Вардван Варжапетян - Путник со свечой
2
Если за рукав дергал южный стражник, Ли Бо сворачивал направо, если северный — налево. Он задыхался, ноги подворачивались в рытвинах, он стал уже путать, куда сворачивать, наконец пошли прямо — и Ли Бо услышал нарастающий грозный гул, в спину ударил камень, и в шею ударил камень, но страшнее был рев толпы; он и сквозь тряпку видел злобные взгляды тысяч людей, стиснутые от ненависти кулаки. «Четвертовать его! Содрать шкуру! Переломать собачьи ножки!» Он чувствовал едкий запах пота — видно, и стражникам приходилось туго. И странно — в Чанъани, где столько парков и садов, ноздри забивал трупный смрад, гарь, тошнотворный запах крови, будто он идет по колено в крови, даже слышит, как она хлюпает, пузырится красной пеной. Его щипали, кто-то вонзил в ладонь иголку — он рванулся и упал на что-то мягкое, бесформенное. Кругом захохотали: «Черепашье отродье раздавило черепаху! Отрубить ему башку, как изменнику Биню!» О небо! Значит, он упал на тело великого художника Бинь Суна? Разве забыть его листья бамбука, цветы вьюнков и плоды хурмы? Как весело смеются дети... несчастные! Когда сыну исполняется месяц, в дом зовут соседей, ждут доброго предсказания. Один гость сказал — этот малыш станет богачом, и родители почтительно ему поклонились. Второй сказал — этот малыш станет чиновником, и родители поклонились еще ниже. А третий сказал — этот малыш когда-нибудь умрет, и все больно побили гостя. Того, кто лжет или говорит приятное, встречают радостно; того, кто говорит о неизбежном, бьют. Страшусь, что скоро не останется говорящих правду. И вы, дети, доживете до черного дня, когда все будут друг другу врать, потому что вы сами перебьете правдивых, переломаете им руки и ноги.
Ли Бо шатался от усталости. Когда сорвали с головы позорную тряпку, он зажмурил глаза от яркого света и людского моря, заполнившего до краев площадь Вечной Благонадежности. А люди увидели старика исполинского роста в семь чи [1 1 чи = 30 см.] — самого высокого человека во всей Поднебесной, старика в зеленом плаще даоса, соломенных сандалиях и квадратной черной шапке, завязанной под острой бородой, багроволицего, в отвратительных струпьях, желтоглазого, как ястреб-тетеревятник. Старика, который хотел спасти мир. Он стоял под повозкой, на которую солдаты втащили огромную клетку; теперь его подталкивали кулаками к короткой лестнице, а Ли Бо боязливо топтался, забыв, как поднимаются по ступенькам, — когда долго сидишь в тюрьме, отвыкаешь от многого, что так привычно на свободе: от света, запахов, звуков, от бумаги и кисти, но, оказывается, отвыкаешь даже ходить. Два молодых стражника вспрыгнули на повозку и вместе с солдатами втащили преступника, заломили костлявые руки так, что старик согнулся пополам, но все равно не могли протиснуть в клетку. Наконец, навалившись, сопя протолкнули в дверцу, захлопнули, кто-то крикнул: «Крыса попалась в крысоловку!»
Нет, кованые прутья, пол из толстых досок, с глубокими выстругами от страшных когтей делали не для крысы. И не для человека. Старик сразу узнал ее — та самая клетка, которую он видел в Лояне, в императорском зверинце, считавшемся одним из чудес Восточной столицы: здесь были львы, носороги, тигры, леопарды, белые слоны. А в тот день императору Сюань-цзуну доставили редкостного зверя — снежного барса.
Возле клетки с толстыми прутьями сидел человек в огненной лисьей шапке и рваном овчинном тулупе, строгал узким ножом палочку, равнодушно слушая яростный рык зверя, вжавшегося мордой между прутьями.
Этот разъяренный рык приводил в содрогание всех, кто был по другую сторону клетки, — шестнадцатого сына императора принца Линя, охрану. Громадный дымчатый зверь то лизал окровавленную лапу, то выгибал мягкую спину; белоснежная грудь его тяжело вздымалась, пятнистый загривок твердел пепельными складками, седые усы топорщились, обнажая белые клыки. В светло-желтых круглых глазах, удлиненных прищуром, была ненависть. От этих изумрудно-зеленых переливчатых глаз невозможно было отвести взгляд; в малахитовой глубине их перекатывались черные горошины зрачков.
— Откуда этот дивный зверь? — спросил принц.
Охотник не ответил, так же равнодушно сидел, строгал палочку. Охранник принца замахнулся палкой, но Ли Бо остановил его взглядом и что-то сказал охотнику, повторив вопрос на непонятном языке. Человек в лисьей шапке гордо выпрямился, речь его отзывалась звоном, словно бронзовая.
— Что говорит дикарь? — спросил принц Линь.
— Ваша светлость, он поймал снежного барса на ледниках Тянь-Шаня, две ночи не спал, шел по следу с веревкой и палкой. Он говорит, что поймал зверя один, а везли его сюда тридцать человек, и все получили подарки. Еще он говорит, ваша светлость, что барс для охоты не годен — его нельзя приручить.
— Принц Линь приручает царей, что ему эта кошка, — презрительно сказал начальник охраны.
Ли Бо спросил охотника, тот покачал головой.
— Нет, его нельзя приручить. А в клетке он скоро умрет.
— Ханьлинь, напишите строки, как начальник Леопардовой стражи Гоу-сянь кормил дикого зверя с Небесных гор, в высочайшем присутствии принца Линя.
