Дмитрий Пригов - Написанное с 1975 по 1989

Не в те края пристроил мою плоть

Пойду назад, куда-нибудь пристроит

В другое место

Обходчик, обходчик, починщик колес

И смазчик суставов вагонных

Работай мучительно и непреклонно

А то мы уйдем под откос

Он черный в окно на меня поглядел

И глазом блеснул и безумно запел:

Откосы косы и откусы колес

Мышкуй и стигнайся! нишкни и акстись!

И полный атас

Милый мой

Эка деточка-Лолиточка

Да Наташечка Ростовочка

Эко всяко, эка попочка

А по сути — паразиточка

Потому как прозвучит

Глас последний расставаньица

Попочка-то здесь останется

А что туда-то полетит –

Страшно и представить

Когда я размышляю о поэзии, как ей дальше быть

То понимаю, что мои современники

должны меня больше, чем Пушкина любить

Я пишу о том, что с ними происходит,

или происходило, или произойдет –

им каждый факт знаком

И говорю им это понятным нашим общим языком

А если они все-таки любят Пушкина больше чем меня,

так это потому, что я добрый и честный: не поношу его,

не посягаю на его стихи, его славу, его честь

Да и как же я могу поносить все это, когда

я тот самый Пушкин и есть

Вот скульптор ваяет большого солдата

Который как вылепится — победит

Чего ему скульптору больше-то надо

А он уже в будущее глядит

И там представляет другого солдата

Поменьше, но и со звездой на груди

Еще там такая же женщина рядом

Что глиняного им дитятю родит

И так заживут они не сиротее

До вечности предполагая дожить

А глядь — у творца уж другая затея

И в глиняной яме их прах уж лежит

Я устал уже на первой строчке

Первого четверостишья.

Вот дотащился до третьей строчки,

А вот до четвертой дотащился

Вот дотащился до первой строчки,

Но уже второго четверостишья.

Вот дотащился до третьей строчки,

А вот и до конца, Господи, дотащился.

Как в Петрозаводске проездом я был

Там петрозаводку себе полюбил

Тогда говорил я ей: петрозаводка

Беги, дорогая, скорее за водкой

Нет, не побегу, — отвечала, — за водкой

Навеки запомнишь ты петрозаводку

Куда кругом ни бросишь взгляд

Нет утешения для взгляда

Кривулин вот из Ленинграда

Сказал: ужасен Ленинград

А мне казалось иногда

Что там как будто посветлее

И так похоже на аллею

У царскосельского пруда

Н-да-а-а

Когда в Наталью Гончарову

Влюбился памятный Дантес

Им явно верховодил бес

Готовя явно подоснову

Погибели России всей

И близок к цели был злодей

Но его Пушкин подстерег

И добровольной жертвой лег

За нас за всех

Словно небесной службой быта

Вся жизнь моя озарена

То слышу под собой копыта

То со двора колодца дна

Доносится мне трепет крыл

Я вся дрожу и позабыла

Что я хотел, и мог, и должна

Была сказать

Малая дитятя

Прибежала к тяте

Тятя, встань с кровати

Потяни-ка сети! –

А что тянуть их за концы?

Знамо дело — мертвецы

Одни и попадаются –

Факт

Желанья опали и голос осел

Когда я его вела на расстрел

А в нем

Желанья играли и голос бряцал

Когда он мне пел свой Интернацьонал

А у меня

Желанья окрепли, но все же не стало

Мне голоса и я его расстреляла

Как врага контрреволюции

В будущем как-нибудь детское тельце

К тельцу прижмется шепча горячо

Здесь вот покоится дедушка Ельцин

А рядом покоится вождь Горбачев

Ну, а другое такое же очень

Тихое тельце прошепчет в ответ:

