Оскар Уайльд - Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы

TAEDIUM VITAE[17]

Ножами юность заколоть, ходитьВ твоей ливрее, худший из веков,Дать всякой мрази красть из тайниковИ в петли женских прядей угодить, —Да просто за конюшнями ходитьВ лакеях у Фортуны! Не таков!Все это жалче пенных гребешков,Чертополошин: близко подходитьНе собираюсь к своре дураков,Что, зло смеясь, пускают гнусный слух,Меня не зная вовсе. БатраковПриют — он лучше, чем возврат в тот сброд,Охрипший в спорах, где мой белый духС грехом впервые целовался в рот.

ИСТИННОЕ ЗНАНИЕ[18]

Ты знаешь все. А я всерьезИщу — в какую почву сеять, —Но ей милей пырей лелеять,Без ливня и без ливня слез.

Ты знаешь все. Я — слепота,Я — немощь, сидя жду, как сноваМне за последней мглой покроваВпервые отопрут врата.

Ты знаешь все. Слепец, увечность —Я льщусь мечтой не жить напрасно,Вот все, что знаю я прекрасно:Опять мы встретимся, где вечность.

IMPRESSIONS[19]

Увядшей лилии венецНа стебле тускло-золотом.Мелькает голубь над прудом,На буках — тлеющий багрец.

Подсолнух львино-золотойНа пыльном стержне почернел,Среди деревьев и омелКружится листьев мертвый рой.

Слетают снегом лепесткиС молочно-белых бирючин.Головки роз и георгин —Как шелка алого клочки.

На вантах ледяной покров,Морозный прах окутал нас.Луна — как злобный львиный глазПод рыжей гривой облаков.

Стоит угрюмый рулевой,Как призрак, в сумраке седом,А в кочегарке чад и гром,Слепит машины блеск стальной.

Свирепый шторм утих везде,Но все вздымается простор;Как рваный кружевной узор,Желтеет пена на воде.

ДОМ ШЛЮХИ[22]

Мы услыхали танца вскрик,Качнулся в небе лунный лик,Плясали гости в доме шлюхи.

И музыканты, захмелев,Вертели Штрауса напев,Порой звенели оплеухи.

Как арабесковый кошмарРоился танец странных пар,За тканью штор скользили тени.

Визжали скрипки, ныл фагот,Кружился рваный хоровод,Как черных листьев мельтешенье.

Марионеток хриплый рой,Расплывчатых скелетов стройВо власти медленной кадрили.

Две куклы из нелепых снов,Как две фигурки из часов,Игрушечно обнявшись, плыли.

Зловещий, призрачный геройКурил в раздумье, как живой,У покосившейся веранды.

Вдруг смех и брань оборвались,Все чинно за руки взялисьПод звуки мерной сарабанды.

И я сказал любви моей:«Бал мертвецов среди огней,Кружится пепел с пылью тленной!»

Но ты, но ты ушла, смеясь,Крикливой похотью пленясь,И дверь захлопнулась мгновенно.

Оркестр фальшивил все сильней,Вальс фантастических тенейСтал прерываться. Гасли свечи…

По длинной улице пустойВ тунике с золотой каймойЗаря несмело шла навстречу.

ПО ПОВОДУ ПРОДАЖИ С АУКЦИОНА ЛЮБОВНЫХ ПИСЕМ ДЖОНА КИТСА[23]

Вот письма, что писал Эндимион,[24] —Слова любви и нежные упреки,Взволнованные, выцветшие строки,Глумясь, распродает аукцион.

Кристалл живого сердца раздробленДля торга без малейшей подоплеки.Стук молотка, холодный и жестокий,Звучит над ним как погребальный звон.

Увы! не так ли было и вначале:Придя средь ночи в фарисейский град,Хитон делили несколько солдат,[25]

Дрались и жребий яростно метали,Не зная ни Того, Кто был распят,Ни чуда Божья, ни Его печали.

