Роберт Рождественский - Мы совпали с тобой (сборник)
«Кем они были в жизни…»
С. Красаускасу
Кем они были в жизни —величественные Венеры?Надменные Афродиты —кем в жизни были они?..Раскачиваясь,размахиваясь,колокола звенели.Над городскими воротамибессонно горели огни.Натурщицы приходилив нетопленые каморки.Натурщицы приходили —застенчивы и чисты.И превращалась одежда в холодныйничей комочек.И в комнате становилось теплееот наготы…Колокола звенели:«Все в этом мире тленно!..»Требовали:«Не кощунствуй!..Одумайся!..Отрекись!..»Но целую армию красокхудожникгнал в наступленье!И по холсту,как по бубну,грозно стучалакисть.Удар!И рыхлый монашекоглядывается в смятенье.Удар!И врывается паникав святейшее торжество.Стекла звенят в соборе…Удар!И это смертельно для господина Богаи родственников его…Колокола звенели.Сухо мороз пощелкивал.На башне,вздыбленной в небо,стражник седой дрожал…И хохотал художник!И раздавал пощечины ханжам,живущим напротив,и всем грядущимханжам!Среди откровенного холодакраски цвели на грунте.Дул торжественный ветерв окна,как в паруса.На темном холсте,как на дереве,зрелитеплые груди.Мягко светились бедра.Посмеивались глаза.И раздвигалась комната.И исчезали подрамники.Величественная Афродитав небрежной позеплыла!..
А натурщицам было холодно.Натурщицытихо вздрагивали.Натурщицы былиживыми.И очень хотелитепла.Они одевались медленно.Шли к дверям.И упорнов тоненькие накидкине попадали плечом,И долго молились в церкви.И очень боялисьБога…
А былиуже бессмертными.И Бог здесь былни при чем.
Стасису Красаускасу
Этого стихотвореньяты не прочтешьникогда…В город вошли,зверея,белые холода.Сколько зима продлится,хлынувши через край?Тихов твоей больнице…– Стаська,не умирай!..Пусть в коридоре голом,слова мне не сказав,ставший роднымонкологвновь отведет глаза.В тонкой броне халатамедленно я войдув маленькуюпалату,в тягостнуюбеду…Сделаю всекак нужно,слезысумею скрыть.Буду острить натужно,о пустяках говорить,врать,от стыда сгорая!..Так и не разберу:может быть, мыиграемобав одну игру?!Может,болтая о разном, —очень еще живой —ты между темпрекраснознаешьдиагноз свой.Может, смеешься нарочнов этоти в прошлый раз,голову наммороча,слишком жалеянас?!В окнах,больших к хмурых,высветитсяответ.Как на твоих гравюрах —белый и черныйцвет.И до безумия простоканетв снежный февральстрашная эта просьба:– Стаська,не умирай!..
Старая записная книжка
Где же она пропадала?(Поиски – труд напрасный!)Вновь я ее листаю,с прошлым —глаза в глаза…В этой потертой книжке,будто в могиле братской —мертвыетелефоны,мертвыеадреса…Уже ничего не поправишь.Уже ничего не скажешь.И не напишешь писем.И не дождешься звонков…
Вот на пустой странице —Шукшин Василий Макарыч.А перед этим —рядышком —Симонови Смеляков…Как поименный списокармии перед боем(хватит работы санбатам,разведчиками штабам!).Ояр!Куда же ты, Ояр?!Не отвечает Ояр.Сумрачно и таинственнопалец подносит к губам.
Строки в потертой книжкевсе еще смотрят призывно.Все еще дышат,требуют,вздрагивают и говорят.Я имя читаюи слышуглуховатый голос Назыма:«Брат,мы давно не виделись…Как поживаешь,брат?..»
Трудно листать страницы.Видеть фамилиитяжко…Зимний полуденный Вильнюс.За незастывшей рекойулица Малонеи.«Стаська! – кричу я.– Стаська!»Он улыбается грустно.Машет нездешней рукой.
Старая, старая книжка.Буквы поблекли.Однакоимя любое —словноприкосновенье к огню.Строчка:«Звонить Паруйру!!»Два восклицательных знака.Может, звонил.Не помню.Больше не позвоню.