А я вчера видела как среди ночи

По полю бродит Пригов-поэт –

Знаешь такого? –

Нет! –

Ну, и ладно

Премудрость Божия пред Божиим лицом

Плясала безнаказная и пела

А не с лицом насупленным сидела

Или еще каким таким лицом

Вот так и ты, поэт, перед лицом народа

Пляши и пой перед его лицом

А то не то что будешь подлецом

Но неким глубкомысленным уродом

Будешь

Когда я в Калуге по случаю был

Одну калужанку я там полюбил

Была в ней большая народная сила

Меня на руках она часто носила

А что я? — москвич я, я хрупок и мал

Однажды в сердцах я ей вот что сказал

Мужчина ведь мужественней и сильней

Быть должен — на том и рассталися с ней

Кто это полуголый

Стоит среди ветвей

И мощно распевает

Как зимний соловей

Да вы не обращайте

У нас тут есть один

То Александр Пушкин –

Российский андрогин

Когда мы с Орловым в Калуге лепили

Рельеф, там солдаты у нас уходили

А малые детки глядели им вслед

Маленькие такие

С Орловым любили мы то что лепили

И между собою любовно шутили:

Идеологический вот мол объект

Под самое же завершение вещи

Дело было, помню

Одна из живых там случившихся женщин

Застыла при виде дитяти лепного

И молвила тихо: Вот мне бы такого!

И был словно из-под земли этот глас

И члены все одеревенели у нас

Вот так мы искусством играем, бывает

А народ, Орлов

Искусство серьезно-таки понимает

Недвусмысленно

Мы будем петь и смеяться! –

И мы будем петь и смеяться! –

Да, но мы будем петь и смеяться как дети!

Эх-хе-хе, а нам это уже не под силу

Шостакович наш Максим

Убежал в страну Германию

Господи, ну что за мания

Убегать не к нам а к ним

И тем более в Германию!

И подумать если правильно

То симфония отца

Ленинградская направлена

Против сына-подлеца

Теперь выходит что

Два скульптора стоят перед стихией –

В их мастерской вдруг прорвало сортир

И жижа ползает между творений

Так в верхний мир ворвался нижний мир

Меж двух миров, обоим не ровня

Они стоят, не по себе им стало –

Вот верхний мир сорвется с пьедестала

И их расплющит столкновенье сил

Людмила Зыкина поет

Про те свои семнадцать лет

А что ей те семнадцать лет

Тогда она и лауреатом

Ленинской премии-то не была

Вот мне про те семнадцать лет

И плакать бы как про утрату

Что приобрел я за последующие двадцать лет?!

Оглядываюсь, шарю по карманам — ни премии,

ни почета, ни уважения, разве что

в годах приобретение –

да это все равно что утрата

Так Лермонтов страдал над жизнью

Ее не в силах полюбить

И Шестов так страдал над книгой

Ее не в силах разлюбить

И Достоевский так над Богом

Страдал не зная как любить

Так я страдал над государством

Пытаясь честно полюбить

Вот так я среди всех страдаю

И не хотят меня любить

Я трогал листы эвкалипта

И знамени трогал подол

И трогал, в другом уже смысле

Порою сердца и умы

Но жизни, увы, не построишь

На троганье разных вещей

Ведь принцип один здесь: потрогал –

А после на место положь

Вот Достоевский Пушкина признал:

Лети, мол, пташка, в наш-ка окоем

А дальше я скажу, что делать

Чтоб веселей на каторгу вдвоем

А Пушкин говорит: Уйди, проклятый!

Поэт свободен! Сраму он неймет!

Что ему ваши нудные мученья!

Его Господь где хочет — там пасет!

А что в Японии, по-прежнему ль Фудзи

Колышется словно на бедрах ткань косая

По-прежнему ли ласточки с Янцзы

Слетаются на праздник Хоккусая

По-прежнему ли Ямомото-сан

Любуется на ширмы из Киото

И кисточкой проводит по усам

Когда его по-женски кликнет кто-то

По-прежнему ли в дикой Русь-земле

Живут не окрестясь антропофаги

Но умные и пишут на бумаге

И, говорят, слыхали обо мне

Дай, Джим, на счастье плаху мне!

Такую плаху не видал я сроду.

Давай, на нее полаем при луне,

Действительно — замечательная плаха!

А то дай на счастье виселицу мне,

Виселицу тоже не видал я сроду.