СИМФОНИЯ В ЖЕЛТОМ[26]

Ползет, как желтый мотылек,Высокий омнибус с моста,Кругом прохожих суета —Как мошки, вьются вдоль дорог.

Покинув сумрачный причал,Баржа уносит желтый стог.Как шелка желтого поток,Туман дома запеленал.

И с желтых вязов листьев ройУ Темпла пасмурно шуршит,Мерцает Темза, как нефрит,Зеленоватой желтизной.

БАЛЛАДА РЕДИНГСКОЙ ТЮРЬМЫ[27]

Гвардейца красит алый цвет,Да только не такой.Он пролил красное виноИ кровь лилась рекой,Когда любимую своюУбил своей рукой.

Он вышел на тюремный двор,Одет в мышиный цвет,Легко ступал он, словно шелНа партию в крикет,Но боль была в его глазах,Какой не видел свет.

Но боль, какой не видел свет,Плыла, как мгла из глаз,Уставленных в клочок небес,Оставленный для нас,То синий и таинственный,То серый без прикрас.

Был час прогулки. ПодышатьНас вывели во двор.Гадал я, глядя на него:Вандал? Великий вор?Вдруг слышу: «Вздернут молодца,И кончен разговор».

О боже! Стены, задрожав,Распались на куски,И небо пламенным венцомСдавило мне виски,И сгинула моя тоскаВ тени его тоски.

Я понял, как был легок шаг —Шаг жертвы — и какимГнетущим страхом он гоним,Какой тоской томим:Ведь он любимую убил,И казнь вершат над ним.

Любимых убивают все,Но не кричат о том.Издевкой, лестью, злом, добром,Бесстыдством и стыдом,Трус — поцелуем похитрей,Смельчак — простым ножом.

Любимых убивают все,Казнят и стар и млад,Отравой медленной поятИ Роскошь, и Разврат,А Жалость — в ход пускает нож,Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все —За радость и позор,За слишком сильную любовь,За равнодушный взор,Все убивают — но не всемВыносят приговор.

Не всем постыдной смерти срокМученье назовет,Не всем мешок закрыл глазаИ петля шею рвет,Не всем — брыкаться в пустотеПод барабанный счет.

Не всем молчанье Сторожей —Единственный ответНа исступленную мольбу,На исступленный бред,А на свободу умереть —Безжалостный запрет.

Не всем, немея, увидатьЧудовищный мираж:В могильно-белом Капеллан,В могильно-черном Страж,Судья с пергаментным лицомВзошли на твой этаж.

Не всем — тюремного ВрачаВыдерживать осмотр.[28]А Врач брезгливо торопливИ безразлично бодр,И кожаный диван в углуСтоит как смертный одр.

Не всем сухой песок тоскиИссушит жаждой рот:В садовничьих перчатках, прост,Палач к тебе войдет,Войдет — и поведет в ремнях,И жажду изведет.

Не всех при жизни отпоют.Не всем при сем стоять.Не всем, пред тем, как умереть,От страха умирать.Не всем, на смерть идя, своюМогилу увидать.

Не всех удушье захлестнетБагровою волной,Не всех предательски казнятПод серою стеной,Не всех Кайафа[29] омочилОтравленной слюной.

И шесть недель гвардеец ждал,Одет в мышиный цвет,Легко ступал он, словно шелНа партию в крикет,Но боль была в его глазах,Какой не видел свет.

Но боль, какой не видел свет,Плыла, как мгла из глаз,Уставленных в клочок небес,Оставленный для нас,То розовый и радостный,То серый без прикрас.

Рук не ломал он, как инойГлупец себя ведет,Когда Отчаянье убьетНадежды чахлый всход, —Он тихим воздухом дышал,Глядел на небосвод.

Рук не ломал он, не рыдал,Не плакал ни о чем,Но воздух пил и свет ловилПолураскрытым ртом,Как будто луч лился из тучЛекарственным вином.

