Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

НАШ ПОДВИГ. Поэма о России[346]

I

Оторвало льдину с рыбаками,Унесло в безвестный океан,Треплет льдину грозными валами,Правит льдиной ветер-капитан.Донесет ли до желанной сушиИль утопит, льдину раздробив?Рев пучины оглушает уши,Тяжко взору от вспененных грив…Ты отважен в битвах, но не битваУраган — его не побороть!В этот миг спасет тебя молитва:Веруй, смилостивится Господь!

II

Буря стихла, льдина уцелела,Тихий остров виден впереди:Вспомни, что ты мореход умелый,И от рифов льдину береги!Пусть еще волны вскипает ярус,Пусть еще упруг упрямый бриз —На весло пристрой косматый парус,За свое спасение борись!Отстрани сомнений призрак черный,Устреми отвагу на врага —В нужный миг опять сумей проворноВзять быка за дерзкие рога!

III

Вот спаслись мы, обсушились… Кто-тоНакормил и предоставил труд.Первая отхлынула забота,Но другие тотчас подойдут.Да, в тепле, но всё ж мы на чужбине!Медленные шествуют года.Может быть, от Родины-святыниОторвали всех нас — навсегда!Но не верь в горчайшее: навеки!Что ни день, то новая пора.Не текут обратно только реки,Волей веры сдвинулась гора!

IV

Зорко в сердце береги родное,Не предай родимое бедеИ умело племя молодоеНа хорошей вырасти гряде!Чтоб оно, чьей доли нет суровей,С неких бы не вспоминало летО своей славянской, русской кровиЛишь при заполнении анкет!Чтоб любили русской речи звуки,Чтоб, когда ночной сгустится мрак,Собираясь возле деда, — внукиО России слышали бы так:

V

«Было горе, был приход Батыев,Но правдивы старые слова:Для того и пал прекрасный Киев,Чтобы где-то выросла Москва.Для того же с тихим льстивым словомИ князья тащилися в орду,Чтоб потом на поле КуликовомОтрубить татарскую беду.И в орла двуглавого орленокНа знаменах начал вырастать,И казанским мылом покоренныйПобедитель начал торговать!

VI

Приходила смута (даже этоМы уже осилили в былом!),И казалась песня наша — спетой,И грознейший год — концом.Ляхом дом был опозорен царский,Отошла от храмов благодать,Но заставил Минин и ПожарскийЭтих ляхов — мертвечину жрать!Шли года, и осенила славаИх победный двухсотлетний след,И российским городом ВаршаваОказалась на сто полных лет!

VII

Но, включая царства в герб свой пышный,В мощно распростертые крыла, —Всё ж поработительницей хищнойНе была Россия никогда!Враг вчерашний становился — сыном,Мать одна, но разные сыны, —И имперским воздухом единымНасыщались легкие страны!Мощность, доброта и постоянство,Тихий вечер, ясная заря, —И тянулись все ручьи славянстваК океану русского царя!

VIII

Но зачем, к чему все одоленья,Если тот победоносный путьНачат был без Божьего веленья,Благостного предопределенья,Волей наполняющего грудь?Много было этих «однодневныхУдальцов» отваги боевойОт эпох недавних и до древних:Ярких и напыщенных, как певни,Но бесславно путь кончавших свой!Не такой сомнительной дорогойНаша к славе двигалась страна:У любого грозного порога,От Непрядвы до Бородина, —Шаг свой честью мерила она!

IX

Всюду были мощные владыки,Грозные решители войны,Но не лица, а скорее ликиУ вождей российской старины.Кроткое, евангельское что-тоВ их чертах, и взор их углубленСтрогой православною заботой —Не нарушить Божеский закон!Только с тем мы начинали сечу,Кто кровав был и сильнее нас,И победе праведной навстречуВел полки Нерукотворный Спас!

X

Потому-то и непобедимаВ вихре битв святая Русь была,Ибо вражья пролетала мимо,Мимо сердца Родины стрела!»Туг рассказ окончи о России.Пусть он краток, пусть он очень сжат —Всё же внуков души молодыеОт него напевно задрожат.В их сердцах большое вспыхнет пламя,Клятвенно поднимется рука,И Россия снова будет с нами,Улыбнувшись нам издалека.

XI

Узница, во вражеской темнице,В безысходной тьме заключена, —Четверть века Родина томится,Четверть века сетует она.Так сзывай же, одолев истому,Ей на помощь верных сыновей,Племени внушая молодомуНенависть к врагам страны своей!Чтобы с ним в минуты грозной битвы,Что до нас раскинет берега,Со словами гнева и молитвыНаотмашь перерубить врага!

