Скажи мне нет, скажи мне да… - Григорий Михайлович Дашевский

Их тени ложатся не         следом слезы, но трещиной ночив снег или в снегом измятые дни,         в листья, и щель не загладитни лживый пар, с губ летящий, ни         свет, умирающий сзади.Ноябрь 1983

«Смыкаются веки. Под ними…»

Смыкаются веки. Под нимини света, ни сумрака нет,а только беззвучное имя         или невидимый след.То медленный, дремлющий ангелблуждает в предутреннем сне.Спокойную поступь сомнамбул         пошли, далекий, и мне.Январь 1984

«Всё гуще скупость мебели, обоев…»

Всё гуще скупость мебели, обоев,всё жальче им наследства светового.Ночной повернутые стороною,они тверды для семени глазного.Различий всходы увядают, сохнут.Ночную пустошь караулит зренье.По стенам бледные блуждают окна,в душе, в глаза не глядя, бродят тени.Качаясь, челюсть имена бормочет.Не откликаются жильцы сознанья,не знающего: сторож! сколько ночи?Но ночь еще, еще для утра рано.Взгляд отводя, они свой свет скрывают.Такая ночь длинней, чем сумрак комнат.Но недоступный свет не покидаетдалеких лиц, склоненных в сердце темном.Май 1984

«Склоненный к ограде стеклянной…»

А.

Склоненный к ограде стекляннойне знает: остатки ли зданий,кусты, пустота ли глазамего не видны. Из туманасгущаются клинья сияньяи тянутся к фонарям.Незримые вещи покорнытому, кто тоскует по ним,тумана оконного граньюв кресте переплета храним.Их облика скрытые корнитуда протянулись, где ранораздавшийся стон заглушён,к зарытому в воздух покою,который и им всё родней.Но тает тайник и с собоютот клад, что в нем был заключен,уносит за ряд огней.Найти бы, сиянию вторя,источник и счастья и горя.Но жизнью всегда загражденвзгляд встречный, страданье чужое —прозрачною, прочной, своей.Ноябрь 1984

«Темнеет. На полу под елкой…»

А.

Темнеет. На полу под елкойиголки гуще, чем на ней. И вдвоесплетенная тобою нитьвдруг принимается скользитьпо ветке, осыпая хвою,и шар стеклянный падает. Осколкистеклянной скорлупы лежат,как части глаза голубогос потерянной иглой зрачка, сгибаяквадрат окна, сгибая снегопад.И в сумерках сидящие готовыдля губ друг друга словом стать. Живаяи гнущая уста на свой,двоим далекий лад, недвижна речь.С колодезных решеток отопленьяслетает пар, чтоб инеем облечьдеревья. Впору каждому покройперчатки ледяной, и неизменнаиз года в год звезда под потолкоми круглое стекло, что ветви гнет,не падая. И снег, ложасьна снег, лежащий за кривым окном,у всякой вещи повторяет частьпри взгляде с неба видную. Так ротс зубами ледяными скорчен речью,которая была б заметнаглазам далеким, где-то дальше, вышемерцающим, но ни на крыше,ни в холоде, глядящем в этот вечер,в квадрат окна, – нигде той птицы нету,что, скорлупу с иглою проглотив,в каких ветвях и под какойзвездой летает, я не знаю,и только перья снежные дугойслетаются к сверкающему краюосколков, глаз, упав с ее груди.Она вдали. И невредимсказавший слово, что ночноймороз лишь различит мерцая.Январь 1985

«Им и в голову недолговечную не придет…»

А. С.

Им и в голову недолговечную не придетни поспорить с пловцом, ни заметить его обиду,им, ушедшим в себя, упустившим из видуокликающий их, захлебнувшийся рот.Он не нужен волнам, ни песку, ни добру, ни злуни врагом, ни советчиком в вечных раздорах,не замрут, озираясь на тщетный                                                сердечный шорох,подвернись он им под руку в пенном пылубитвы доблестей, бликов, пороков и брызг.Только в штиль и мелькает ленивая мысль у моря:он считает, что спорит, мильонному плеску                                                                вторя —и уходит в песок несговорчивый визг.1990

«Ну, во-первых, конечно, пример остальных…»

Ну, во-первых, конечно, пример остальных:все живут – и тебе не к лицу отставать.Что же делать-то, если не жить? – во-вторых,то есть просто не знаешь, чем время занять.С каждым годом преснее, опаснее яд.Привыкаешь, втянулся, живешь и живешь.Спохватился – а время ушло: хоть и раднаучиться другому, да сил не найдешь.1990

«Девять лет, как ты сказала фразу…»