Мы в час прогулки на негоСмотрели, смущены,И забывали, кем и какСюда заключены,За что, насколько. Только мысль:Его казнить должны.

Мы холодели: он идет,Как на игру в крикет.Мы холодели: эта боль,Какой не видел свет.Мы холодели: в пустотуСтупить ему чуть свет.

В зеленых листьях дуб и вязСтоят весной, смеясь,Но древо есть, где листьев несть,И все ж, за разом раз,Родится Плод, когда сгниетЖизнь одного из нас.

Сынов Земли всегда влеклиИзвестность и успех,Но нашумевший больше всех,Взлетевший выше всехВисит в петле — и на ЗемлеПрощен не будет Грех.

Весною пляшут на лугуПасту́шки, пастушки́,Порою флейты им поют,Порой поют смычки.Но кто б из нас пустился в плясПод пение Пеньки?

И мы дрожали за негоИ в яви и во сне:Нам жить и жить, ему — застытьВ тюремной вышине.В какую тьму сойти ему?В каком гореть огне?

И вот однажды не пришелОн на тюремный двор,Что означало: утвержденУжасный приговор,Что означало: мне егоНе встретить с этих пор.

Два чёлна в бурю; две судьбыСвел на мгновенье Рок.Он молча шел, я рядом брел,Но что сказать я мог?Не в ночь святую мы сошлись,А в день срамных тревог.

Две обреченные души —Над нами каркнул вран.Бог исцеляющей рукойНе тронул наших ран.Нас Мир изгнал, нас Грех избралИ кинул в свой капкан.

Тут камень тверд, и воздух сперт,И в окнах — частый прут.Глядел в глухой мешок двораИ смерти ждал он тут,Где неусыпно сторожаЖизнь Смертника блюдут.

И лишь молчанье да надзор —Единственный ответНа исступленную мольбу,На исступленный бред,А на свободу умереть —Безжалостный запрет.

Продумали до мелочейПостыдный ритуал.«Смерть — натуральнейшая вещь», —Тюремный врач сказал,И для Убийцы капелланИз Библии читал.

А тот курил, и пиво пил,И пену с губ стирал,И речь о каре и грехеПрезрением карал,Как будто, жизнь теряя, онНемногое терял.

Он смерти ждал. И страж гадал,Что́ происходит с ним.Но он сидел, невозмутим,И страж — невозмутим:Был страж по должности молчун,По службе нелюдим.

А может, просто не нашлосьНи сердца, ни руки,Чтоб хоть чуть-чуть да разогнутьОтчаянья тиски?Но чья тоска так велика?Чьи руки так крепки?

Оравой ряженых во двор,Понурясь, вышли мы.Глупа, слепа — идет толпаПодручных Князя Тьмы.Рукой Судьбы обриты лбыИ лезвием тюрьмы.

Мы тянем, треплем, вьем канатИ ногти в кровь дерем,Проходим двор и коридорС мочалом и с ведром,Мы моем стекла, чистим жестьИ дерево скребем.

Таскаем камни и мешки —И льется пот ручьем,Плетем и шьем, поем псалмы,Лудим, паяем, жжем.В таких трудах забылся страх,Свернулся в нас клубком.

Спал тихо Страх у нас в сердцах,Нам было невдомек,Что тает Срок и знает Рок,Кого на смерть обрек.И вдруг — могила во двореУ самых наших ног.

Кроваво-желтым жадным ртомРазинулась дыра.Вопила грязь, что заждалась,Что жертву жрать пора.И знали мы: дождавшись тьмы,Не станут ждать утра.

И в душах вспыхнули слова:Страдать. Убить. Распять.Палач прошествовал, несяСвою простую кладь.И каждый, заперт под замок,Не мог не зарыдать.

В ту ночь тюрьма сошла с ума,В ней выл и веял Страх —Визжал в углах, пищал в щелях,Орал на этажахИ за оконным решетомРоился в мертвецах.

