Андрей Дементьев - Утро начинается с любви

Но спустившись под землю, в ГЭС,

Я поднялся потом оттуда,

Не посмев

Отрицать чудес.

Мне теперь это все знакомо,

Будто здесь и родился я.

Но пора

Подаваться к дому,

Верно, ты

Заждалась меня.

Родное

Все,

Все, как есть,

Хранится в сердце:

К реке пробившийся ручей,

Поля – смотреть – не насмотреться

С широких батькиных плечей.

И дом, где родился́ и вырос,

Где каждый шорох помню я,

И леса утренняя сырость

В притихших капельках дождя.

И сел мудреные названья —

То Ветролом, то Нелюды́,

И шумное негодованье

С плотины сброшенной воды.

Все, все запало в сердце крепко…

Я с каждым днем люблю сильней

Дом у ручья,

И дождь на ветках,

И даль распаханных полей.

Собака

Трамвай через стихший город

Вез свой обычный гам,

Дождя голубые шторы

Раздвинув по сторонам.

Луч солнца, блеснув из мрака,

На окнах его потух…

Бежала за ним собака

Во весь свой собачий дух.

Бежала, не отставая,

Как только бежать могла,

Как будто бы с тем трамваем

Связана чем была.

На сутолочных остановках,

Передохнув чуток,

Карабкалась в дверь неловко,

Путалась между ног.

Но люди спешили мимо,

И трогался вновь трамвай.

И в окна тогда заливно

Стучался собачий лай.

А люди дивились в окна,

Жалели ее к тому ж…

Бежала она,

Измокнув,

По черному морю луж.

Бежала,

А тут же рядом

Плыл человек у окна…

Усталая,

влажным взглядом

Взглянула туда она.

Взглянула в крутой загривок,

Плеча равнодушный край,

И кинулась торопливо

Вновь догонять трамвай.

На заре в лесу

Хорошо на заре в лесу:

Тишь.

Струится скупой огонь…

Ели пригоршнями росу

Держат бережно, —

Только тронь…

Мне дороже любых чудес

Их зеленая тишина.

Сосны в синем пруду небес

Хвою моют…

Лишь рябь видна.

Тишину обрывает вдруг

Быстрых крыльев веселый всплеск:

Дятел, ловко вспорхнув на сук,

Будит вежливым стуком лес.

Солнце с хмарью вступает в спор,

Где-то тонко скрипит сосна, —

Это, верно, веселый бор

Чуть потягивается со сна…

Еще июль, но холодно и грустно…

Еще июль,

Но холодно и грустно.

На ветках дождь и зябко на душе,

И у меня сейчас такое чувство,

Что будто лето кончилось уже.

Оно ушло негаданно – в июле,

Вспугнув ветрами утреннюю тишь.

И ты, любимая, не потому ли

То хмуришься,

То плачешь,

То молчишь.

И зря мечтаю вновь

Тебе в угоду

Я возвратить июльских дней тепло:

С тобой, родная, то же,

Что с погодой:

Похолоданье, видимо, пришло.

«Русские люди разобщены…»

Русские люди разобщены.

Нет иудейского дружества в нас.

Мы одиноки, как в джунглях слоны.

И осторожны в решительный час.

Стих в нас азарт справедливой борьбы,

Каждый живет лишь своею бедой.

И потому мы во власти судьбы,

А не судьба в нашей власти крутой.

Русские люди разобщены,

Но от себя не уйти никуда…

Помню, как в горькие годы войны

Всех воедино сплотила беда.

Вдаль уносятся поезда…

Днем и ночью по синим рельсам

Вдаль уносятся поезда.

Мчат платформы с тяжелым лесом,

Нефть торопится в города.

Голубые плывут вагоны,

Травы ветром с размаху гнут…

Все, что только душе угодно,

Мимо окон моих везут.

Вновь гудок вдалеке раздался.

Поезда, поезда в пути…

И хотя б один догадался

Любимую привезти.

«Я пришел к твоим окнам…»

Я пришел к твоим окнам

В ту серую ночь…

Но приходом своим

Я тебя не встревожил.

Все равно ты ничем не сумеешь помочь,

Даже если захочешь,

Ничем не поможешь.

Я теперь понимаю тебя

И скорблю,

Ты сейчас дли меня

Совершенно другая.

Я теперь, как и ты,

Нелюбим

И люблю,

Я теперь, как и ты,

От себя убегаю.

Только где ж это место

На доброй земле,

Чтоб, как ношу тяжелую,

Сбросить бы горе,

Закопать его в землю,

Запрятать во мгле,

Позабыть,

Подарить,

Утопить его в море.

