Федор Тютчев - Том 6. Письма 1860-1873

С живым интересом и полною признательностию за доставление — читал я последние нумера вашего «Архива». По-моему, ни одна из наших современных газет не способствует столько уразумению и правильной оценке настоящего, сколько ваше издание, по преимуществу посвященное прошедшему. Вам усердно преданный

Ф. Тютчев

Аксакову И. С., 2 января 1869*

Петербург. 2-ое января 1869

Избегая всякой торжественности, убедительно прошу вас, любезнейший Иван Сергеич, придать этим строкам самое серьезное значение. — Речь идет не о малом…

Вы, вероятно, уже известились, что Тимашев, после долгих колебаний, решился наконец внести дело «Москвы» в 1-ый департамент Сената*. Эта выходка поразила здесь всех или своею крайнею нелепостью, или своею крайнею наглостью. В самом деле, предложить Сенату объявить преступным направление такого издания, которое постоянно и энергичнее всякого другого защищало все основные начала русского общества, те начала, гласное отрицание которых равнялось бы государственной измене, — это нечто близкое к безумию. Но что бы то ни было, сознательно или бессознательно, в вашем лице — и вы вполне достойны этой чести — брошен самый наглый вызов всему русскому общественному чувству и убеждению тою шайкой людей, которая так безнаказанно тяготеет над Россиею и позорит государя, и вы, конечно, не усумнитесь поднять брошенной перчатки — насколько это от вас зависит. — Мы все, друзья ваши, все люди, разделяющие ваш образ мыслей, мы все — убеждены, что в этом деле, которое становится государственным вопросом первой важности, счастливый исход дела много и очень много зависит от вашего здесь присутствия, и потому просим вас — приехать сюда безотлагательно.

Я знаю достоверным образом, что члены первого департамента страшно озадачены тем положением, в которое они поставлены. — Они очень хорошо понимают, чего от них требуют*. Но давление сверху сильно, и очень сомнительно, чтобы под этим натиском все они усидели на своих курульских креслах*, — но и одного протеста достаточно, чтобы дело перенесено было в общее собрание, и вот на этот случай — присутствие ваше в Петербурге оказывается необходимым*. — Князь Оболенский вам тоже пишет и, конечно, обстоятельнее и убедительнее моего.

Есть для каждого ложного направления роковая необходимость довести себя до самоубийственного абсурда, не только словом, но и на деле — наша же обязанность этим воспользоваться.

Самарину Ю. Ф., 5 февраля 1869*

Петербург. 5-го февраля

Permettez-moi, cher Юрий Федорович, de recommander à votre bienveillant accueil Mr Георгиевский, frère de celui qui est à Pétersbourg, lequel par son passage par Moscou comptait avoir l’honneur de se présenter chez vous…

Ce Mr Георгиевский a servi longtemps sous le G<énér>al Besak qui à son grand regret s’est vu obligé dans un moment donné de le sacrifier comme une victime expiatoire à des exigences impérieuses… Il pourra vous raconter des choses curieuses sur ce qui s’est passé dans les pays d’où il vient*.

Moi aussi j’en aurai plus d’une à vous communiquer. — Mais il en est de la poste, qui veut bien se charger de vous porter ces lignes, comme de la parole (au dire du P<rinc>e de Talleyrand) laquelle n’aurait été donnée à l’homme que pour déguiser sa pensée…

Mille amitiés.

Ф. Тютчев

Петербург. 5-го февраля

Позвольте, любезный Юрий Федорович, рекомендовать вашему благосклонному вниманию г-на Георгиевского, брата Георгиевского из Петербурга, который, будучи проездом в Москве, желал бы иметь честь засвидетельствовать вам свое почтение…

Г-н Георгиевский долгое время находился на службе при генерале Безаке, но тот, к своему великому сожалению, оказался вынужденным в определенный момент, уступая настоятельным требованиям, сделать из него искупительную жертву… Он может рассказать вам любопытные вещи о краях, из коих прибыл*.

Я также смогу немало вам сообщить. — Но с почтой, берущей на себя труд доставить вам эти строки, дело обстоит так же, как с языком, который (как сказал князь Талейран) дан человеку только для того, чтобы скрывать свои мысли.

Сердечно кланяюсь.

Ф. Тютчев

Тютчевой Е. Ф., 23 июня 1869*

Pétersbourg. Ce lundi. 23 juin

Ma fille chérie, j’ai reçu hier votre lettre, datée d’Iliînskoïé*, et je ne vous dissimule pas qu’elle m’a fait grand plaisir. J’aime les faveurs et les grandeurs pour les miens et j’en jouis par ricochet plus, assurément, que je ne l’eusse fait par voie directe… Mais ce qui m’a fait tout particulièrement plaisir, c’est ce que tu me dis au sujet de Daria. Voilà, au moins, une rentrée convenable.