А он уснул — уснул легко,Как путник, утомясь;За ним следили СторожаИ не смыкали глаз,Дивясь, как тот рассвета ждет,Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпалВ ту ночь никто из нас:Пройдох, мошенников, бродягЕдиный ужас тряс,Тоска скребла острей сверла:Его последний час.

О! Есть ли мука тяжелей,Чем мука о другом?Его вина искупленаВ страдании твоем.Из глаз твоих струится больРасплавленным свинцом…

Неслышно, в войлочных туфлях,Вдоль камер крался стражИ видел, как, упав во мрак,Молился весь этаж —Те, чей язык давно отвыкОт зова «Отче наш».

Один этаж, другой этаж —Тюрьма звала Отца,А коридор — как черный флерУ гроба мертвеца,И губка с губ Его прожглаРаскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,И Красный Кочет пел —Заря спала, тюрьма звала,Но мрак над ней чернел,И духам Дна сам СатанаВорваться к нам велел.

Они, сперва едва-едваВидны в лучах луны,Облиты злой могильной мглой,Из тьмы, из глубиныВзвились, восстали, понеслись,Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,И танца дикий шквал,Ужимок, поз, ухмылок, слезБесовский карнавал,Аллюр чудовищных фигур,Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,В сердца вселился Страх,Плясал народ ночных урод,Плясал и пел впотьмах,И песнь завыл, и разбудилКладбищ нечистый прах:

«О! мир богат, — глумился Ад, —Да запер все добро.Рискни, сыграй: поставь свой райНа Зло и на Добро!Но шулер Грех обставит всех,И выпадет Зеро!»

Толпу химер и эфемерДрожь хохота трясла.Сам Ад явился в каземат,Сама стихия Зла.О кровь Христа! ведь неспростаЗабагровела мгла.

Виясь, виясь — то возле нас,То удалясь от нас,То в вальс изысканный пустясь,То нагло заголясь,Дразнили нас, казнили нас —И пали мы, молясь.

Рассветный ветер застонал,А ночь осталась тут,И пряжу черную своюСкрутила в черный жгут;И думали, молясь: сейчасНачнется Страшный суд!

Стеная, ветер пролеталНад серою стеной,Над изревевшейся тюрьмой,Над крышкой гробовой.О ветр! вигилии твоейДостоин ли живой?

Но вот над койкой в три доскиЛуч утра заиграл,Узор решетчатый окнаНа стенах запылал,И знал я: где-то в мире всталРассвет — кровав и ал.

Мы в шесть уборкой занялись,А в семь порядок был…Но в коридорах шорох плылЗальделых белых крыл —То Азраил из тьмы могилЗа новой жертвой взмыл.

Палач пришел не в кумаче,И в стойле спал Конь Блед;Кусок пеньки да две доски —И в этом весь секрет;Но тень Стыда, на день Суда,Упав, затмила свет…

Мы шли, как те, кто в темнотеБлуждает вкривь и вкось,Мы шли, не плача, не молясь,Мы шли и шли, как шлось,Но то, что умирало в нас,Надеждою звалось.

Ведь Правосудие идетПо трупам, по живым.Идет, не глядя вниз, идетПутем, как смерть, прямым;Крушит чудовищной пятойПростертых ниц пред ним.

Мы ждали с ужасом Восьми.Во рту — сухой песок.Молились мы Восьми: возьмиХоть наши жизни, Рок!Но Рок молитвой пренебрег.Восьмой удар — в висок.

Нам оставалось лишь одно —Лежать и ждать конца.Был каждый глух, и каждый духБыл тяжелей свинца.Безумье било в барабан —И лопались сердца.

И пробил час, и нас затрясНеслыханный испуг.И в тот же миг раздался крик[30]И барабанный стук —Так, прокаженного прогнав,Трещотки слышат звук.

И мы, не видя ничего,Увидели: крепитПалач доску и вьет пенькуИ вот Ошейник свит.Взмахнет рукой, толкнет ногой —И жертва захрипит.

