Белла Ахмадулина - Сборник стихов

Сон

О опрометчивость моя!Как видеть сны мои решаюсь?Так дорого платить за шалость —заснуть? Но засыпаю я.

И снится мне, что свеж и скупсентябрьский воздух. Все знакомо:осенняя пригожесть дома,вкус яблок, не сходящий с губ.

Но незнакомый садоводразделывает сад знакомыйи говорит, что он законныйвладелец. И войти зовет.

Войти? Как можно? Столько разя знала здесь печаль и гордость,и нежную шагов нетвердость,и нежную незрячесть глаз.

Уж минуло так много дней,а нежность-облаком вчерашним,а нежность — обмороком влажнымменя омыла у дверей.

Но садоводова женаменя приветствует жеманно.Я говорю: — Как здесь туманно…И я здесь некогда жила.

Я здесь жила-лет сто назад.— Лет сто? Вы шутите?— Да нет же!Шутить теперь? Когда так нежностолетием прошлым пахнет сад?

Сто лет прошло, а все свежив ладонях нежности — к родимойкоре деревьев, запах дымныйв саду все тот же.

— Не скажи! —промолвил садовод в ответ.Затем спросил: — Под паутиной,со старомодной челкой длинной,не ваш ли в чердаке портрет?

Ваш сильно изменился взглядс тех давних пор, когда в кручине,не помню, по какой причине,вы умерли-лет сто назад.

— Возможно, но — жить так давно,лишь тенью в чердаке остаться,и все затем, чтоб не расстатьсяс той нежностью? Вот что смешно.

Заклинание

Не плачьте обо мне — я проживусчастливой нищей, доброй каторжанкой,озябшею на севере южанкой,чахоточной да злой петербуржанкойна малярийном юге проживу.

Не плачьте обо мне — я проживутой хромоножкой, вышедшей на паперть,тем пьяницей,проникнувшим на скатерть,и этим, что малюет божью матерь,убогим богомазом проживу.Не плачьте обо мне — я проживутой грамоте наученной девчонкой,которая в грядущести нечеткоймои стихи, моей рыжея челкой,как дура будет знать. Я проживу.

Не плачьте обо мне — я проживусестры помилосердней милосердной,в военной бесшабашности предсмертной,да под звездой Марининой пресветлойуж как-нибудь, а все ж я проживу.

* * *

Однажды, покачнувшись на краювсего, что есть, я ощутила в телеприсутствие непоправимой тени,куда-то прочь теснившей жизнь мою.

Никто не знал, лишь белая тетрадьзаметила, что я задула свечи,зажженные для сотворенья речи, —без них я не желала умирать.

Так мучилась! Так близко подошлак скончанью мук! Не молвила ни слова.А это просто возраста иногоискала неокрепшая душа.

Я стала жить и долго проживу —Но с той поры я мукою земноюзову лишь то, что не воспето мною,все прочее — блаженством я зову.

Слово

«Претерпевая медленную юность,впадаю я то в дерзость, то в угрюмость,пишу стихи, мне говорят: порви!А вы так просто говорите слово,вас любит ямб, и жизнь к вам благосклонна», —так написал мне мальчик из Перми.

В чужих потемках выключатель шаря,хозяевам вслепую спать мешая,о воздух спотыкаясь, как о пень,стыдясь своей громоздкой неудачи,над каждой книгой обмирая в плаче,я вспомнила про мальчика и Пермь.

И впрямь — в Перми живет ребенок странный,владеющий высокой и пространной,невнятной речью, и, когда горитогонь созвездий, принятых над Пермью,озябшим горлом, не способным к пенью,ребенок этот слово говорит.

Как говорит ребенок! Неужеливо мне иль в ком-то, в неживом ущельегортани, погруженной в темноту,была такая чистота проема,чтоб уместить во всей красе объемавсезнающего слова полноту?

О нет, во мне — то всхлип, то хрип, и снованасущный шум, занявший место словатам, в легких, где теснятся дым и тень,и шее не хватает мощи бычьей,чтобы дыханья суетный обычайвершить было не трудно и не лень.

Звук немоты, железный и корявый,терзает горло ссадиной кровавой,заговорю — и обагрю платок.В безмолвие, как в землю, погребенной,мне странно знать,что есть в Перми ребенок,который слово выговорить мог.

Немота

Кто же был так силен и умен?Кто мой голос из горла увел?Не умеет заплакать о немрана черная в горле моем.

Сколь достойны хвалы и любви,март, простые деянья твои,но мертвы моих слов соловьи,и теперь их сады — словари.

— О, воспой! — умоляют устаснегопада, обрыва, куста.Я кричу, но, как пар изо рта,округлилась у губ немота.

Вдохновенье — чрезмерный, сплошнойвдох мгновенья душою немой,не спасет ее выдох иной,кроме слова, что сказано мной.