J’ai trouvé hier ta lettre à mon retour de Péterhoff où j’étais allé voir les Wiasemsky qui par un excès de discrétion sont allés s’y établir de préférence à Tsarskoïé. A ma connaissance, le Prince compte se rendre à Iliînskoïé le 1er ou le deux juillet, et il ne demanderait pas mieux, je pense, que de continuer le voyage. — En voilà un qui aime et recherche les honneurs autrement que par procuration… Pauvre cher homme.

Moi aussi, je vais m’en aller d’ici dans quelques jours. Ma femme me presse d’arriver… Elle prétend avoir besoin de ma présence, pour édulcorer la réception qui sera faite à la nouvelle belle-fille*. Il est certain que je ne comprends guères ce manque absolu de facilité dans les rapports de la vie et que cela me choque toujours.

Il paraît que l’état de Birileff a beaucoup empiré en dernier lieu et qu’il y a lieu de prévoir une catastrophe prochaine*. Je supprime les réflexions… Mais je ne puis m’empêcher d’en faire une à part moi. C’est que ce triste événement, si en effet il était si prochain, compromettrait nécessairement la course, que je me propose de faire à Kieff, ou m’obligerait de la faire à moi tout seul*, ce qui pourrait bien m’y faire renoncer… Si l’arrivée de Daria en Crimée n’était pas ajournée au mois de sept<embre>, j’aurais certainement poussé jusque-là, pour aller l’embrasser… Et certes ma joie paternelle, en la revoyant en Tauride, n’aurait pas cédé à celle d’Oreste, retrouvant sa sœur Iphigénie…*

Et les Aksakoff, que font-ils? et quand reviennent-ils?* Il est vraiment difficile d’avoir une famille plus dispersée que la mienne.

Bonjour, ma fille, j’aimerais bien dire: au revoir, à bientôt, mais ce ne sera guères qu’à mon repassage par Moscou. Mille tendresses à mon frère et mes compliments de condoléance à ta tante qui va te perdre…*

D’ici à mon départ je vais passer quelques jours à Tsarskoïé, attendu que tout ce que j’ai de connaissances est en grande partie réunie là… Je vais y retrouver aussi votre double souvenir, comme je l’ai retrouvé hier à Péterhoff. — Au fond ce Pétersbourg, si honni en été, n’en est pas moins, avec ses ailes, largement déployées dans cette saison, quand saison il y a, est un des plus charmants séjours qui se puisse imaginer… Cela va faire crier, mais je maintiens mon paradoxe.

Петербург. Понедельник. 23 июня

Милая дочь, получил вчера твое письмо, отправленное из Ильинского*, и, нечего скрывать, прочитал его с великим удовольствием. Я ищу высочайших милостей и почестей ради моих близких, и для меня, конечно же, куда ценнее внимание, оказываемое мне через них, чем проявляемое непосредственно к моей персоне… Но особенно меня порадовало то, что ты пишешь о Дарье. Вернулась она, по крайней мере, в неплохом состоянии.

Твое письмо я нашел вчера по возвращении из Петергофа, куда ездил навестить Вяземских, которые из чрезмерной скромности предпочли его Царскому. Насколько мне известно, 1-го или второго князь собирается отбыть в Ильинское и, по-моему, горит желанием продолжить путешествие. — Вот кто ищет и домогается почестей отнюдь не через посредников… Бедняга.

Я сам уезжаю отсюда через несколько дней. Жена настойчиво зовет меня к себе… Она утверждает, что я ей нужен для того, чтобы подсластить ожидающийся визит нашей новой невестки*. Мне, разумеется, никогда не понять этого полного отсутствия простоты в житейских отношениях, и меня каждый раз от него коробит.

Состояние Бирилева в последние дни, похоже, сильно ухудшилось, и есть основания полагать, что дело идет к развязке*. Я отметаю все возникающие в связи с этим мысли… Однако от одной никак не могу отрешиться, и вот от какой. Это печальное событие, буде оно и впрямь не замедлит произойти, неизбежно расстроит мою поездку в Киев или поставит меня перед необходимостью ехать в одиночестве*, так что мне самому, вероятно, придется ее отменить… Если бы прибытие Дарьи в Крым не было отложено до сентября, я бы непременно добрался туда, чтобы ее обнять… И моя отцовская радость при встрече с ней в Тавриде, разумеется, не уступала бы радости Ореста, вновь обретшего свою сестру Ифигению…*

А что там поделывают Аксаковы? когда они возвращаются?* Поистине трудно найти более рассеянную по свету семью, чем моя.

Прощай, дочь моя, я хотел бы сказать: до скорого свидания, но мы не свидимся раньше, чем я поеду назад через Москву. Передай самый сердечный привет моему брату и мои соболезнования твоей тетушке, которую ждет разлука с тобой…*

Несколько дней до своего отъезда я проведу в Царском, где собрались почти все мои знакомые… Буду и там вспоминать вас обеих, как вспоминал вчера в Петергофе. — В сущности, Петербург, столь проклинаемый летом, с его крыльями-флигелями, вольно раскинутыми в эту погожую — когда она таковой выпадает — пору, все-таки является одним из самых прелестных мест проживания, какие только можно себе вообразить… Это вызовет вопли негодования, но я настаиваю на своем парадоксе.