Но этот крик и этот хрипЗвучат в ушах моих,И ураганный барабан,Затихнув, не затих:Кто много жизней проживет,Умрет в любой из них.

В день казни церковь заперта,Молебен отменен;Несчастный, бродит капеллан,Людей стыдится он,И главное, нет сил взглянутьНа божий небосклон.

Нас продержали под замкомДо сумерек; потом,Как спохватившись, принялисьГреметь в дверях ключомИ на прогулку повелиУнылым чередом.

Мы вышли старцами во двор —Как через сотню лет,Одеты страхом; на щекахРасцвел мышиный цвет,И боль была у нас в глазах,Какой не видел свет.

Да, боль, какой не видел свет,Плыла, как мгла из глаз,Уставленных в клочок небес,Оставленный для нас,Все видевший воочиюИ серый без прикрас.

Был час прогулки. Но никтоНе смел взглянуть на Твердь:Все видит совесть, а суды —Слепая пустоверть.Он жизнь убийством осквернил,А мы — притворством — смерть.

Две казни намертво связав,Он мертвых разбудил —И встали в саванах они,И те, кто их убил, —И кровь на кровь взглянула вновь,Ударив из могил!

Мы — обезьяны и шуты —Угрюмо шли двором,За кругом круг, за кругом кругМы молча шли кругом,За кругом круг, за кругом кругВ молчанье гробовом.

Мы шли и шли за кругом кругВ рыдающих рядах,Не в силах Ужаса унять,Стряхнуть не в силах страх;Ревела Память в грозный рог,Рок волком выл в сердцах.

Мы шли, как стадо, — пастухиПасли овец своих —В парадной форме, в орденах,В нашивках послужных.Замызганные сапогиИзобличали их.

Заделан был вчерашний ров,Залатан впопыхах —Осталась грязь на мостовойИ грязь на сапогах,Да малость извести сыройТам, где зарыли прах.

Зарыт он в известь навсегда —До Страшного суда,Зарыт, раздетый доголаДля вящего стыда,И пламя извести сыройНе стихнет никогда!

Пылает пламя, пламя жжет —И кость, и мясо жрет:Жрет мясо нежное с утра,А ночью — кость жует,Жрет мясо летом, кость — зимой,А сердце — круглый год!

Три долгих года не растиНад известью цветам,Три долгих года не закрыть,Не спрятать этот срам,Три долгих года будет лысНезалечимый шрам.

Решили: землю осквернилУбийца и злодей!Но божьей милостью ЗемляМудрее и добрей:Здесь алым розам — цвесть алей,А белым — цвесть белей.

Из уст его — куст алых роз!Из сердца — белых роз!Когда, к кому, в какую тьмуРешит сойти Христос,Дано ль узнать? —Смотри, опятьЦветами жезл пророс!..

Ни алых роз, ни белых розНе сыщешь днем с огнемВ тюрьме, где камень и асфальтПосажены кругом,Чтоб человека известиНеверьем и стыдом.

Ни белых роз, ни алых розНе сыщешь ты окрест;Лишь грязь, да известь, да асфальт —Растенья здешних мест,И непонятно, за когоХристос взошел на крест…

Но пусть в геенну брошен онИ в пламени зарыт,И дух больной в ночи святойИз тьмы не воспарит,И может лишь в глухую тишьКричать, что в скверне спит, —

Он мир обрел — уже обрелИль скоро обретет:Туда, где спит, не ступит СтыдИ Страх не добредет —Бессолнечная тьма вокруг,Безлунный небосвод…

Как зверя, вешали его,Зверьем над ним дыша,Не в реквиеме прах почилИ вознеслась душа.Как будто тронули егоПроказа и парша.

Полуостывший страшный трупШвырнули в ров нагим,Глумясь над мертвенным лицом,Над взором неживым,Любуясь жадной суетойМух, вьющихся над ним.