Девять лет, как ты сказала фразу,повторить которую не можешь.Темно-красный плащ давно не носишь(ибо не замеченную ночьюсвежую лазурь скамьи не смылини химчистка, ни твои рыданья),коротко стрижешься, разлюбила.Где та фраза? Может ли вернуться?О причинах мучаться и думать —все равно что, стоя на Хованскомв дождь и страха ради воровскогорозам укорачивая стебли,наш свободный ужас понемногузаглушать законным любопытством:КГБ, шофер или случайность.Не шумите – дайте слово камню:Стой, прохожий! Звали меня так-тоИли Чаю воскресенья мертвых.И, как мрамор от лица умерших,я скажу от имени признанья:Повтори: для этих бедных звуковснова прозвучать и есть воскреснуть.Ведь твое измученное сердце —это им обещанное небо.Пожалей их, повтори, помилуй.1991

«Ничему не нужен навсегда…»

Ничему не нужен навсегда,но на время годен человек.Он не дом, но временный ночлег,место встреч румянца и стыда,голода с едой, тоски с Москвой,или с ты – ночным, ночной, дневной,или просто с оборотом век,эту ты рисующим точь-в-точь.Он синоним точный слова тут,места, где бывают, не живут:кто зайдет на время, кто на ночь,все, однако, по своим делам,не по нашим, и уходят прочьпо небесным и земным угламвидимых-невидимых квартир.Так что если говорить про вид,он у нас всегда необжитой.Ты, похоже, всех пересидит,как в метро уснувший пассажир.Но ему когда-нибудь домой.1991

Из книги «Генрих и Семен»

Папиросы

Пó полю один солдат бежал —хлоп, и папиросы потерял.Медленно теперь ползи, солдат,назад за папиросами.Лучший друг солдата —это черный ворон,верная, ручная,птица почтовáя.Пó полю один абрек бежал —хлоп, и папиросы потерял.Медленно теперь ползи, абрек,назад за папиросами.Лучший друг абрека —это черный ворон,верная, ручная,птица почтовáя.〈1999〉

Не вошедшие в книги

Белофонный лекиф

Сумрачного неба нежные изгибы…По песку и снегу вьем узор прощальный,Снова расставаясь, словно две подружкиНа сосуде смертном… если мы могли бы,Кто из нас на белой вазе погребальнойЧует холод вечной и стигийской ночи,Угадать… но снег нам залепляет очи.〈1982?〉

«Как зрачки от света, стали ýже…»

Как зрачки от света, стали ýжеграницы снега. Как тень наружуиз ада, выходит на белый светосенний мусор в гнилой траве,измятой снегом. Снег и глазапришедшей из преисподней гостьиизъедены копотью. Взгляду открыткирпичноствольный сад Гесперидс горящими яблоками комнат,в которых о тени никто не помнит, —не помнит тот, кто это сказал.И твердых зданий кирпичный остовсрастается с небом, как названьесозвездий, сияющих над граньюнебес и города гипербореев.Подземные воды ползут; леденея,стволы, как призраки, в череп скользят.Фонарь горит над пустым перекрестком.Из мелких осколков сложены лужи,словно слово вечность из льда. Не нуженникому этот сад, потому и свят.Не найдя ночлега, вернешься в ад,с чьею кровлей я тело свое связалутешеньем недолгим, короткой тростью.〈Апрель 1985〉

〈Из Каллимаха. Эпиграмма на «Явления» Арата〉

На гесиодовский склад составлена песня, и мнится,         Что не древнейший певец был для нее                                                                        образцом,Но подражает поэт сказанью сладчайшему.                                                                Здравствуй,Речи изысканность – плод долгих бессонных                                                                        ночей.〈1988〉

«Твои уста, уже не разжимая…»

Твои уста, уже не разжимаямоих сухих горячими собой,пока не замыкают, дорогая,моих своим счастливо, дорогой.Пусть разрешат моим, уже отъятым,пока что слышным, выговорить: знай,я счастлив знать: твои еще разъяты,пусть не моими, а твоим «прощай».1989

«Тай, и быстрее, чем снежная грязь…»

Тай, и быстрее, чем снежная грязь,радость о том, что и радость не прочь,неприхотливости снега учась,в белый отлив отшлифовывать ночь,в милую, снега милей, превративнебу заметную бедную частьжизни – по радио спетый мотив,челку неровную, верность на час.Тай, раз растаявшей радости вследя отвести и не пробую взглядот превратившихся в темные лет,быстрых, бывало, как сам снегопад.〈6 февраля 1990〉

«Кончено: ни каменного каблука…»

С. Гандлевскому

Кончено: ни каменного каблука,если