НИНА ГРАНИНА. Повесть о старом Харбине[347]

Кружка на карте удостоенСовсем еще в недавний срок,Рукою русской был построенНаш любопытный городок;Теперь он город, он огромен,Многоэтажно-много домен,Он изменил начальный вид;В нем не найти былого знаковО дне, который говоритОб изыскательских бараках,Где первый Морзе застучал,Где поселились инженеры,Чертежники и офицерыИ где казачий взвод стоял.

Их не найти под мертвым слоемУгасших невозвратных лет:Дождями смыт и выжжен зноемБылого нехранимый след,И лишь как отзвук отдаленныйОн в нашу проникает глушь,Похожий, может быть, на стоныПечальных, неотпетых душ;Услышав, мы к нему приникнем,Ему внимая, мы поникнем;Он требует — былого речьИзвлечь из праха и сберечь.

Нам горестно расстаться с милым,И мы приходим к старожилам.Чтоб слушать в чуткой тишинеРассказы их о Харбине;Пока еще их можно встретить.Они на Чуринских скамьяхСидят; нельзя их не заметить.Былое светит в их глазах;Они расскажут вам охотно,Беззубый раскрывая рот,О том, что призраком бесплотнымЕще живет, еще поет.

Но чтоб была спокойна совесть,Спешите их услышать повесть:Всё меньше их, всё чаще их,Почтенных стариков седых,За Чурина увозят дроги,И на сырых столбцах газетЧитаем в скромном некрологе:«Служил такой-то на дороге…Еще построечника нет!»

Мне посчастливилось: печальныйСтарик с поникшей головойИ с речью точно отзвук дальний,Но смыслом ясный и живой,Поведал мне о том, что нынеХочу стихами рассказать;В них будет речь о некой Нине,О горестной ее судьбе,В них речь о многих, слитых с нею,И я, читатель, как сумею,Об этом расскажу тебе.

Назад! Пятидесятилетье,Как занавес, ушло от глаз;Еще места пустынны эти —Работа только началась;Но вот возводятся казармы;Вокзал украсили жандармы;Красивый храм сооружен;Есть даже клуб с названьем сложным —Собраньем железнодорожнымВ те годы полно звался он;Но в том движении особом,Когда Великая войнаСлова сливала в имена,Он в сокращеньи стал Желсобом;Чтоб местный стиль не изменятьИ мы его так будем звать.

Вчерне окончена работа:В лесах, но город возведен;И, отерев лицо от пота,Мужья выписывают жен,Чтоб возродить в пустынном крае,Уже в Маньчжурии, в Китае —На радость сердцу своему —Свою родную Чухлому.

Кривить душою бесполезно:Стал жизнью глубоко уезднойЖить юный русский городок;Но, право, вспомним не без вздоха,Да разве нам жилося плохоВ уездных наших городах,В тепло натопленных домах?В них славно пилось, плотно елось,Крепка была их благодать;И на себя возьму я смелостьИх защитить и оправдать.

Браня их, мы позабываемО том, что, сирые, теперьМы называем нашим раем,К чему навек закрыта дверь:О неком равенстве и братствеВ достатке, если не в богатстве,О людях, честных и простых,Как Пушкина чудесный стих;И если ты, читатель, хочешь,То и о чарах лунной ночиВ саду над мощною рекой;О соловьиной сонной чаще,Где ты пылал, юнец горящий,Перед своею дорогой!

Тут все придирки будут вздором;Да не звучат слова укором:Харбинский быт — уездный быт;Пусть сероват он, беззатейный, —Стать некой редкостью музейнойЕму грядущее сулит…

Но этим мы потом займемся:Грозовый рокот — отдален;Мы к настоящему вернемся, —Мужья выписывают женИз-под Москвы, из Украины,Из Польши и с кавказских гор;И болтовни их женской вздор —Как задний фон для той картины,Что я на полотне большомЕдва черчу карандашом.

Ни Даш, ни Маш, ни СеклетинийВ харбинской не найти пустыне,А без прислуги как ни рвись,Но барыням не обойтись;И дамы нанимают боек;И вот еще в пыли построекРождается под гам и стукМаньчжуро-русский волапюк.

Английский boy и русский бойка —Совсем не то, уверю вас,У нас совсем, совсем не стойкаНадменность в отношеньи рас;Нам всё равно, каков ты кожей,Какие признаки на роже,Коль ты попал под сень крылаСамодержавного орла;Мы говорим: не супостатомОтныне будешь ты, а братом,Для нас уже различья нет,Татарин родом ты иль швед…

Я не историк, и в поэмеЯ не историю пишу:Я только бегло заношуТо, что предшествовало теме,Которая уже давноСтучится в льдистое окноМоей берлоги на Раздельной,Где вечером в тоске бездельнойЯ нынче мерзнуть обречен;Пока всё это — общий фон.

