Притчи. Стихи. Рассказы 1-15 - Никита Белугин
Многие люди говорят, что по-настоящему влюбляются только раз в жизни. Это неправда. Но вот то, что первая любовь самая сильная, это наверно так.
Пара мальчика и девочки не восстановилась и так же мстить юнец не стал. Он прожил в этом аду, беспрерывно страдая, три года, и наконец решил, что злодея нужно убить. Эти непрекращающиеся мучения уже одни могут свидетельствовать о силе первой любви, ведь как он не терял надежды за эти годы о воскрешении их любви с девочкой, также его и мучало то оскорбление, — этот парень, оскорбивший объект его любви, превратился для него в настоящего дьявола, в сильного и могучего, знающего наверно его мысли и слабость.
Оружия ему взять было абсолютно негде, ножом он убивать не хотел. Ему почему-то мерещился именно выстрел, может быть как-то странно ассоциирующийся с тем мелким поганым хлопком по мягкому месту подруги — неизвестно, но может быть причина в этом. Хотя немало и даже очень много поклонников огнестрельного оружия у нас в обществе среди людей взрослых; ведь сколько фильмов снято по одной лишь теме — выстрела! Нет, не только глупые заокеанские фильмы сняты на одном этом мотиве, а и даже очень умные фильмы так сильно романтизируют выстрел, этот смертоносный щелчок, что кажется выкинь из фильма всю его интригу, весь его сюжет, и оставь те места, где убивают человека, стреляя в него, то мало что изменится.
Неразумный наш юнец успел посмотреть фильм великого нашего Балабанова Брат — второй фильм, — ничего из него не понял, кроме пожалуй крутости человека с огнестрелом. Балабанов сам был в своей идеологии никем иным как мстителем, и популярнейший фильм его сыграл как бы в кассу юнцу. Известно ведь как герой этого шедевра собирает самодельный пистолет, в фильме всё подробно показывается, как бы служа пособием для потенциальных «мстителей».
* * *Первый ствол юнец сделал экспериментальный и он у него не сработал, — оказалось что суть совсем в другом, в устройстве самострела. Он думал что нет в самостреле ничего хитрого, что это напдобие игрушечного пистолета (а других он не знал), где нужен щелчок молоточка — если это револьвер, — или натянутая пружина — если это современного типа ствол, и всё произойдёт само собой. Поэтому он сперва и не понял смысл прессуемой серы от спичек в запаянной трубке и думал, что нужно просто её нагреть и произойдёт всё само собой. Странно, между прочим, сколько уроков химии и физики он просидел, сколько примеров прорешал, а понять такое простое устройство в теории не смог…
Кстати, читатель данной хроники наверно мог решить, что тому мальчику из парка, этому злодею подростку за три года мучений нашего героя не было до него никакого дела. Это не так, злодей действительно изображал из себя дьявола и хоть не унижал каким-нибудь ещё способом его, но попытки не оставлял хотя бы иногда как-то заявить о своём высшем, так сказать, положении. Поэтому отчасти герой наш и мучился не переставая, — хотя причина конечно же была более глубокой, чем какие-то усмешки со стороны врага или отношение его свысока. Познав прелесть души своей избранницы, он так же глубоко познал и мучение от зла соперника, — познал он его больше, чем познал сам соперник в себе. И кстати, девочка эта, при дальнейшем наблюдении её со стороны, тоже не оставляла претензий на флирт с этим мучителем, — садилась к нему на коленки иногда, но не более, — никаких отношений между ними не было и быть не могло; так уж устроены люди, что любят мучить друг друга, если есть возможность, даже с самого малого возраста, — ведь девочка садилась на колени нарочно, именно тогда, когда была в поле зрения нашего героя, её обожателя, и конечно она прекрасно понимала это, опять же, хотя и будучи в несовершенном возрасте.
Идея о истинной системе ствола посетила героя нашего под Новый год, когда они с ребятами стали взрывать петарды. Он никому не сообщал о своих планах на месть, так как собирался воплотить этот план, а не похвастаться им по-детски и после остыть и переварить оскорбление, а затем найти какую-нибудь другую девчонку и сказать, обманув себя, что вся та обида — была не более, чем детское заблуждение и ерунда.
— Почему школьные убийцы чаще всего кончают с собой после расправы? — мыслил он иногда. — А может быть это всего-навсего самоубийцы, и вовсе они не мстители, как я, а действительные самоубийцы, и только в качестве эксперимента убивают беспорядочно сначала других, чтобы понять как просто устроена смерть, а после без страха пустить пулю и себе в мозги?
Чёрт их знает! Я с собой не покончу, да и в школе стрелять не буду, подражая пиндосам.
Чёрт, а это идея! А может они поэтому и идут в школу, насмотревшись всякой заморской жизни, и подражают им, — может быть они просто пытаются так прославиться? А?
Ну ведь очевидно, если ты хочешь кого-то убить, то ты должен подумать и о последствиях! Неужели тебе свобода не мила, а тем более жизнь, если ты потом пускаешь себе пулю в бошку, когда заканчиваешь дело? Чёрт бы их всех взял, я другой.
Ствол был готов и парень стал караулить свою жертву. Это осознание, пусть и детским умом, что теперь он палач, а соперник теперь жертва, доставило некоторое, если не удовольствие, то какое-то даже облегчение от прежней ноши, — но радости оно ему не принесло ни микрона, поэтому и несправедливо называть его чувство удовольствием.
Он знал где он и его друзья тусовались, он уже давно ненавидел всю их шайку и… боялся её. Но, справедливости ради, нужно и тут сказать, что страх его был к этой шайке тоже — не физический, а какой-то необъяснимый, какой-то непобедимый, и как бы он не бравировал сам перед собой и перед знакомыми, что никого не боится, страха этого всё-таки он не мог победить ни на микрон,
