О чём поёт русский. Гражданская лирика - Валерий Белов
Там, представь себе, милая, люди живут
И не бесятся с жиру, как здесь неврастеньши.
Жёлтой расою их европейцы зовут,
Хотя сами желтухой болеют не меньше.
Их от западных орд отделяет стена,
Ничего за которой, признаться, не видно,
Сохранить благочестие возведена.
Как её проходить, ты спроси Копперфильда.
Мало что изменилось за тысячу лет —
Также сеют свой рис и поют те же песни,
Императора, правда, давно уже нет,
Но как прежде сияет лазурь поднебесной.
Пережившие множество трудных годин,
И хотя бы с лица, все китайцы едины.
Во главе там партийный сидит мандарин,
Где, поверь, никогда не росли мандарины.
В приграничных районах их лучше не злить.
Если нрав узкоглазый китайцы проявят —
Где прикажешь, любимая, их хоронить,
Если вепсы* родные войну им объявят?
У них сто миллионов одних только Ли,
Но не верят китайцы в единого Бога.
Когда им наркоту европейцы везли,
Они выжили лишь оттого, что их много.
В полумраке, вдыхая отравленный смок,
По шанхайским борделям матросы балдели.
К небесам Поднебесной струился дымок
Из гашишных и опиумных богаделен.
Миллионные толпы, забив косячок,
По наклонной полого катились к закату.
Представляешь — обкуренный узкий зрачок,
Где для глаз без того места не многовато.
Наркорыцари бешеные барыши
В европейских столицах спускали с размахом.
Непослушные бошки секли бердыши
Тем, кто риса поля не засеивал маком.
На спине у народа мальтийский свой крест
Выжигали огнём благородные доны,
И вбивали в мозги христианский прогресс
Чубуком анго-франко-китайские войны.
Подустала страна от своей желтизны,
От бесчисленных смут, мятежей и восстаний.
Покрасневшие воды песочной Янцзы
Растворились, как соль, в мировом океане.
Взбаламученный ил опустился на дно.
Кто хотел убежать, те давно убежали.
Родового искусства боец тэквондо
Держит свой ресторанчик в Китайском квартале.
Кто остался, грядущему, кажется, рад,
Хоть его и содержат как в поле скотину.
Возродилась страна и завистливый взгляд
Обратила на нашу с тобой древесину.
Через брешь Копперфильда в китайской стене
Вожделенно китайцы на север глазеют.
Мы для них как Георгий на белом коне,
Тычем острым копьём в узкоглазого змея.
Мы, потомственные русаки-москали,
Лучше жизни положим на лесоповале,
Но ни пяди родной уссурийской земли
Не уступим, где мы никогда не бывали.
В затянувшийся наш исторический миг
Мы для них ненавистны, как те крестоносцы.
Почему же тогда для мальтийцев самих
Азиопы несносные мы и уродцы?
Впрочем, что нам до них, если мы на восток
Обратили свои евразийские души.
Свои знаки нам шлёт узкоглазый пророк
Иль Лю Ши, а по нашему просто Илюша.
И в промежности той — меж великим и злым,
Окончательно сделать конечный свой выбор
Нам поможет, всё сложное сделав простым,
Нависающая азиатская глыба.
Нас хранит ежеси православный наш крест.
Спи любимая, блажь мою сон не прогонит.
Наших глаз, дорогая, китайский разрез
Ясно видится мне и уже не спросонья.
*малочисленный финно-угорский народ, численность 8240 человек согласно переписи 2002 года. До 1920-х гг. официально назывались чудью
Экстрим как бесовское начало
Против бесовского начала, которое сидит в человеке и эксплуатируется «духовными наставниками».
Нырнуть в какую бездну с головой
И в жертву принести останки тела,
Чтоб люди восхищались — Боже мой,
Какой был человек безумно смелый?
Красиво жить и быстро умереть,
Отбросив прочь химеры и морали,
И однодневкой в пламени сгореть
За ночь любви с красоткой Эсмеральдой.
Без риска жизнь постыла и скучна…
Кто этой пошлости мальчишек учит,
Что по подъездам больше не бренчат,
А в виртуале Аль Капоне круче?
В стрелялки детские не доиграв,
Свободой опьянённый твой ровесник
За руль садится без мозгов, без прав,
По мокрому шоссе летит за двести.
И вот навечно покидая тракт,
На миг увидев небо голубое,
В могилу он летит не просто так,
А чьи-то жизни прихватив с собою.
Адреналин в запекшейся крови…
Грехов то ещё нет, к чему священник…
То подлость, глупость, как ни назови,
Но для меня нет этому прощенья.
От прозы жизни вылечит экстрим…
А так ли ты сынок, серьёзно болен?
А может, с крыши прыгать погодим,
Пивка попьём да мячик пофутболим?
От безрассудства долго ль до беды?
Быстрей крыла летят дурные вести…
В награду за какие уж труды
Тебе коляску выдадут в Собесе.
Что там за женщина на жалкие гроши
Содержит молодого инвалида?
Подмыть, одеть и накормить спешит,
Что жизнь прошла не подаёт и вида.
То ж мать твоя, что жизнь тебе дала,
Растила, как могла, гордилась… после
От горя поседела добела,
Ночной горшок из-под тебя выносит.
Представь, что ей ужасно повезло,
Увидела сынка не на картинке,
Когда каким уж там смертям назло
Ты выжил, и она не при могилке.
Если ты на подлость безголосый
Посмотрите люди, как вокруг
Вытирают друг о друга ноги,
Как ещё вчерашний лучший друг
Графоманом выставлен убогим.
Странно мне другое, подлецов
Жаловать — душа не прикипела.
Что ж тогда отводим мы лицо,
Вроде как не наше это дело,
Если обижают где, шутя,
Малыша иль женщину унизят.
А что лезть, не наше ведь дитя,
Грязь чужая к вороту не виснет.
Только свисни, если наших бьют,
Но не тех из бывших, из вчерашних.
А сейчас не чокаясь нам льют
За того, кто прекратил быть нашим.
Кому завтра перебьют хребет —
Ты таким не мучался вопросом?
Колокол звонит и по тебе,
Если ты на подлость безголосый.
Теперь мальчишки бредят мерседесами
Сегодня всякие зажравшиеся особи
Разводят на угодьях лошадей,
Где раньше малышня с ногами босыми
Гоняла за околицей свиней.
Глаза у ней блестели антрацитами
Не с горьких слёз, терпела детвора
Любую боль, но плакал малец с цыпками,
Когда в ночное брат его не брал.
К чужой беде росли неравнодушными
Витьки, Митьки, Коляны, Васильки,
И было без компьютера нескучно им
Картошку печь в ложбинке у реки.
Теперь мальчишки бредят мерседесами.
Под благодатью, льющейся с небес,
Им не расти немытыми балбесами,
Об этом позаботился прогресс.
Перепелами с неба ножки Буша им.
В ночное не гонять им лошадей —
В объятия их ждут подвалы душные,
«Хромая лошадь», шлюшки, диск-жокей.
Уходит прочь уклад наш исторический.
Раздолье подменяющий комфорт
Несёт в мир образ жизни истерический,
Где места нет кострам у чистых вод.
Какой совет