Но вот война шумит над нами,Пришла пора тревожных дней,И к ней за длинными рублями,Как бы к золотоносной яме,Известной щедростью своей,Спешат в Харбин дельцы, деляги,Купцы, кабатчики, бродяги, —Один везет веселый дом,Другой газету открывает;Тот продает, тот покупает,И свистопляс идет кругом.

Стал этот первым виноделом,Другой иным занялся делом,Сколачивают капитал;А.где-то там, на близком юге,Гремит война………………………………………………………………….Отряд отходит за отрядом.

В одном из них, от пыли сер,Идет саперный офицерЛет двадцати, немногим боле;Его еще безусый ротГримаса искривила боли;Он ранен в ногу, но идет,Идет, пока не упадет.………………………………

Как ураган, война промчалась;Все эшелоны пронеслись;Как будто прояснилась высь,И много золота осталосьВ карманах тех, кто на войнеДелишки делал в тишине.

А тот, кого на поле браниУвидел наш случайный взор,Был Александр Петрович Гранин,Поручик, молодой сапер;Уже за месяц пулевоеРаненье заросло сквозное,И тут же кончилась война:Назад грохочут эшелоны,Но Гранин, с честью сняв погоны,Не покидает Харбина.

Не хочет он казарм и строя;На время ищет он покоя:Он на дорогу поступил,Чтоб строить дамбы и тоннели;Трудился, не жалея сил,И стал искусен в этом деле;Самостоятельный, живой,Он был натурой крепкой, цельной,Сообразительный и дельный,Иначе — парень с головой.

И потекли года спокойно,Отменно медленно и стройно:Со службы в гости иль в Желсоб,Где сытен ужин, чинны речи,Где преферанс от скуки лечит,И лишь ремизы морщат лоб;Уже пора была иная, —Отгрохотала боеваяКипучесть стройки Харбина;И увядали сонно душиСреди обеденных радуший,Блинов, пельменей и вина.

Но мой герой иной был складки —Еще кадетской лихорадкиОгонь высокий в нем горел:Он совершенно не хотелПочить на пуховой перине;Борьбы он жаждал, жаждал дел,И в этом некой юной НинеВ красивый дорогой альбомПризнался собственным стихом.

Но вот вопрос — кто эта Нина?..Дочь петербуржца, дворянинаИ барина на полный рост,Занявшего высокий постСреди больших людей дороги;Осанка, поступь, важный вид;Картавя, в нос он говорит,Эль в эр перевирая в слоге;Все думают — аристократ,Но в благородстве нету спеси,И если всё учесть и взвесить —Он лишь надутый бюрократ.

Его супруга Анна Львовна(Та урожденная княжна,Аристократка, безусловно)Ему под масть была дана;Она ему — такая пара,Хотя тонка и сухопара,Лорнет, надменно задран нос,Напоминающий утиный;Улыбочка, прононс, сединыИ злая кличка: Утконос.

И вдруг у двух уродов — Нина…В Москве окончив институт,Девица появилась тут,Чтоб коротать за пианиноМечтательные вечера;Скажу меж нами — не играЕе влекла, но мать-злодейкаТвердила ей, что блеск гербаИ голубых кровей судьбаДружить мешает ей с плебейкой,Что ей ронять себя не след,Что в Харбине ей равных нет.

Она жила одна, и этоМечтательность развило в ней:Роман или строка поэтаТревожила ее сильней,Чем сверстниц, бегавших повсюдуС симпатией к простому люду,Среди харбинских чудаковИскавших милых женихов.

А Ниночка одна сидела;Скучала, плакала, худела,С почтенной тетушкой однойЕдва не сделавшись ханжой;Девицу, чахнувшую явно,Испуганная этим матьРешила срочно развлекать;Но как? «В собраньи, право, славно, —Сказал отец. — Ведь тут Харбин;Здесь не послужит в осужденьеДемократичность окруженья,А танцы ей разгонят сплин. —И, в слоге выдержан и стилен,Кончает так ученый филин: —Лишь выбрать, это входит в план,Ей кавалеров из дворян!»

И вот в число их входит Гранин:Он офицер, герой, он ранен;Прилично держится к тому ж:Он по-французски понимает,Стишки в альбомы сочиняет —Какую-то, конечно, чушь,Но он не глуп, он знает место;Он Нину не сочтет невестой —Останется на рубежеПочтительной высокой дружбы,За что, конечно, в плане службыОн станет нашим протеже.

Так порешили папа с мамойВысокомерной и упрямой,С душою черствой, как тарань.Но сердца девичьего раньИным подчинена законам.Пути иные ей готовь;И в сердце Нинином со звономВсех соловьев — взошла любовь!