На этой тризне капелланНе спел за упокой,Не помахал своим крестомНад известью сырой, —Но ради грешников взошел

Христос на крест мирской!И пусть мучения землиОн знает наизусть,И пусть он проклят, и забыт,И не оплакан — пусть!Есть грусть — но не земная грусть,А грусть Небес — не грусть.

Есть неизбывная винаИ муки без вины, —И есть Закон, и есть — Загон,Где мы заточены,Где каждый день длинней, чем годИз дней двойной длины.

Но с незапамятных временГласит любой закон(С тех пор, как первый человекБыл братом умерщвлен),Что будут зерна сожжены,А плевел пощажен.

Но с незапамятных времен —И это навсегда —Возводят тюрьмы на землеИз кирпичей стыда,И брата брат упрятать рад —С глаз Господа — туда.

На окна — ставит частый прут,На дверь — глухой запор,Тут брату брат готовит ад,Во тьме тюремных нор,Куда ни солнцу заглянуть,Ни богу бросить взор.

Здесь ядовитою травойПредательство растят,А чувства чистого росток —Задушат и растлят,Здесь Низость царствует, а Страх,Как страж, стоит у врат.

Здесь тащат хлеб у тех, кто слеп,Здесь мучают детей,Здесь кто сильней, тот и вольней,Забиты, кто слабей,Но Разум нем, здесь худо всем —В безумье бы скорей!

Любой из нас в тюрьме завяз,Как в яме выгребной,Здесь бродит Смерть, худа, как жердь,И душит крик ночной,Здесь вечный смрад, здесь и разврат —Не тот, что за стеной.

Здесь пахнет плесенью водаИ слизью лезет в рот,Любой глоток, любой кусокИзвесткой отдает,Здесь, бесноватый, бродит сонИ кровь людей сосет.

Здесь Голод с Жаждой — две змеиВ змеилище одном,Здесь души режет ХлеборезЗаржавленным ножом,И ночью злобу и тоскуМы, как лампаду жжем.

Здесь мысли — камня тяжелей,Который грузим днем;Лудим, паяем, жжем, поемУнылым чередом;Здесь и ночная тишинаГремит страшней, чем гром.

Здесь человеческая речь —Нечеловечья речь,Здесь глаз в глазке и хлыст в рукеСпешат стеречь и сечь;Забитые, убитые,Мы в гроб готовы лечь.

Здесь Жизнь задавлена в цепях,Кляп у нее во рту;Один кричит, другой молчит —И всем невмоготу,И не надеется никтоНа божью доброту.

Но божий глас дойдет до нас —Бог разобьет сердца:Сердца, что камня тяжелей,Сердца темней свинца, —И прокаженным мертвецамПредстанет Лик Творца.

Затем и созданы сердца,Что можно их разбить.Иначе б как развеять мракИ душу сохранить?Иначе кто б, сойдя во гроб,Мог вечности вкусить?

И вот он, с мертвенным лицомИ взором неживым,Все ждет Того, кто и егоПростит, склонясь над ним, —Того, кем Вор спасен, Того,Кем Человек любим.

Он три недели смерти ждал, —Так суд постановил, —И три недели плакал он,И три недели жил,И, скверну смыв и грех избыв,На эшафот вступил.

Он плакал, кровь смывая с рук, —И кровью плакал он —Ведь только кровь отмоет кровьИ стон искупит стон:Над Каина кровавой тьмойХристос — как снежный склон.

Есть яма в Редингской тюрьме —И в ней схоронен стыд;Там пламя извести горит,Там человек лежит,В горючей извести зарыт,Замучен и забыт.

Пускай до Страшного судаЛежит в молчанье он.Пускай ни вздохом, ни слезойНе будет сон смущен:Ведь он любимую убил,И суд над ним свершен…

Любимых убивают все,Но не кричат о том, —Издевкой, лестью, злом, добром,Бесстыдством и стыдом,Трус — поцелуем похитрей,Смельчак — простым ножом.

ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ[31]