Велимир Хлебников - Творения

Сципион

Ты прав, мой храбрый Ганнибал,Они не стоят разговоров.Наш мир, поверь, не так уж плох,Создав тебя, создав меня!Созда<ть> двух-трех веселых блох —Совсем не тяжкая вина.

Ганнибал

Итак, пути какой-то стоимости.О, слава! Стой и мости.Причина: кость или изъянЕсть у людей и у обезьян.Ты веришь этой чепухе?

<Сципион>

Ей-богу, нет. Хе-хе!Мы пляску их, смеясь, увидим,А там, зевая, к предкам вы<й>дем.Извергло их живое,И вот, сюда явившись, двоеПриносят копоти огни,Из новой истины клешни.О тенях тени говори<м>!Как много звезд там вдалеке.Послушай, осаждая Рим,Себя ударив по щеке,Давил ты меньше комаров,Чем сколько смотрит на нас ныне<В> ночной доверчивой пустынеСозвездий пятен и миров.На римском щеголе прыщейСадится меньше и бедней,Чем блещет звезд во тьме ночей.И то, чему свистят,И то, чему все рукоплещут,Не стоит много (образ взят*),Когда кругом так звезды блещут.Как два певца, что за проездДо ближнего селаРасскажут вам теченье звездИ как устроена пчела.И к ним не будь ты так суров.Смотри: давил не столько комаровТы на пунической щеке*,Как звезд сверкает вдалеке.Но слышишь — ходит кто-то,В руке же древко дрота*.

Святослав

И снова, меж вас пролетая,Вскрикну: «Иду я на вы!»Горе: кайма золотаяОбвила пространство главы.Чело, презиравшее неги,И лоб, не знавший слов «страшно»,Налили вином печенегиИ пили так, славя мной брашно*.

Пугачев

Я войско удальцовСобрал со всех сторонИ нес в страну отцовПлач смерти, похорон.

Самко

Я жертвой был течений розных,Мои часы шли раньше звездных.Заведен люд на часы.Чашкой гибели весыНаклонилися ко мне,Я упал по звезд вине.

Ян Гус

Да, давно и я горе<л>.И, старее, чем вселенная,Мутный взор (добыча хворости),Подошла ко мне согбеннаяСтарушка милая, вся в хворосте*.Я думал, у бабушки этой внучатМного есть славных и милых,Подумал, что мир для сохи непочатИ много есть в старого силах.«Простота, — произнес я, — святая», —То я подумал, сюда улетая.

Ломоносов

Я с простертою рукойПролетел в умов покой.

Разин

Я полчищем вытравил память о смехе,И черное море я сделал червонным,Ибо мир сделан был не для потехи,А смех неразлучен со стоном*.Топчите и снова топчите, мои скакуны,Враждебных голов кавуны*.

Волынский

Знайте, что новые будут БироныИ новых «меня» похороны.

Ганнибал

Да, да: ты прав, пожалуй.Коперник, добрый малый.

Коперник

Битвы доля бойцу кажетсяЛучезарной, вместе лучшей.Я не спорю. Спорить сердце не отважится,Враждовал я только с тучею.Быть*, рукой судьбы ведом,Ходит строгим чередом.

Ганнибал

Раз и два, один, другой,Тот и тот идут толпой.Нагибая звездный шлем,Всяк приходит сюда нем.Облеченный в звезд шишак,Он, усталый, теневой,Невесомый, не живой,Опустил на остров шаг.Ужель от Карлов наводнениеВедет сюда все привидения?

Вопль духов

На острове вы. Зовется он Хлебников.Среди разъяренных учебниковСтоит, как остров, храбрый Хлебников —Остров высокого звездного духа.Только на поприще острова сухо —Он омывается морем ничтожества.

Множества

Наши клятвы и обетыКлеветой замыла злоба,В белый холст мы все одетыДля победы или гроба,Иль невиданных венков,Иль неслыханных оков.