Любовь!.. Вот слово! Сколько пеньяСладчайшего оно несет;Лирического отступленья,Конечно, тут читатель ждет;Но нет, друзья, его не будет,Рассудок по-иному судит:Не следует твердить одно,Что столько раз повторено!

Скажу лишь кратко: был и ГранинСтрелой пронзительною ранен;К тому же он предполагал,Что будет горестен финалЛюбви; как ни таилась пара,Но слишком явна страсти чара:Никак не скрыть влюбленных глазОгнепалительный рассказ.

Да больше! Зазмеились речиПро их условленные встречиТо в магазинах, то в саду;И эти слухи на бедуОт некой льстивиды-поповныИль из других коварных уст(От сплетниц город был не пуст)Дошли до грозной Анны Львовны;Допрос с пристрастием готов, —Вот девушка идет на зов!

У матери, конечно, правоЗа глупенькой или лукавойЮницей-дочкой наблюдать,Чтоб без пятнающего знака,Которого не отстирать,Всё ж довести ее до бракаИ зятю будущему сдать.

Но есть, скажу не без усилья, —Еще встречается порой, —И материнское насильеНад нежной девичьей душой;Когда, тупа, черства иль жадна,Бесчувственна и безоглядна,Она жестокое табуКладет на девичью судьбу,На солнце юности дочерней,Расчетом — льдины холодней:Тут всякой фальши лицемернейСлова о счастье дочерей!

Чу, строгий голос: «Где встречались?Кто помогал вам, назови.Вы на свиданьях целовались?»Математический анализНевинных радостей любвиТерзает Нину; сидя рядом,Суровые вопросы градомЖестокая бросает мать —Один, другой, еще, опять;И дочь уже не отрицаетСвоей вины; опущен взорНа туфельки и на ковер;Она молчит, она вздыхает,Она, не слыша ничего,Твердит одно: «Люблю его!»

Тут мать, забыв свою породу(«Прислугу не бивала сроду!»),Вскричав: «Негодница, молчать!Бог знает с кем, как дрянь, как швейка!..Не слушаться родную мать!Наш род позоришь ты, злодейка,Дав столько воли наглецу!» —Ладонью Нину… по лицуУдарила, пьяна от гнева;И ошарашенная деваГлаза расширила, молчит.Как статуя на мать глядит;Как статуя бледнеет Нина,Лишается остатка сил;«Ах!» — и упала у камина;Так обморок всё завершил.

Потом, зарыв лицо в подушки,В своей девичьей комнатушкеДевица плакала всю ночь,А на рассвете стала думать,Гадать, что может ей помочьВ ее истории угрюмой;Ужели же любви конец,Исхода нет из грозной драмы?Бежать к отцу? Увы, у мамыПод башмаком ее отец!

И Нина в комнате унылой(Она ей кажется такой)Дрожит, измучена тоской;Но где же Гранин, где же милый?Защитник девы, где же ты,К которому ее мечтыЛетят так горестно и страстно?Его китаец безучастныйТрясет за голое плечо:«Вставай, — кричит он, — капитана!»А тот в ответ: «Отстань! ЕщеСовсем темно… пожалуй, рано».А. Нина шепчет в полутьму:«Скорей письмо, письмо ему!»

Но кто же будет письмоносцем,Но кто отважным миноносцемВсе заграждения пройдет,Минуя рифы, камни, мины, —Иначе, кто от бедной НиныПисьмо-рыданье понесет?Но это просто мы устроим, —Письмо отправит Нина с боем,Который в этот час встает:С маньчжуром, поваром косатым(Теперь он стал купцом богатымИ бедных гонит от ворот).

О, сколько их, свою карьеру(Как Нинин бой, сказать к примеру)С ведра помойного начав,С плиты, с котлетного угара, —Рычаг коммерции поняв,Сумели прибыль брать с базара,Где покупали по утрамКартошку, рыбу, птицу, мясо,И вдруг, с копейкой изловчася,Купцами тоже стали там.

Пускай хозяйки экономны,Пусть их покупки даже скромны,Но бой на всем имел процент;Таков обычай дан базаром:Чтоб поварам ходить не даром,Им от купцов всегда — презент;Не взятка это и не кража,И я не в укоризну дажеПишу о Вана, Лю и ЛиПобочном маленьком доходе:Гроши в карманы клали ходи,Но из грошей росли рубли.

От Нины получив полтинникИ просияв, как именинник(Хоть именин китайский бытНе отмечает и не чтит),Клянется Лю с отвагой яройЗабросить это письмецоТайком, не медля, до базара,На незнакомое крыльцо;А в том письме рукой усталойНабросано с десяток строкО том, что счастье губит рок,Что всё открыто, всё пропало,Всё рухнуло навек, но чтобПришел он все-таки в Желсоб.

