Как богатыри на Москву ходили [СИ] - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
с очень гадкими рожами.
Если медведь, то обязательно людоедище;
если козёл, то вреднище;
а ежели заяц с белкой,
то вред от них самый мелкий:
всю траву да орехи сожрали —
лес голый стоит, в печали.
Вот в эти степи богатырь и въехал.
На ветке ворон не брехал.
В народ в селениях не баловался,
а у моря сидел и каялся
о том, что рыбу всю они повытягали,
стало нечего есть. Выли теперь
и старые времена поминали,
о том как по морю гуляли
киты могучие, да из-за тучи
бог выглядывал робко.
— БОГатырь? — Не, холоп тот!
— Какой БОГатырь, как наши?
— Наши то краше:
деревенски мужики
и сильны, да и умны!
— Нет, тот повыше,
чуть поболее крыши!
— Врёшь, он как гора,
я видел сам БОГАтыря!
— Да за что вы БОГАтыря ругаете?
Сами, поди, не знаете,
шеломом он достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу за тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Вот на третьем то киту
я с вами, братья и плыву!
Тёрли, тёрли рыбаки
свои шапки: «Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли врёшь нескладёно.
Наш кит, получается, самый большой?
Почему же не виден БОГатырешка твой?»
— Потому БОГатырь и не виден,
народ его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю подряд,
а БОГатырю уже кушать нечего.
Вот так с байками и предтечами
сахалинцы у моря рыбачили
и не ведали, и не бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-карась.
Вот это про нас!
Но как бы мужик ни баил,
а Добрыня по небушку вдарил,
и на остров-рыбу спустился.
Народ в ужасе: «БОГ воротился!»
— Да не бог я, а богатырь!
— Вот мы о том и говорим.
Хотим, БОГатырешка, рыбки,
ведь мы сами хилы яки хлипки.
Сколько б неводы наши ни бились,
они лишь тиной умылись.
Ты б пошёл, взлохматил море синее,
к берегу рыбёшку и прибило бы.
Вздохнул богатырь, но сделал
всё что мужланы хотели:
взбаламутил он море синее,
шторм поднял, да сильно так!
Затопило волной долину,
дома затопило, овины,
медведей, белок и зайцев,
да жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула,
так долина гнилая и вымерла:
стоит чёрная да пустая.
Никитич что делать не знает.
Ни людей, ни рыбы, ни леса.
— Куды ж это влез я? —
стоит добродей, чешет репу.
— Да уж, вляпался ты крепко! —
слышен голос с болота.
— Кому ещё тут охота?
Со всех сторон хороша,
выходит баба Яга:
— Одна я в тундре осталась,
так как мудрая, не якшалась
с людями, зверями. Всё лесом…
А какой у тебя интерес тут?
— Я, бабулечка, тоже не сдался,
с чертями срамными дрался.
Да сам народу погубил, ой, немерено!
Как жить теперя мне?
А ищу я Забаву Путятичну,
жену царскую. Пасечник
нашёлся на нашу пчёлку:
уволок её далече за ёлку.
Ничего ты о том не слыхала?
— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала
дева-лебедь, сидит в Озёрском,
плавает в водах холодных
моря Охотского, стонет:
то слезу, то перо уронит.
Говорит, что летать не может,
изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни:
— Ну бабка, — промолвил былинный
и бегом к Охотскому морю. —
Горе какое, горе!
Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море
А бабка вдруг стала змеем.
И полетел змей Добрыни быстрее!
Присел он на камни прибрежные,
морду сменил на вежливую
и обернулся девушкой-птицей.
Ну как в такую не влюбиться?
Никитич к берегу подходит,
игриво на девицу смотрит
и почти что зовёт её замуж:
— Ты бы это, до дому пошла б уж,
Николаша тя ждёт, не дождётся! —
а у самого сердечечко бьётся.
Опустила очи дивчина:
— Ох, воин милый,
не люб мне больше муж любимый,
я сгораю по Добрыне!
А Добрыня парень честный,
растаял при виде невесты,
губу толстую отвесил,
грех велик на чаше взвесил,
и полез с объятиями жаркими
на Забавушку. А та из жалкой
вдруг превратилась в дракона,
жаром дышит, со рта вони!
— Пришла, былинничек, твоя кончина! —
Горыныч цап когтями, волочёт в пучину
добра молодца на свет не поглядевшего,
удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее.
Тонет богатырь. Картина дивная
пред глазами вдруг ему открылась —
это водное царство просилось
прямо в лёгкие богатырские:
вокруг всё зелёное, склизкое,
чудны водоросли и рыбы;
караси-иваси, как грибы,
по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню подобрали
и вынесли на поверхность.
Но до брега далеко. Ай, ехал
мимо рыба-кит великан.
Он воеводушку взял
да на спину свою забросил.
А как забросил, так и загундосил:
— Гой еси, Добрынюшка победоносный,
ты избавь меня от отбросов:
на моей спине народец поселился
дюже нехороший, расплодился,
сеет, жнёт да пашет,
кожу мою лопатит.
От боли и жить мне тяжко.
Скинь их в море, вояжка!
Вздохнул богатырь, огляделся,
да уж, некуда деться:
сараи, дома и пашни,
люд песни поёт да квасит
капусту в огромных бочках;
сети ставят и бродят
рыбку большую да малую,
солят, сушат да жарят её.
Весело живут, не накладно.
Разозлился Добрынюшка: «Ладно,
помогу я тебе, рыба-кит,
только ты меня сумей благодарить:
довези до Москвы, до столицы.
Мне оттуда надобно пуститься,
сызнова да по ново,
на поиски нашей пановы,
племянницы князя Владимира.»
И меч булатен вынул он,
но вовремя остановился,
мысль темя пронзила. Не поленился
богатырь, взошёл на гору
да как закричит: «Который
год вы сидите на рыбе?
Вы ж не люди, а грибы!
Не мешайте жить животине.
Знаю я остров в пучине,
формами он, как рыба.
Вот на нём вам плодиться и треба!»
Развернул Добрыня кита
туда, где всё смыла волна,
и поплыли они к Сахалину,
там уже прорастала полынью
земелька после цунами,
а последние нивхи не знали
какая их ждёт беда:
люд дурной плывёт сюда,
чтоб раскинуть свои шатры.
Айны, это случайно не вы?
Но такова была сила природы:
кит с людьми уже на подходе,
близёхонько к берегу пристаёт.
Народ на сушу идёт
и дивится долго:
— Как же так? Есть реки, и ёлки
растут особенно смело,
а фонтанов нет. Не умеем
жить мы в таких условиях!
Но кит покинул уже акваторию,
ушёл в Атлантический океан,
коня богатырского подобрав.
А