Старая книжка свидетельствует,жалуети обвиняет,Как черный квадратик в «Вечерке» —каждый ее листокГде ты, Кузьмич?Откликнись!..И комнату заполняетнеповторимо протяжный,скорбный луконинский вздох
Я позабыл о времени,старую книжку листаю.Вся она —будто исповедьосиротевшей семьи…Рана мояоткрывшаяся.Память моясвятая.Други мои – товарищи.Вечные судьимои.
«Спелый ветер дохнул напористо…»
Спелый ветер дохнул напористои ушел за моря…Будто жесткая полка поезда —память моя.А вагонна стыках качаетсяв мареве зорь.Я к дороге привык.И отчаиватьсямнене резон.Эту ношу транзитного жителявыдержу я…
Жаль, все чаще и все неожиданнейсходят друзья!Я кричу им:«Куда ж вы?!Опомнитесь!..»Ни слова в ответ.Исчезают за окнами поезда.Были —и нет…Вместо них,с правотою бесстрашноюговоря о другом,незнакомые, юные гражданеобживают вагон.Мчится поезд лугами белесымии сквозь дым городов.Все гремят и гремят под колесамистыки годов…
И однажды негаданнозатемносдавит в груди.Вдруг пойму я,что мне обязательнонадо сойти!Здесь.На первой попавшейся станции.Время пришло…
Но в летящих вагонахостанетсяи наше тепло.
Отъезд
Л. и Ю. Паничам
Уезжали из моей страны таланты,увозя с собой достоинство свое.Кое-ктооткушав лагерной баланды,а другие —за неделю до нее.Уезжали не какие-то герои —(впрочем, как понять: герой иль не герой?..).Просто люди не умели думатьстроем, —даже если это самый лучшийстрой…
Уезжали.Снисхожденья не просили.Ведь была у них у всех одна беда:«шибко умными» считались.А в России«шибко умных»не любили никогда!..Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»не на год, а на остаток дней и лет.Их шмоналазнаменитая таможня,пограничники, скривясь, глядели вслед…Не по зову сердца, —ох, как не по зову! —уезжали, —а иначе не могли.Покидали это небо.Эту зону.Незабвенную шестую часть земли…
Час усталости.Неправедной расплаты.Шереметьево.Поземка.Жесткий снег…
…Уезжали из моей страны таланты.Уезжали,чтоб остаться в ней навек.
«А они идут к самолету слепыми шагами…»
Василию Аксенову
А они идут к самолету слепыми шагами.А они это небо и землю от себя отрешают.И, обернувшись,растерянно машут руками.А они уезжают.Они уезжают.Навсегда уезжают…Я с ними прощаюсь,не веря нагрянувшей правде.Плачу тихонько,как будто молю о пощаде.
– Не уезжайте! – шепчу я.А слышится: «Не умирайте!..»Будто бы я сам себе говорю:«Не уезжайте!..»
Памяти Василия Шукшина
До крайнего порогавели его,спеша, —алтайская породаи добрая душа…
Пожалуйста, ответьте,прервав хвалебный вой:вы что —узнав о смерти, —прочли еговпервой?!
Пожалуйста, скажите,уняввзыгравший пыл:неужто он при жизнихоть в чем-тохуже был?!
Поминные застолья.заупокойный звон…Талантливее, что ли,стал в черной рамкеон?!
Убийственно-жестоки,намеренно-горькипосмертныевосторги,надгробныедружки.Столбы словесной пылии фимиамный дым…
А где ж вы раньшебыли —когда он былживым?
Другу, которому я не успел написать стихов
Есть на свететакие парни —дышит громко,смеется громко,любит громкои шепчетгромко!Есть на свете такие парни…Есть на свететакие парни!К жизнион припадает губами,Пьет ее.И напиться не хочет…
И когда —такие! —уходятвдруг,на взлете,на взмахе,на вздохе, —как земля в сентябре,обильны, —ничего не чувствуешь.Толькожжет обида.Одна обида.На кого – не знаю.Обида.И гадать не хочу.Обида.
Есть на свететакие парни.Все для жизни в них —не для памяти!Память, в общем-то,по иронии —вещьдостаточно односторонняя.И бубнить про нее округлов данном случаеслишком глупо,слишком горькои бесполезно…
Мы —живые.Мы —из железа.Пусть намекомпустые урныкрематорийдержит за пазухой.Вновь менязаполняет утро,как улыбкаЖеньки Урбанского.
Планета друзей