В Желсобе бал… Девицы, дамы;Здесь тяга, путь, харбинский свет,Да и кого тут только нет!..От Хорвата до сошки самойЗдесь блещет вся КВЖД,О прошлой позабыв беде.

Вот пограничник: он гусаромПрикинулся, нафабрив ус;Вкруг девы вьется он недаром,У молодца прекрасный вкус;А у красавицы немалымПапаша славен капиталом;И деву стройный кавалерЗовет на па-де-патинер,И на чардаш, и на мазурку;Он крутит ус, красив и лих;И вертит вальс ее фигуркуВ его объятьях молодых.

Но Нины нет! И, в сердце ранен,Печально ходит бедный ГранинМеж тонких дев и их мамуль,На пирогах растящих чрево;Глядит направо и налевоИ вновь уходит в вестибюль;Всё нет его любви печальной!..И вдруг, узнав его в лицо,Ему вручает письмецоШвейцар, старик монументальный,Прогрохотав своей трубой:«Его доставил чей-то бой».

Письму наш Гранин рад до вскрика,Но и с тревогою великойЕго хватает он и мчитОт публики, от всех подале;Уж томный вальс рыдает в зале,А он читает и дрожит…

Увы, нетрудно догадаться,Что потому не мог дождатьсяВлюбленный счастья увидатьСвое сокровище в Желсобе,Что Нину, подчиняясь злобе,Туда не отпустила мать;Но нет, не в этом только горе:Родительский суровый судИх навсегда разделит вскоре —Девицу в Питер увезут!

«Но, — пишет Нина, — я решила,Пусть лучше черная могилаМеня поглотит навсегда,Чем без тебя, мой ненаглядный,В тоске томиться безотраднойВсю жизнь, все долгие года!Но ведь мы оба любим страстно,Мы друг для друга рождены,И мы, любимый, не должныГубить себя, губить напрасно!Ответь, душа моей души,Что делать нам? Скорей пиши!»

Всё кончено! Дрожащий ГранинПисьмом любезной насмерть ранен,Исполнен самых острых мук, —Встает, в нем гнев и исступленье…Но в это самое мгновеньеК нему его подходит друг;О нем тебе, читатель, скороРасскажем мы, — теперь чередМне привести их разговораСтенографический отчет.

«Пойдем в буфет». — «Нет, вон отсюда,Я — в ярости!» — «Но что с тобой?Ты очень бледен, дорогой». —«Мне худо, Ваня, очень худо!»И умолкает, и глазаОтвел от друга бледный Гранин;Он Ване показался странен,И тот сказал: «Нет, так нельзя!Пойдем, расскажешь драму эту».Ион, его фамилья — Жмых(Путеец он и из простых),Уже ведет его к буфету;И там за парой отбивныхС весьма объемистым графином,Холодностью подобным льдинам,Друзей беседа началасьИ продолжалась целый час.

Жмыха я называю ВанейНе потому, что он юнец:Тридцатилетний перед вамиСидит за рюмкой молодец;Но так уж все его зывали,Не потому ль, что он едва лиНе друг всеобщий Харбина —Любитель карт, собак, вина,Любитель выпивки солидной,Силач с огромным кулаком,Но совершенно безобидный,Хотя с нахмуренным лицом.

Все, кто в несчастье попадали,Как бедный Гранин, например,О Ване тотчас вспоминали;Кассир, подрядчик, инженер(И рангом высшие при этом) —Все шли к Ванюше за советом;Он их выслушивал, пыхтел,Сочувственное «н-да!» хрипелИ говорил несчастным людям:«Да полно, не впадай ты в сплин!Мы ситуацию обсудим…Василий, рюмки и графин!»

Василий этот (сколько в ВасейПерекрестили мы маньчжур!),Рожденный Богом в чуждой расе,Конечно, Ван был или Чжу,Но откликался без усильяНа Ваську он и на Василья,Обиды в сердце не тая;При помощи «моя-твоя»Он объяснялся с «капитаном»И был всегда служить готов,С бокалами или стаканомЯвляясь вмиг на первый зов.

Пока расстроенный коллегаСкрипел не мазанной телегой,Ванюша рюмки наливал,Закуску ближе подвигал,И вот, чтоб «успокоить нервы»,Унять тоски нудящий бред,Командовал: «А ну, по первой!Не клином, брат, сошелся свет.Да что ты, милый, в самом деле?Стонать ни смысла нет, ни цели,И вообще, мой дорогой,Придется выпить по второй».

И все, покончив счет «единым»,У Васи попросив пивка,Вдруг видели, что свет-то клиномЕще не сходится пока,Что выход есть из тупика,Что говорить о смерти глупо,Что вам противна участь трупа,Что силы в вас кипят ключом, —Всё по плечу, всё — нипочем.

