Леонид Якубович - По чуть-чуть…
На всякие там: «Тпру!», «Лежать!», «Сидеть!», «К ноге, падаль!», «Убью, сука старая!» – верблюд не реагировал совершенно. Он не понимал ни русского, ни английского. Мат он не понимал тоже.
Время остановилось. Оно вообще не двигалось. Оно не шло ни вперёд, ни назад. Я сидел на верблюде и понимал, что отсюда без посторонней помощи я не слезу никогда. И я сдался. Я понял, что так надувают тут всех. Так надували ещё при жизни Клеопатры. Так было и будет всегда. Спорить было бессмысленно.
Я бросил вниз пятьдесят фунтов, погонщик щёлкнул пальцами, и землетрясение повторилось в обратном порядке.
Верблюд пал на колени и меня бросило вперед, как камень из катапульты. Потом он рухнул задом, и моя голова с хрустом провалилась в желудок. Наконец он улёгся, и я мешком свалился вниз.
Следы погонщика терялись где-то за горизонтом. Я плюнул, проклял его, верблюда, Арсения и пошёл смотреть на пирамиду.
Она была огромна. Вблизи она просто подавляла своим величием. Гигантские блоки, из которых она была сложена, были невообразимы.
Я стоял, разинув рот, и переполнялся впечатлениями. Больше всего на свете я сейчас хотел выпить Нил. У меня пересохло всё, что могло пересохнуть у человека внутри и снаружи. За глоток воды я бы мог сейчас убить. И в тот момент, когда я уже стал озираться вокруг в поисках жертвы, откуда-то сверху раздались голоса. Я решил, что это ангелы, которых уже прислали за мной. Ангелы почему-то говорили по-японски, но я решил, что мне это кажется из-за перегрева.
Я поднял голову. Это были не ангелы. Это были японцы. Это была японская делегация, которая стояла прямо над моей головой на выступе первого каменного блока. Я их до этого не замечал из-за проклятого солнца, которое било мне прямо в глаза. А они в это время фотографировались и стояли молча, изображая древние барельефы. Теперь я стоял немного боком и видел их достаточно хорошо. Их было человек пятнадцать. В общей сложности, по моим прикидкам, в сумме им было тысячу двести – тысячу триста лет. Младшему из них было лет девяносто, старший, судя по всему, был ровесником сфинкса. Они были похожи на экспонаты Каирского музея древностей, которых привезли сюда для наглядности, чтобы все могли убедиться, как именно выглядели древнеегипетские жрецы, у которых родители были японцами. Как они забрались на эту каменную глыбу, было полной загадкой. Её верхний край был на уровне моего подбородка и никаких подъёмников для «обитателей дома престарелых» тут не было. Погонщик верблюда удрал, а кроме него тут вряд ли кто-нибудь стал бы затаскивать на руках японцев на эту плиту.
Японцы были не одни. С ними был гид. Тучный египтянин в чёрных
очках, в чёрном костюме, в чёрных лакированных ботинках и белых носках. Лицо его было таким же, как ботинки. Зубы, как носки. Почему он стал гидом, не известно. Он не должен был быть гидом.
Вероятно, он сделал что-то очень нехорошее, и Боги прокляли его, одели во все чёрное и заставили в эту жару стоять тут на пирамиде до конца дней. При этом они отняли у него способность внятно изъясняться. Что он говорил, было не ясно не только тем, с кем он говорил, но, должно быть, и ему самому. Он одновременно сопел, кряхтел, кашлял и чихал. Он задыхался и всё время брызгал себе в рот из баллончика. Он заикался, он пришепётывал и плевался так, что брызги летели во все стороны. При этом он потел ещё больше, чем я. Но японцы его понимали. Они стояли и слушали те звуки, которые вылетали из его рта, и им было интересно. Они крутили головами налево-направо туда, куда он им показывал жирным пальцем, кивали и улыбались. Как они понимали, что он говорит, было полной загадкой. Только потом я понял, что все они были глухи, как валенок. В ушах у каждого торчали клипсы наушников, но из-за жары, батарейки, наверное, давно сели, и они вообще не слышали ничего. Им было плевать на то, что он орал. Они, видимо, искали, где купить батарейки для наушников.
Меж тем он проорал, что быть тут и не подняться наверх пирамиды – непозволительная глупость и позор на весь род каждого до седьмого колена и что такая возможность даётся каждому лишь раз в жизни. Так, по крайней мере, я его понял, потому что он несколько раз потыкал рукой в сторону вершины, постучал себя по лбу и подпрыгнул. Японцы поняли его в том смысле, что именно там можно купить батарейки, и дружно полезли вверх. Было похоже на нападение японской саранчи на египетскую деревню. Они карабкались с таким упорством, как будто там, на верху их уже ждали посланники небес, чтобы унести в рай, поскольку их земное время уже вышло. Они хотели вознестись именно здесь, поскольку в Японии таких высоких сооружений не было, а на ихней Фудзияме, вероятно, была страшная толчея и очередь из желающих встретиться лицом к лицу со Всевышним.