Задыхаюсь, и дохну, и лгу,что еще не останусь в долгупред красою деревьев в снегу,о которой сказать не могу.

Облегчить переполненный пульс —как угодно, нечаянно, пусть!И во все, что воспеть тороплюсь,воплощусь навсегда, наизусть.

А за то, что была так нема,и любила всех слов имена,и устала вдруг, как умерла, —сами, сами воспойте меня.

Другое

Что сделалось? Зачем я не могу,уж целый год не знаю, не умеюслагать стихи и только немотутяжелую в моих губах имею?

Вы скажете — но вот уже строфа,четыре строчки в ней, она готова.Я не о том. Во мне уже старапривычка ставить слово после слова.

Порядок этот ведает рука.Я не о том. Как это прежде было?Когда происходило — не строка —другое что-то. Только что? — Забыла.Да, то, другое, разве знало страх,когда шалило голосом так смело,само, как смех, смеялось на устахи плакало, как плач, если хотело?

Вступление в простуду

Прост путь к свободе, к ясности ума —достаточно, чтобы озябли ноги.Осенние прогулки вдоль дорогирасполагают к этому весьма.

Грипп в октябре-всевидящ, как господь.Как ангелы на крыльях стрекозиных,слетают насморки с небес предзимнихи нашу околдовывают плоть.

Вот ты проходишь меж дерев и стен,сам для себя неведомый и странный,пока еще банальности туманнойкостей твоих не обличил рентген.

Еще ты скучен, и здоров, и груб,но вот тебе с улыбкой добродушнойпростуда шлет свой поцелуй воздушный,и медленно он достигает губ.

Отныне болен ты. Ты не должникни дружб твоих, ни праздничных процессий.Благоговейно подтверждает Цельсийтвой сан особый средь людей иных.

Ты слышишь, как щекочет, как течетпод мышкой ртуть, она замрет — и тотчасопределит серебряная точность,какой тебе оказывать почет.

И аспирина тягостный глотокдарит тебе непринужденность духа,благие преимущества недугаи смелости недобрый холодок.

Воскресный день

О, как люблю я пребыванье рукв блаженстве той свободы пустяковой,когда былой уже закончен труди — лень и сладко труд затеять новый.Как труд былой томил меня своимнебыстрым ходом! Но — за проволочку —теперь сполна я расквиталась с ним,пощечиной в него влепивши точку.Меня прощает долгожданный сон.Целует в лоб младенческая легкость.Свободен — легкомысленный висок.Свободен — спящий на подушке локоть.Смотри, природа, — розов и мордаст,так кротко спит твой бешеный сангвиник,всем утомленьем вклеившись в матрац,как зуб в десну, как дерево в суглинок.О, спать да спать, терпеть счастливый гнетневеденья рассудком безрассудным.Но день воскресный уж баклуши бьетто детским плачем, то звонком посудным.Напялив одичавший неуютчужой плечам, остывшей за ночь кофты,хозяйки, чтоб хозяйничать, встают,и пробуждает ноздри запах кофе.Пора вставать! Бесстрастен и суров,холодный душ уже развесил розги.Я прыгаю с постели, как в сугроб —из бани, из субтропиков — в морозы.Под гильотину ледяной струис плеч голова покорно полетела.О умывальник, как люты твоичудовища — вода и полотенце.Прекрасен день декабрьской теплоты,когда туманы воздух утолщаюти зрелых капель чистые плодыбесплодье зимних веток утешают.Ну что ж, земля, сегодня-отдых мой,ликую я — твой добрый обыватель,вдыхатель твоей влажности густой,твоих сосулек теплых обрыватель.Дай созерцать твой белый свет и в немне обнаружить малого пробела,который я, в усердии моем,восполнить бы желала и умела.Играя в смех, в иные времена,нога дедок любовно расколола.Могуществом кофейного зернаязык так пьян, так жаждет разговора.И, словно дым, затмивший недра труб,глубоко в горле возникает голос.Ко мне крадется ненасытный труд,терпящий новый и веселый голод.Ждет насыщенья звуком немота,зияя пустотою, как скворешник,весну корящий, — разве не моглаего наполнить толчеей сердечек?Прощай, соблазн воскресный! Меж деревмне не бродить. Но что все это значит?Бумаги белый и отверстый зевко мне взывает и участья алчет.Иду — поить губами клюв птенца,наскучившего и опять родного.В ладонь склоняясь тяжестью лица,я из безмолвья вызволяю слово.В неловкой позе у стола присев,располагаю голову и плечи,чтоб обижал и ранил их процесс,к устам влекущий восхожденье речи.Я — мускул, нужный для ее затей.Речь так спешит в молчанье не погибнуть,свершить звукорожденье и затемзабыть меня навеки и покинуть.Я для нее — лишь дудка, чтоб дудеть.Пускай дудит и веселит окрестность.А мне опять — заснуть, как умереть,и пробудиться утром, как воскреснуть.

Сумерки