Начальник охраны взял из деревянного корыта сырое мясо, с учтивым поклоном показал его собравшимся и шагнул к клетке. Красавицы улыбались ему поверх вееров. Барс попятился, съежился дымчатым комом и вдруг распрямился в прыжке, заполнив всю клетку; мощная лапа его, как стрела, вонзилась между прутьями — и начальник, отброшенный, повалился навзничь. У него не стало лица. Принца тут же усадили в паланкины; начальника стражи завернули в ткань, сразу промокшую там, где было лицо. А охотник строгал палочку.
— Ты ведь говорил, что барс не прыгает в клетке... — прошептал Ли Бо.
— Да. Но над ним нельзя смеяться.
На следующий день охотника казнили, а барса послали в Фэнь- ян — в дар цзедуши Ань Лушаню.
3
В клетке старик мог только сидеть, но и сидя, с высоты повозки он видел площадь, наполнявшуюся людьми; они шли через развалины, из переулков, поодиночке, семьями, толпами, молча, медленно, как слепые, не видя, что их город разрушен, осквернен. Шли, наталкиваясь на передних, останавливались, пока их не толкали идущие следом. Слепой город. Город слепых.
Когда площадь заполнилась, в южном углу послышался гул бронзовых гонгов, толпа треснула и раздалась, освободив широкий проход, опустилась на колени; тысячи людей стали одинаковыми, от каждого легла тень, каждый стал похож на кучку земли, всю площадь будто разом изрыли тысячи кротов. Чиновники в фиолетовых и лиловых халатах несли жезлы слоновой кости, пестрые полотнища с длинной багряной бахромой; за ними — всадники, сдерживая злых жеребцов тигровой масти: гривы стрижены, песчаные хвосты завязаны узлом; потом паланкины, украшенные ярусами разноцветных зонтов... Ослепительно сверкнула бронзовая колесница, запряженная четверкой вороных с белыми бабками — выпуклогрудых, неудержимых. Могучий возница в лиловых доспехах натянул шелковые поводья; рядом с ним стоял евнух, держа бамбуковый шест с распяленным желтым халатом, вышитым золотыми драконами, — одеянием императора Су-цзуна. Сморщенное лицо скопца пожелтело от счастья — он будет вещать от имени Сына Неба! Почтительно склонившись перед желтым, блещущим халатом, евнух достал из алого футляра свиток и громко прочитал:
— Мы, единственный, опечалены недостойным поведением Ли Бо, дерзнувшего выйти за рамки приличий. Осыпанный милостями нашего отца, императора Сюань-цзуна, Ли Бо достиг звания ханьлиня — академика, но бежал к бунтовщику Ань Лушаню. Когда мы усмирили эту бешеную собаку, трусливый Ли Бо стал искать спасения у вероломного принца Линя. Наши непобедимые полки настигли изменника, и Ли Бо был схвачен. Яйцу никогда не соперничать с камнем, никто не смеет безнаказанно нарушать законы Поднебесной. Отныне тот, кто был известен под именем Ли Бо из Цин- ляни, лишается тени, имени и считается ничем. Подданные любого сословия и звания, встретив черепашье отродье, обязаны плюнуть в изменника.
Евнух вложил свиток в футляр, низко поклонился желтому халату; бережно поддерживаемый под локти, сошел с колесницы, передал футляр Гу Ии первым плюнул в Ли Бо, — от близости к государю даже слюна его стала желтой. За евнухом шли родственники императора, родственники бабки и матери императора, родственники жены императора, потом командующие, гости государства, управитель Палаты наказаний, начальник шести отделов Палаты государственных дел, чиновники высоких рангов; каждому рангу соответствовал шарик на шапке — из жемчуга, нефрита, бирюзы, коралла. И каждый плевал — кто выше, кто ниже, кто дальше, кто ближе. За ними тянулись уцелевшие академики: каллиграфы, художники, историки — все в фиолетовых халатах и шапках из тонкого шелка, с табличками из слоновой кости, с печатями на фиолетовых шнурах. Процессию академиков замыкали поэты, они плевали особенно прилежно. Ли Бо не отворачивал лицо, он смотрел на них, узнавая каждого. Как растолстел Ши Хуа, медлителен в движениях, и плевок у него сытый, как соевая подлива. Вот и встретились... А с хранителем дворцовой библиотеки Хань Танем и раньше встречались, любуясь драгоценными свитками. Обычно собирались втроем: Хань Тань, Ли Бо и сверщик императорских архивов Дуань Чэнши, собравший одно из лучших в Чанъани собрание рукописей — почти двадцать тысяч свитков; весь дом, даже оконные ниши, заложен свитками, так что и днем темно, всегда горят светильники. Все здесь сделано руками Дуань Чэнши: подставка для кистей, каменная тушечница, чашка для воды. Душа хозяина здесь — в свитках, обернутых в шелка: лиловый Сыма Сянжу, нежно-зеленый — Се Тяо, пурпурный — «Лисао». Какие сокровища! Каждый свиток снабжен значком из слоновой кости, как в императорской библиотеке: у «классиков» значки красные, осевые палочки инкрустированы белой слоновой костью, шелковые желтые завязки; «историки» — значки зеленые, палочки синие, завязки светло-зеленые; Ле-цзы и Чжуань-цзы — значки синие, резные сандаловые палочки, лиловые завязки. Тогда Дуань Чэнши дарил ему драгоценные свитки, Хань Тань посвящал стихи — теперь оба плюнули. Плюнул понуро идущий за ними каллиграф Сяо Чжи — видно, тоже забыл старую дружбу.