Я не знаю.

Я места того не найду,

Потому не встречай меня

Окнами настежь…

И прости,

Если завтра я снова приду

Со своею бедою

К чужому несчастью.

«Я поражаюсь мастерству природы…»

Я поражаюсь мастерству природы,

великой сообразности ее:

живут деревья,

умирают годы,

и в дни весны —

весна берет свое,

И все подчинено ее законам:

шум водопадов,

и печаль берез,

и майская гроза,

и птичий гомон,

сменяющийся тишиною гнезд.

Я поражаюсь мастерству природы…

И Человек в своем далеком детстве,

когда он был беспомощен и мал,

он перед ней,

доставшейся в наследство,

и падал ниц,

и в страхе замирал.

Она его могуществу учила,

сама ключи от тайн своих дала.

Не побоялась, что людская сила

раскроет тайны те во имя зла.

Но Человек был искренним и храбрым.

Он принял дар, скрывая торжество,

как скульптор принимает мрамор,

чтоб высечь людям чудо из него.

Он все в работе…

Пролетают годы,

мир хорошеет под рукой его.

Я поражаюсь мастерству природы,

но славлю Человека мастерство.

«Стекольщик вставил стекла…»

Стекольщик вставил стекла

в новом доме —

и дом прозрел.

Он улыбнулся солнцу,

балконы поднял к небу,

как ладони,

и мне тогда почудился ребенком,

впервые увидавшим мир.

Дом был голубоглаз

и по-апрельски светел,

и тих еще —

не то от удивленья,

не то от одиночества квартир.

Под Новый год

сюда приедут люди.

Он распахнет им двери,

словно сердце.

Душа его наполнится мгновенно

неповторимой музыкой приветствий,

улыбок, смеха, детских голосов.

Но это – после,

это – в ожиданье.

А в тот момент увидел я внезапно

спускавшуюся с лестницы девчонку.

Она была стекольщиком веселым

и улыбалась так неудержимо,

как будто дому

признавалась в чем-то.

Ее глаза, наполненные солнцем,

сказали мне, как счастлива она.

Мы спрашиваем, что такое счастье?

Наверно, это вставленные стекла

руками той сияющей девчонки,

простой, как утро,

искренней, как смех…

Наверно, это гордая покорность

огромных кранов,

возле строек вставших,

что лишь руками радостно разводят

перед уменьем человечьих рук.

Мы спрашиваем, что такое счастье?

Наверно, это первое свиданье,

когда слова,

как будто третий лишний,

неслышно отступают в тишину…

И затаив от нежности дыханье,

любовь уводит за руки влюбленных

в мир,

созданный для сильных

и счастливых,

для всех людей

и только для двоих.

Мы спрашиваем, что такое счастье?

Наверно, это первый крик ребенка,

что слышит мать,

уставшая от боли,

когда его, желанного,

подносят

к ее горячим радостным глазам.

И сын тогда ей видится сквозь слезы,

сквозь годы,

что должны еще промчаться…

Пусть будет счастье их благословенно!

И счастье тех,

кто носит жизнь под сердцем,

и тех, кого мы носим на руках,

прижав их нежно к бьющемуся сердцу,

боясь их равнодушья, как беды…

И счастье тех,

кому мы вечно дарим

и ранние и поздние цветы.

Да, это счастье!

И оно безмерно,

оно безбрежно в добрых проявленьях,

оно бессмертно в помыслах людских

и в их делах,

необходимых людям.

Вновь вижу я сияющие окна,

омытые дождями, ветром, солнцем,

раскрытые, как девичьи глаза.

И я б хотел,

подобно той девчонке,

свет солнца людям приносить

в дома их

своим обыкновенным ремеслом.

В антикварной лавке

Посмертная маска Поэта

Пылится меж свечек и ваз…

Как будто случилось все где-то,

А вовсе не в каждом из нас.

Посмертная маска Поэта —

Бессмертная наша тоска…

Но Славу низводят в монеты

И Память идет с молотка.

Наверно, в нас вымерли чувства.

И связь наша с прошлым слаба.

Боясь провалиться в кощунство,

Я пыль Вам стираю со лба.

И маску с собой забираю.

Пусть рядом с иконой висит.

И молча за Вас умираю

От всех нанесенных обид.

«Я – русский…»

1

Я – русский.

Я из той породы,

чья кровь смешалась

с небом и травой,

чьи прадеды

в зеленый храм природы

входили с непокрытой головой.

И били молча низкие поклоны

клочку земли —