Голос из нутра души

Как на остров, как на сушу,Погибая, моряки,Так толпой взошли вы в душуВысшим манием руки*.Беседой взаимнойУмы умы покоят,Брега гостеприимноВам остров мой откроет.О, духи великие, я вас приветствую.Мне помогите вы: видите, бедствую?А вам я, кажется, сродни,И мы на свете ведь одни.

Совет

1911–1913

229. Война в мышеловке

Вы помните? Я щеткам сапожнымМалую Медведицу* повелел отставить от ног подошвы,Гривенник бросил вселенной и после тревожноИз старых слов сделал крошево*.Где конницей столетий ораны*Лохматые пашни белой зари,Я повелел быть крылом воронуИ небу сухо заметил: «Будь добро, умри!»И когда мне позже приспичилось,Я, чтобы больше и дальше хохотать,Весь род людей сломал*, как коробку спичек,И начал стихи читать.Был шар земнойПрекрасно схвачен лапой сумасшедшего*.— За мной!Бояться нечего!

И когда земной шар, выгорев,Станет строже и спросит: «Кто же я?» —Мы создадим «Слово Полку Игореви»Или же что-нибудь на него похожее.Это не люди, не боги, не жизни,Ведь в треугольниках — сумрак души!*Это над людом в сумрачной тризнеТеней и углов Пифагора* ковши.Чугунная дева* вязала чулокУстало, упорно. Широкий чугунСейчас полетит, и мертвый стрелокЗавянет, хотя был красивый и юн.Какие люди, какие мастиВ колоде слухов, дань молве!Врачей зубных у моря снастиИ зубы коренные, но с башнями «Бувэ»*!И старец пены, мутный взором,Из кружки пива выползая,Грозит судьбою и позором,Из белой пены вылезая.

Малявина красивицы, в венке цветов Коровина*,Поймали небоптицу. Хлопочут так и сяк.Небесная телега набила им оскомину.Им неприятен немец, упитанный толстяк.И как земно и как знакомоИ то, что некоторые живы,И то, что мышь на грани тома,Что к ворону По* — ворон Калки ленивый!

Как! И я, верх неги,Я, оскорбленный за людей, что они такие,Я, вскормленный лучшими зорями России,Я, повитой лучшими свистами птиц, —Свидетели: вы, лебеди, дрозды и журавли! —Во сне провлекший свои дни,Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое,Тяжелее почерка)И буду шагать по дороге,Отбивая в сутки 365x317 ударов* — ровно.И устрою из черепа брызги,И забуду о милом государстве 22-летних*,Свободном от глупости возрастов старших,Отцов семейства (обшественные пороки возрастов старших).Я, написавший столько песен,Что их хватит на мост до серебряного месяца.Нет! Нет! Волшебницы дар есть у меня*, сестры небоглазой*.С ним я распутаю нить человечества,Не проигравшего глупоВещих эллинов грез,Хотя мы летаем.Я ж негодую на то, что слова нет у меня,Чтобы воспеть мне изменившуюИзбранницу сердца.Ныне в плену я у старцев злобных*,Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,А не король государства времен*,Как зовут меня люди:Шаг небольшой, только «ик»,И упавшее «о», кольцо золотое,Что катится по полу.

Вы были строгой, вы были вдохновенной,Я был Дунаем, вы были Веной.Вы что-то не знали, о чем-то молчали,Вы ждали каких-то неясных примет.И тополи дальние тени качали,И поле лишь было молчанья совет.

Панна пены, Пана пены,Что вы — тополь или сон?Или только бьется в стеныРоковое слово «он»?Иль за белою сорочкойГолубь бьется с той поры,Как исчезнул в море точкойХмурый призрак серой при*?Это чаек серых лет!Это вскрикнувшие гаги!Полон силы и отваги,Через черес он войдет!