Затем, помололев душою,С большой зарядкой волевою,Вы шли домою, смело шли,И Ваничку благодарили;Пусть вы всё больше говорили,Но вы себя при нем нашли:Он, благодушный и огромный,Вам высказаться помог,И это тучу грусти томнойУгнало через ваш порог!

Пусть говорят, что Ваня — тушаТупейшая, что мой ВанюшаНи книжки сроду не прочел;Что в книжках толку, если золЧитатель их и добрым словом,Улыбкой светлой не крылат,И лишь твердит: «Сам виноват!»С упорством грубым и суровым;Да, виноват, но мне невмочь,Сумей же, умник, мне помочь.

Да где там! Что ему за дело!Своей рукою неумелойОн только рану бередит;А толстый Ваня, как умеет,Вас пожалеет и согреет,От глупостей огородит.

Пусть по уму он недалекий,Пусть любит только суету —Ему простятся все порокиЗа простоту и доброту:Людьми такими ласков свет,Людей таких почти уж нет!

Но полно, так ли глуп Ванюша?Ты подойди-ка да послушайО чем, взволнован глубоко,Он шепчет другу на ушко;О чем, забыв о блюде вкусном,Слугою поданном на стол,Он заговорщиком искуснымРечь убедительно повел;О чем (всегда такой ленивый,Всегда немного сонноват)Теперь уста его твердятТак убеждающе и живо.О чем теперь твердит Иван,Какой он предлагает план?

И от речей его бедняга,Недавно бледный, как бумага,Повеселел, порозовел,Хотя отнюдь не опьянелОт одного на двух графина:Все пить умели в Харбине,И это, думается мне,Немудрено, когда свининойС жирком чудесных отбивныхЗакусывали эти оба;Приемлет водочку утробаС закуской в порциях любых!

Но к делу, к делу!.. Сблизив плечи,Друзья беседуют; их речиЕдва самим слышны; едваКасается шептанье слуха,И если что и ловит ухо,То лишь отдельные слова;Но чтобы нам понять значеньеТех слов, я объяснить готовТехническое выраженье —Скрещенье встречных поездов.

Товаро-пассажирский поездСтоит, стоит — не счесть минут;Коль спросите, обеспокоясь,То вам в ответ: экспресса ждут!..Экспресс пришел; одна минутка —И снова дальше он помчит;Но тут же хрипло засвиститВаш паровоз; с его погудкой —Пуф, пуф! — взлетает клубом дым,И с лязгом вздрогнет ваш Максим.

Тут можно пересесть на встречный,Коль надобность случилась в том;Но торопитесь — скоротечнаМинута; красным фонаремУже махнул пузатый обер,Уже свистит: заныл рожок;И будь неверен ваш прыжок,Не досчитаетесь вы ребер,А если неудачник вы,То, может быть, и головы.

Чтоб Нина не встречалась с милым,Ей в заточении уныломПриказано покамест жить, —На вечеринки не ходить,А если в гости — вместе с мамой,И на прогулки тоже с ней,Осуществляя тем упрямоРежим родительских цепейСтоль же наивный, сколь и грубый;Но вот что я спросить хочу:Коль у девицы ноют зубы,Нельзя же вместе с ней к… врачу?

Ведь неумно в холодной, темнойСидеть и ждать ее приемной,Пока Иосиф Карлыч ФлитЕй зубки якобы сверлит.Мадам известен сей Иосиф:Пусть он почти социалист,Но он — домашний их дантист;И, опасения отбросив,Мать, Нины позабыв вину,Ее к дантисту шлет одну.

И Нину доктор принимает;Он, этот розовый толстяк,Смеется, ручки потираетИ тотчас вводит в полумрак —Таинственный, зубоврачебный —Лаборатории своейС десятком новых челюстей,Оскалившихся непотребноНа юность, на тебя, весна!Но Нине челюсть не нужна.

Тут из угла, как тень какая,Выходит Гранин, простираяОбъятья пылкие свои;И торжествует эту встречу(Я так эпически отмечу)Сладчайший поцелуй любви;Он, упоителен и долог,И нежит, и терзает грудь;Пусть объясняет физиологЕго таинственную суть;Я лишь скажу: порыв безумныйВсе струны сердца вместе сплел,По всем смычкам своим провел,И лучше мы уйдем бесшумно,Как Флит, заботливой рукойДверь притворяя за собой.Дантист — у кресла; он вздыхает,На бормашину налегаетКороткой ножкой (он не глуп!),Как будто мучит Нинин зуб;Потом на часики он взглянетИ, выждав надлежащий срок,Жужжать машиной перестанет,Давая знать, что он истек.

А после, Нину провожаяС щипцами страшными в руке,Прошепчет: «Вы уж, дорогая,Держите ручку на щеке!»И, торжествуя в полной мере,Сам постник, без любви давно,Он думает: «Нет, всё равно, —Когда любовь толкают в двери,Она врывается в окно!»

