Алексей Недогонов - Дорога моей земли
1940 г.
Знамя
— Быть беде!— Подыматься бурям! —восклицают дворцы. И вотвремя пыток,нагаек,тюремпо России, хрипя, идет.— Быть беде! — восклицают боги.— Быть беде! — повторяют дни.И встает посреди дорогипесня:«Боже, царя храни…»
Но прямым перекором ночи,у империи на краю,слышно:сормовские рабочиеподнимают песню свою,и летит она неустанносквозь казацких застав редут,песню туподхватив, Иваново —Вознесенские ткачи поют.
И летит она, молодая,божьим пениям вопреки,вдоль ночей,по степям Валдая,на донецкие рудники,на московские баррикады,на огонь боевых знамен…Нам сегодня припомнить надославупавших в бою имен.
— Встаньте, наши отцы!Пред вами,сочетая железный ряд,с обнаженными головамина ветрусыновья стоят.Встаньте, наши отцы!Над вами,чуть касаяся, на весу,под неслышными облаками,эскадрильягремитвовсю.
Вы лежите, отдавши силыво бессмертие всех боев.Вашу почесть хранят могилы,горем полные до краев.
Это вычерез все облавысонных сумерекпронеслизнаменитое знамя славына равнины большой земли.
Мы егок городским заставам,колыхая, несем в рукахпо московской весне,по травам,закипающим на дождях.
Так на всех площадях столицы,проплываючи без конца,первомайские бьют зарницы,брызжет солнце,поют сердца.
1940 г.
В двадцатом
Те дни были днями боев и атак,жестоких, как в самом начале.В ту осень Приморье горело,да так,что пламя в Орле замечали.
Ползли интервенты к Сучану, к Баку,к Архангельску шли англичане.Пришлось поработать клинку и штыкуна море, в Баку и в Сучане.
Снаряд разрывался, хрипел пулемет,но двигалась сила людская:безусые парни бросались вперед,бойцов за собой увлекая.Так шли комсомольцы,они пронеслисквозь годы,сквозь горе и бедыпробитое знамя великой земликак символ великой победы!
В ту осень шумела листва на Страстной…А в здании — цвета латуни, —в «Свердловке»,захлестнутый вдруг тишинойприблизился Ленин к трибуне.
Он видел бойцов, переполнивших зал,и первое слово учитель сказал.
Мы Ленина мысли ловили.В ушах,в сердцах наших слово крепчало…Оно — трудовых созиданий размах,оно — коммунизма начало.
Мы слушали жадно беседу его,он был человечен в беседе.Он в малости каждойвидал торжествонародов, пришедших к победе.
И нам не забыть: мы запомним живымтот голос, звучавший набатом,высокое зданьеи флаги над ним,тревожные ветры в двадцатом.
Октябрь 1940 г.
Под Выборгом
Мне снился сон:по травам запыленнымбродил мой сын,и рвал мой сын цветы.Шумели тучи в небе полуденном,как в паводок плывущие плоты.
И дождь свистел сквозь молнии кривые:тяжелый,электрический,степной.Зловещи были стрелы огневыенад узкою младенческой спиной!
Такое вдруг желание настало —бежать за ним,бежать всю даль путии от грозы —во что бы то ни стало —испуганного мальчика спасти…
Но что это?Дороги прояснились:ни ветра, ни метели дождевой…Я спал в снегу.И мне фиалки снились.И милый сын. И домик под Москвой.Неясное душевное томленьещемило сердце сонное. И яоткрыл глаза.
Свинцовая струясвистит вдоль штыкового острия:идет в атаку третье отделенье!
Октябрь 1940 г.
Европа
Еще томятся матери и детив напрасном ожидании отцов.Они не лгут, что света нет на свете,Что мир ужасен — душен и свинцов.Гуляет в странах, вырвавшись из плена,драконом бронированным война.И вздрагивает слава Карфагена,когда, пред сталью преклонив колена,мрут города и гибнут племена.Солдаты умирают на рассветеза тыщи верст от крова и семьи.Томятся дома матери и дети,гремят в Восточной Африке бои.И где-то там под солнцем полуденным,ад проходя и бредя словом «рай»,худой солдат, в походах изнуренный,сорвал кольцос гранаты невзначай.Осколочная сила просвистела!..Идут солдаты Африкой тоски.Лежит в пустыне взорванное тело.Его заносят жгучие пески.И вот сейчас, когда легко солдатулежать в песках, освистанных свинцом,Европа мне напомнилагранатусо снятымнеожиданнокольцом!
1941 г., канун войны
22 июня 1941 года
Роса еще дремала на лафете,когда под громом дрогнул Измаил:трубач полка —у штаба —на рассветев холодный горн тревогу затрубил.
Набата звук,кинжальный, резкий, плотный,летел к Одессе,за Троянов вал,как будто он не гарнизон пехотный,а всю Россию к бою поднимал!
1941 г.
«Нет, нас на колени вандалов орда не склонит…»
Нет,нас на колени вандалов ордане склонит,чтоб вечно глумиться над нами.Становимся мы на колени тогда,когда, отстояв от врагов города,целуемродное гвардейское знамя!
21 августа 1941 г.
Предсказание
Усталая,но гордая осанка.И узелок дорожный за спиной,Гадала мне гречанка-сербиянкав Саратове на пристани речной.
Позвякивали бедные монистана запыленном рубище ее.Она лгала.Но выходило чисто.Я слушал про свое житье-бытье.
И делал вид, что понимаю много,хотя она мне верила с трудом,тут было все:и дальняя дорога,и беспокойство,и казенный дом,тут были встречи,слезы и свиданья,и радости, и горечь женских мук —все,без чего немыслимо гаданьев такие дни на пристанях разлук.
Во всем я видел правды очень мало.Что слезы — ложь,что встречи — соврала,а то, что буду жив, —она узнала,и, что домой вернусь, —права была.
Саратов, осень 1941 г.
Письмо
Когда ты девочкой была,я знал тебя по памяти.И ты в душе моей жила —в моей охранной грамоте.
Ты сном была в моей судьбе.И это ли нелепости,что я хранил тебя в себе,как в осажденной крепости?
И я, поверь мне, никомуни капли не завидовал —тому, кто лгал тебе,тому,кто удочки закидывал.
Я слепо верил: ты моя…(Мне больше ль было надобно?)Так верят в песню соловья,когда она предсвадебна.
В часы вечернего теплая шел к тебе сумерничать,и ты, звезда моя, моглас мечтой моей соперничать.
В пределах счастья двух именв тебя — обмолвлюсь запросто —я без оглядки был влюблен,как мальчик, просто-напросто.
И, полюбив твои черты,я ни на что не сетовал.Я так любил тебя, что тыне замечала этого.
И вот сейчас, когда войнаменя бросает в стороны,когда знакомых именав когтях уносят вороны,я часто думаю над тем,что, не родившись заново,нам суждено домой не всемвернуться с поля бранного.
Не всем нам видеть жен своих,не всем прийти с победою.А я в кругу друзей живыхо смерти не беседую.
Я верю: вынесу войну,сто ран приму, но выстою.Себя верну, любовь верну,и щедрую, и чистую —такую щедрую, что в нейне думал об измене я,такую чистую, что ейлишь только ты — сравнение!
1941 г.