Где волк воскликнул кровью:«Эй! Я юноши тело ем», —Там скажет мать: «Дала сынов я».—Мы, старцы, рассудим, что делаем.Правда, что юноши стали дешевле?Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?Ты, женщина в белом, косящая стебли,Мышцами смуглая, в работе наглей!«Мертвые юноши! Мертвые юноши!» —По площадям плещется стон городов.Не так ли разносчик сорок и дроздов? —Их перья на шляпу свою нашей.Кто книжечку издал «Песни последних оленей»*Висит, продетый кольцом за колени,Рядом с серебряной шкуркою зайца,Там, где сметана, мясо и яйца!Падают Брянские, растут у Манташева*,Нет уже юноши, нет уже нашегоЧерноглазого короля беседы за ужином.Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!

Не выли трубы набат о гибели:«Товарищи милые, милые выбыли».Ах, вашей власти вне не я —Поет жестокий узор уравнения.Народы бросились покорно,Как Польша, вплавь, в мои обители,Ведь я люблю на крыльях воронаГлаза красивого Спасителя!За ним, за ним! Туда, где нем он!*На тот зеленый луг, за Неман*!За Неман* свинцовый и серый!За Неман, за Неман, кто верует!

Я задел нечаянно локтемКосы, сестры вечернему ворону,А мост царапал ногтемПехотинца, бежавшего в сторону.Убийцы, под волнами всхлипывая,Лежали, как помосты липовые.Чесала гребнем смерть себя,Свои могучие власы,И мошки ненужных жизнейНапрасно хотели ее укусить.

Девы и юноши, вспомните,Кого мы и что мы сегодня увидели,Чьи взоры и губы истом не те, —А ты вчера и позавчера «увы»* дели.Горе вам, горе вам, жители пазух,Мира и мора глубоких морщин,Точно на блюде, на хворях чумазыхПоданы вами горы мужчин.Если встал он,Принесет ему череп Эс,Вечный и мирный, жизни первей!Это смерть идет на переписьПищевого довольства червей.Поймите, люди, да есть же стыд же,Вам не хватит в Сибири лесной костылей,Иль позовите с острова ФиджиЧерных и мрачных учителейИ проходите годами науку,Как должно есть человечью руку.Нет, о друзья!Величаво идемте к Войне Великаньше,Что волосы чешет свои от трупья.Воскликнемте смело, смело, как раньше:«Мамонт наглый, жди копья!Вкушаешь мужчин а la Строганов*».Вы не взошли на мой материк!Будь же неслыхан и строго нов,Похорон мира глухой пятерик*.Гулко шагай и глубокую тайнуХрани вороными ушами в чехлах.Я верю, я верю, что некогда «Майна!»*Воскликнет Будда или Аллах.

Белые дроги, белые дроги.Черное платье и узкие ноги.Был бы лишь верен, вернее пищали с кремнями, мой ум бы.Выбрал я целью оленя лохматого.За мною Америго, Кортец*, Колумбы!Шашки шевелятся, вижу я мат его.

Капает с весел сияющий дождь,Синим пловцов величая.Бесплотным венком ты увенчан, о, вождь!То видим и верим, чуя и чая.Где он? Наши думы о нем!Как струи, огни без числа,Бесплотным и синим огнемПылая, стекают с весла.Но стоит, держа правило,Не гордится кистенем*.И что ему на море мило?И что тосковало о нем?Какой он? Он русый, точно зори,Как колос спелой ржи,А взоры — это море, где плавают моржи.И жемчугом синим пламёнаЗажгутся опять как венок.А он, потерявший имёна,Стоит молчалив, одинок.А ветер забился все крепче и крепче,Суровый и бешеный моря глагол!Но имя какое же шепчетОн, тот, кому буря престол?Когда голубая громадаЗакрыла созвездий звено,Он бросил клич: «Надо,Веди, голубое руно!»

И люди спешно моют души в прачешнойИ спешно перекрашивают совестей морды,Чтоб некто, лицом сумасшествия гордый,Над самым ухом завыл: «Ты ничего не значишь, эй!»И многие, надев воротнички,Не знали, что делать дальше с ними:Встав на цыпочки, повесить на сучкиИль написать обещанное имя.