И Нина быстро уходила,Страдальцев мрачных миновав;Ее свиданье освежило, —Так дождь среди поникших травЦветок печальный оживляет;Уж Нина думать начинает,Уж Нина чувствует не так,Как прежде: сквозь унынья мракЛюбовь сияет, как маяк!Что мать с ее надутым чванством,Отец с сомнительным дворянством?Что все условности и спесьМещан с гербами и без оных,Когда в расцвет годов зеленыхОт сердца к сердцу мчится весть?

Харбин… Зима на перевале —Остался месяц ей один;Аквамарином засиялиГромады вырубленных льдин;Подводы с ними потащились,Чтобы, как в некие гроба,В запасливые погребаКристаллы эти опустились;Прошло Крещенье (праздник русский —Событие для этих мест),А на речной дороге узкойВсё ледяной сияет крест.

Родною древностию милойЧужой он озаряет край,Где возле проруби застылойПроносится «толкай-толкай»;Тут поясним, что мы «толкаем»Подобье санок называем:Скамья с овчиной — впереди,Китаец, стоя позади,За пассажирскою скамьею,Снаряд свой с помощью шестаДорогой гонит ледяноюВблизи крещенского креста.

Толкай под резкий скрип полозьев,Коль спросите, расскажет вам,Что здесь купалися ламозыПод пение их пышных лам,Что даже девы молодыеСпускались в воды ледяные,А после в шубы кутал ихТо брат, то папа, то жених.Куда? Уже синеют тени,А солнце точно медный шар;Зовут в Затон нас на пельмени,Они — Татьяны чудный дар.Татьянин день! Москвой пахнулоНа синий сунгарийский лед;Былое сердце всколыхнуло.И юность бодрая встает;И мы опять играем в жмуркиС тобой, изгнаннический час, —Опять в студенческой тужуркеТатьянин день пройдет для нас!

Итак, зима на половине.Ветра шальные стали дуть;Тут маменька сказала Нине,Что надо собираться в путь,Что их вдвоем на русский западПомчит экспресс, что бедный папаНе покидает Харбина;И взглядом, зоркости полна,Пытает девушку упорным;Как та лихую примет весть?Но на лице ее покорномНе может ничего прочесть.Дочь вести даже как бы рада;Она не потупляет взгляда:«Уж послезавтра? СобиратьПоследние должна я вещи!»Ликует Нина, рукоплещетИ радует сердечно мать.

Из залы Нина убегает;Мать успокоенно решает,Как, может быть, сейчас и вы,Что дурь любви из головыДевица выкинула полно,Что увлечение прошло;Так полагала Анна Львовна —У ней от сердца отлегло.И что же? Нина в это время,Одна, оставленная всеми,Совсем не этим занялась —Нет, не укладкой и не сбором,Всё это кажется ей вздоромВ такой судьбу влекущий час!

Она бежит к столу… СкорееСигнал-записку настрочить,Скорей, скорей предупредить —Судьба ее помчится с нею;И вот несвязный лепет фраз:«Знай — послезавтра! Я готоваТвоею быть. Рука и словоМои навек, и Бог за нас —Он не оставит тех, кто любят, —Нас не разделят, не погубят,Я от борьбы не отступлю!»Письмо в конверт и мигом — к Лю.

И через час уже с ответом(Сияла злато-алым светомЗаря в окне) явился Лю;И Гранин так писал: «МолюТебя, мой ангел, об одном лишь —Что твердо станцию запомнишь,А. там — проворной только будьИ, ни о чем не беспокоясь,Соскакивай на левый путь,Где буду я, где встречный поезд…И всем мучениям конец —Помчимся прямо под венец!»

В гостиную вбегает Нина,Бросается за пианино,И из «Онегина» гремитЧудесный вальс — бурлит, вскипаетИ, вдруг оборван, упадает;И Нина к матери бежит —Она ее целует пылко,Она порыву отданаИ, детской радости полна,Лепечет: «Мама!.. Душка, милка!..Я в этот путь душой стремлюсьИ все-таки его боюсь.»

Но, дочь иначе понимая,От губ девичьих отрываяДиковинный утиный нос,Мать отвечает ей сердито,Что для девицы родовитойСвет и столица не вопросДля робости и треволненья,Что надо сдерживать себя,Дворянской волей истребяЧувств слишком бурных проявленье…

Дочь удаляется; усмешкаВ ее глазах; уж страха нет;«Со сборами не очень мешкай!» —Мамаша говорит вослед.Дочь благонравно отвечаетНаклоном русой головы;И вечер, полный синевы,На небе звезды зажигает;И вместе с Ваней на вокзалУже наш Гранин побежал.