Рядом с ними по каменным плитам ползли еще какие-то люди. Их было много. Такой массовый заполз самоубийц на пирамиду. Откуда они взялись, я понятия не имею, но карабкались все: мужчины, женщины, дети... И все они, даже как-то радостно, обливаясь потом, упрямо поднимались всё выше и выше, подгоняя отстающих, и приветствуя тех, кто спускался. Гид оказался прав – не подняться на вершину, было, вероятно, настоящим позором.
Стадное – чувство страшная вещь. Я не собирался этого делать. Я хотел пить, я хотел в автобус к Арсению и хотел домой к жене и детям. Причём, всё одновременно. Но я полез вместе с ними. Я не знаю, как это случилось. Может, я уже спал, может, я потерял сознание, но я полез. Я очнулся на втором блоке и решил, что с меня хватит. И я уже решил вернуться и быть лучше проклятым до седьмого колена, но тут какой-то немец, заорал с вершины, что тот, кто долезет первым, получит бутылку холодного пива! Это был точно немец – он был в кожаных шортах на помочах, высоких гетрах и зеленой панамке с пёрышком. И у него был здоровенный живот, и он действительно держал в руке бутылку пива. Правда, то, что он орал, ко мне не имело никакого отношения. Он кричал своим, которые были уже на полпути к его башмакам.
Что сказать. Я был наверху через минуту. Так мне казалось. Пива, естественно не было. Пока я долез, уже все кто был наверху, попрыгали вниз – японцы, немцы, венгры, чехи, габонцы, американцы, евреи... Нет, евреи не спрыгнули вниз. Их вообще тут не было. Они не лазили сюда, как все. Евреи стояли внизу, пили пиво и ждали, когда спустятся остальные, чтобы узнать – ну что, надо вам это было? Евреи были мудры, как Арсений. К списку моих смертельных врагов, кроме погонщика, верблюда, автобуса с кондиционером и Арсения, прибавились ещё немец в шортах и евреи.
Я стоял на вершине один, а пирамид передо мной было три: Джосера, Хадора, он же Хефрен, и Хуфу. Я их видел отсюда. Вон они. И по всем, как муравьи ползали туристы. Собственно, кроме как стоять и смотреть на эти памятники старины, больше смотреть было не на кого. Японцы, поняв, что следующий уступ будет для них последним, попрыгали вниз, как пинг-понговые шарики, сели в автобус и уехали вместе с гидом. Немцы тоже. Остальные по очереди исчезали в проёме пирамиды. Я остался один на высоте ста тридцати семи метров. Я кричал, но меня никто не слышал. Я видел, как меня начали фотографировать снизу туристы. Я напоминал отца Фёдора на скалистых вершинах Кавказа из книжки Ильфа и Петрова, правда без колбасы и царицы Тамары.
Вновь прибывающие, поддавшись соблазну, карабкались по уступам, долезали до вершины, фотографировались со мной и весело спускались вниз. А я всё стоял и стоял, не решаясь следовать за ними. А помочь мне никому из них даже в голову не приходило. Я жутко жалел, что слез с верблюда. Там, по крайней мере, было ниже и не было таких высоких «ступенек».
Оставалось лезть вниз самостоятельно или провести тут 28 веков, как этот Хуфу, которого греки называли Хеопс, наверное, из зависти. В Греции нет пирамид.
Лезть вниз, как известно, труднее, чем наверх. Чтобы лезть вверх, надо было подпрыгнуть, уцепившись за край каменного блока, подтянуться на руках, закинуть одну ногу, а потом вползти на узкий уступчик. Передохнуть и лезть на следующую «ступень». А как вниз? Я не умел прыгать, как пинг-понговый шарик, я вообще не умею прыгать. Я не люблю прыгать. У меня слабый голеностоп. Я его вечно вывихиваю.
Ждать, что меня снимет вертолёт, было глупо. Откуда тут вертолёт? Тем более, что я был уверен, что в вертолёте прилетит погонщик и потребует, ещё денег, чтобы меня снять отсюда. А у меня столько не было. К списку моих смертельных врагов прибавились пинг-понговые шарики и вертолёт.
И я стал сползать вниз. Сначала я лёг на уступчик животом, потом свесил одну ногу, потом вторую и, обдирая живот об камень, повис на руках. Отпустить руки было страшно. Можно было брякнуться на нижнюю ступеньку, не удержать равновесие и покатиться дальше задом наперед и закончить эту интереснейшую экскурсию к пирамидам в травматологическом отделении. Я висел, как перезревший плод пальмового дерева «дум», и дозревал окончательно. Было уже два часа. Солнце висело в зените, я висел на уступе. Мы оба ждали, кто сдастся первым.