Котенку шепчешь*: «Не кусай».Когда умру, тебе дам крылья.Уста напишет Хокусай*,А брови — девушки Мурильо.

Табун шагов, чугун слонов!Венки на бабра повесим сонно,Скачемте вместе. Самы* и Самы, насМного — хоботных тел.10 — ничто. Нас много — друзей единицы.Заставим горлинок пушек снаряды носить.Движением гражданина мира первого — волкаПохитим коней с Чартомлыцкого блюда*,Ученее волка*, первого писаря русской земли,Прославим мертвые резцы и мертвенную драку.Шею сломим наречьям, точно гусятам.Нам наскучило их «Га-Га-Га!»Наденем намордник вселенной,Чтоб не кусала нас, юношей,И пойдем около белых и узких борзыхС хлыстами и тонкие,Лютики выкрасим кровью руки,Разбитой о бивни вселенной*,О морду вселенной.И из Пушкина трупов кумирныхПушек наделаем сна.От старцев глупых вещие юноши уйдутИ оснуют мировое государствоГраждан одного возраста.

Одетый в сеть летучих рыб,Нахмурил лоб суровый бог рыб.Какой-то общий шум и шип,И точно красный выстрел — погреб.За алым парусом огняЧернеют люди и хлопочут.Могил видением казня,Разбой валов про смерть пророчит.И кто-то, чернильницей взгляда недобрый,Упал, плетнем смерти подняв свои ребра.Упав, точно башен и пушек устав.Вот палуба поднялась на дыбы,Уже не сдержана никем.Русалки! Готовьте гробы!Оденьте из водорослей шлем!От земли печальной вымыв.И покройте поцелуями этот бледный желтый воск кости.А на небе, там, где тучи,Человеческие плоскостиЛомоть режут белых дымов.Люди, где вы? Вы не вышлиИз белой праотцев могилы,И только смерть, хрипя на дышле,Дрожит и выбилась из силы.Она устала. ПожалейтеЕе за голос куд-кудах!».Как тяжело и трудно ей идти,Ногами вязнет в черепах.Кто волит, чтоб чугунный ободНе переехал взоров ласточки,Над тем качнулся зверский хоботИ вдруг ударил; с силой вас тоски.И бьет тяжелою колодойОн оглупевшего зверка,И масти красною свободойНаполнят чашу, пусть горька.

Свобода приходит нагая,Бросая на сердце цветы,И мы, с нею в ногу шагая,Беседуем с небом на «ты».Мы, воины, строго ударимРукой по суровым щитам:Да будет народ государем,Всегда, навсегда, здесь и там!Пусть девы споют у оконца,Меж песен о древнем походе,О верноподданном Солнца —Самодержавном народе.

Эта осень такая заячья,И глазу границы не вывестиОсени робкой и зайца пугливости.Окраскою желтой хитерОсени желтой житер*.От гривы* до гребли*Всюду мертвые листья и стебли.И глаз остановится слепо, не зная, чья —Осени шкурка или же заячья.

Вчера я молвил: «Гулля, гулля!»* —И войны прилетели и клевалиИз рук моих зерно.И надо мной склонился дёдер*,Обвитый перьями гробовИ с мышеловкою у бедер,И мышью судеб меж зубов.Крива извилистая трость,И злы синеющие зины*.Но белая, как лебедь, костьГлазами зетит* из корзины.Я молвил: «Горе! Мышелов!Зачем судьбу устами держишь?»Но он ответил: «СудьболовЯ и волей чисел — ломодержец».И мавы* в битвенных одеждах,Чьи кости мяса лишены,И с пляской конницы на веждахПроходят с именем жены.Крутясь волшебною жемжуркой*,Они кричали: «Веле! Веле!»* —И, к солнцу прилепив окурок,К закату призраком летели.А я червонною сорочкойГордился, стиснув удила, —Война в сорочке родила.Мой мертвый взор чернеет точкой.