Маньчжурия еще тех дней,Когда дорогой правил Хорват,Своей известный бородой;Маньчжурия перед войнойЛет за восемь; еще пустыненПростор лесных, гористых мест;Как крепостца — любой разъезд;И перегон, что очень длинен,Осматривают сторожа,Плечо ружьем вооружа.

У станций выросли поселки,За ними сопки, пади, лес(Всё больше вязы, реже — елки),И бронированный экспрессГремит по рельсам издалека:От самого ВладивостокаДо Петербурга декаподТолпу транзитную везет.Тут иностранный дипломат;Голландцы, индусы, датчане;В его вагоне-ресторанеИ наши питерцы сидят.

Подняв надменно нос утиный,Мамаша, сидя рядом с Ниной,Вплетает в русский разговор(Торжественного ради часа)Французских фраз трескучий вздорИз институтского запаса;Напротив, втиснутый в сюртукПутейца, упирая важноВ крахмал кадык многоэтажный, —Внушительно молчит супруг.Кругом над пищей рестораннойНарод лопочет иностранный;Все одобряют русский стол,Который, коль сравнить с французским,Желудкам европейским, узким,Хотя и несколько тяжел,Но всех столов премного лучше;А знаменитая vodkaХотя горька, хотя крепка,Но хороша; и кто-то учитЕе бестрепетно глотать,Чтоб после громче лопотать.

Обед идет под стук колесный,Вагон рессорный, многоосный,В ритмичной качке; занятаЕдой, толпа не замечает,Какие позы принимаетПровинциальная чета;Как пыжится она манерно;А кто и взглянет, так, наверно,На девушку, что у окнаСидит, безмолвна и бледна.

А за окном открыты взоруНеоснеженные просторыСтепей; они — как океан,Но мертвый, серый или бурый:Сжигают осенью маньчжурыТраву; селения крестьянМелькают редко; по дорогеАрбу, груженную зерном, —С опущенным покорно лбомБычина тащит круторогий;Возник и канул навсегда,Как символ вечного труда.

Как хорошо душою праздной,Всё, всё приемлющей равно,Следить в вагонное окноЗа сменою разнообразнойВдруг возникающих картин —Лесов, потоков и долин,И думать: жизнь везде одна,Быстра, легка, неуловима,Как поезд или клочья дыма,Что мчатся около окна!

Везде, везде — одно и то же,Ничто не лучше, не дороже:За пашней лес, за лесом — дол,За ним печальное селенье;Всё длится лишь одно мгновенье —Вздохнул, и миг уже прошел;А там, на станции конечной, —За ней уже движенья нет, —Смерть отберет у вас билет;Читатель, пассажир беспечный,Спеши, покуда не темно,Глядеть в вагонное окно!

Но Нина вовсе не философ —Чужда торжественных вопросов;Не различая ничего,Взор девичий лучом печальнымБлуждает за стеклом зеркальным;Во власти чувства одного,Не видит Нина и не слышит,Она порой почти не дышитИ отвечает невпопадНа материнские вопросы;И мать на Нину смотрит косо,И Нина опускает взгляд.

А тут еще вошедший обер(Откормлен, не прощупать реберПод долгополым сюртуком)Подходит с рапортом о том,Что поезд перед Цицикаром,Что там скрещенье и буфет.«Отлично! Приказаний нет»;Но папенька молчал недаром;Он вспомнил: в чем-то срочность есть, —На встречный надо пересесть.

«Ну, что ж! — ответствует супруга. —Пусть так: дела — всегда дела!»А дочь бледнеет от испуга,Как снег становится бела:Ведь Цицикар как раз та точка,Где улизнуть хотела дочка,Но риск не выручил, не спас!..Что делать девушке сейчас?Хоть под колеса, хоть в трясину,В любой, любой водоворот,Но ум не покидает Нину,Хотя озноб ее трясет.

В купе идет прощанье быстро;Отец с величием министра,Которым он мечтает статьПри помощи жены-княгини,Трепещущей позволил НинеСебя в усы поцеловать;Он говорит: «Владей собою!Утри слезинку на носу».Она ему: «Я отнесуТвой саквояж». — «Что? Бог с тобою!Зачем? Ты можешь опоздать». —«Нет, нет!» Но тут, весь в клубах пара,Уже на стрелках ЦицикараВагон их начал грохотать.

Вокзал, депо и водокачка;В поселке водка, карты, спячка;Вот что такое Цицикар.Ну, что еще там? ТротуарДощатый тянется в казармы;В них — пограничный батальон;И описали Цицикар мыДетально и со всех сторон.

Изображен без всякой фальши,Вклиняется он в наш сюжет(Китайский город где-то дальше,И до него нам дела нет).Мы тольк