Узнать голубую враждуИ синий знакомый дымокЯ сколько столетий прожду?Теперь же я запер себя на замок.О, боги! Вы оставили меня*И уж не трепещ<е>те крылами за плечами,И не заглядываете через плечо в мой почерк.В грязи утопая, мы тянем сетьмиСлепое человечество.Мы были, мы были детьми,Теперь мы — крылатое жречество.

Уж сиротеют серебряные почкиВ руке растерянной девицы,Ей некого, ей незачем хлестать!Пером войны поставленные точкиИ кладбища большие, как столица,Иных людей иная стать.Где в простыню из мертвых юношейОбулась общая земля,В ракушке сердца жемчуга выношу,Вас злобным свистом жалейки зля.Ворота старые за цепьюИ нищий, и кривая палка.И государства плеч (отрепье)Блестят, о, умная гадалка!

Воин! Ты вырвал у небес кийИ бросил шар земли.И новый Ян Собеский*Выбросил: «Пли!» —Тому, ктоУравнение Минковского*На шлеме сером начерталИ песнезовом МаяковскогоНа небе черном проблистал.

Ты же, чей разум стекал*,Как седой водопад,На пастушеский быт первой древности,Кого числам внималИ послушно скакалОчарованный гадВ кольцах ревности;И змея плененного пляска и корчи,И кольца, и свист, и шипениеКого заставляли все зорче и зорчеШиповники солнц понимать, точно пение;Кто череп, рожденный отцом,Буравчиком спокойно пробуравилИ в скважину надменно вставилРосистую ветку Млечного Пути,Чтоб щеголем в гости идти;В чьем черепе, точно стакане,Была росистая ветка черных небес, —И звезды несут вдохновенные даниЕму, проницавшему полночи лес.

Я, носящий весь земной шар*На мизинце правой руки —Мой перстень неслыханных чар, —Тебе говорю: Ты!Ты вспыхнул среди темноты.Так я кричу крик за криком,И на моем каменеющем крикеВорон священный и дикийСовьет гнездо и вырастут ворона дети,А на руке, протянутой к звездам,Проползет улитка столетий!Блаженна стрекоза, разбитая грозой,Когда она прячется на нижней сторонеДревесного листа.Блажен земной шар, когда он блеститНа мизинце моей руки!

Страну Лебедию забудуИ ноги трепетных Моревен.Про Конецарство*, ведь оттуда я,Доверю звуки моей цеве*.Где конь благородный и черныйУдаром ноги рассудил,Что юных убийца упорный*,Жуя, станет жить, медь удил.Где конь звероокий с волной белоснежнойСтоит, как судья у помоста,И дышло везут колесницы тележнойДроби преступные, со ста*.И где гривонос благородныйСвое доверяет копытоЛадони покорно холодной,А чья она — всеми забыто.Где гривы — воздух, взоры — песни.Все дальше, дальше от Ням-ням*!Мы стали лучше и небесней,Когда доверились коням*.О, люди! Так разрешите вас назвать!Жгите меня,Но так приятно целоватьКопыто у коня:Они на нас так не похожи,Они и строже и умней,И белоснежный холод кожи,И поступь твердая камней.Мы не рабы, но вы посадники,Но вы избранники людей!И ржут прекрасные урядники,В нас испытуя слово «дей!».Над людом конских судей родОбвил земной шар новой молнией.Война за кровь проходит в брод,Мы крикнем: «Этот дол не ей!»И черные, белые, желтыеЗабыли про лаи и про наречья.Иной судья — твой шаг, тяжел ты!И власть судьи не человечья.Ах, князь и кнезь, и конь, и книга —Речей жестокое пророчество.Они одной судьбы, их игоНам незаметно, точно отчество.

Ветер — пение*Кого и о чем?НетерпениеМеча стать мячом.Я умер, я умер,И хлынула кровьПо латам широким потоком.Очнулся я иначе, вновьОкинув вас воина оком.

1915–1919–1922